О «Цыганах» Пушкина (Вячеслав Иванов)
«О „Цыганах“ Пушкина» — статья Вячеслава Иванова 1908 года[1].
Цитаты
правитьМысль большого лиро-эпического стихотворения, сопоставляющего мирную вольность полудиких кочевий, величавую в своём смирении, невинную и радостную в первобытной простоте и беспечной нищете своей, но ужасающую «сына городов», который «для себя лишь хочет воли», самою своею безусловностью, — с байроническим мятежом своеначальной личности против общественного начала, равно с нею несовместимого в органически бытовых, как и в искусственно осложнённых формах общежития, — мысль стихотворения, которое бы музыкально сплело обе эти темы и обострило их противоречие до трагического конфликта «роковых страстей», свободно развивающихся в обеих сферах по присущему каждой из них внутреннему закону, — эта общая идея более или менее смутно или отчётливо предносилась Пушкину, быть может, уже в последнюю пору его пребывания в Бессарабии;.. — начало |
Итак, мы различаем в «Цыганах» Пушкина три формации, последовательное наслоение которых, несмотря на художественную законченность произведения, внимательному взгляду выдает постепенность его вызревания и хранит отпечаток моментов душевного роста художника <…>. |
Он создал наиболее зрелое из больших произведений, дотоле им написанных. Взыскательный художник мог быть доволен; и мощно растущему самосознанию поэта были открыты и величие его замысла, превосходящего своей глубиной всё прежде завершённое, и гармоническое осуществление задуманного. Но в то же время поэма была переходом от прежнего к чему-то новому и ещё не вполне выясненному ни для самого поэта, ни, в особенности, для тех, кому он пел. Между тем, Пушкин привык нравиться и казаться себе самому общепонятным, для всех безусловно вразумительным. Он мог жаловаться на холодность толпы, на её неспособность разделять его лирический пыл, его священный восторг. Но, по завершении «Цыган», он впервые оказался не до конца понятным себе самому[2]. |
Смутная тревога и странная неуверенность овладели Пушкиным настолько, что кажется, будто он боится за свою новую поэму; он не только отлагает её обнародование, но избегает и друзьям сообщать её иначе, как в отрывках. <…> Он стыдится её пред литературными консерваторами и классиками, но недоволен и восторгами романтиков, не различающих в ней первой попытки высвобождения из-под власти ходячих ценностей, штемпелеванных фальшивою маркою «байронизма»; впрочем, и сам не склонен почесть этупопытку удавшеюся — так не уверен он в своём новом слове — и не уважает своего творения, относя его к категории модно-байронических. |
Ясность, чёткость и замкнутость образов, легкость, грация и веселость вымысла, определительность и подчас рассудочность мысли, любовь к pointe, верность преемственному канону формы, весь строй, вся мера, все остроумие пушкинской поэзии тесно связаны с этим духовным наследнием. За него держалось всё, что было в Пушкине умственно консервативного; а был он по природе консерватор и лишь временно и как бы случайно революционер, в какой бы области ни наблюдали мы его миросозерцание и самоопределение. Пушкин унаследовал и пристрастие века, при конце которого он родился, к анекдоту. «Евгений Онегин» — распространённый анекдот. Анекдотическая заострённость иногда обращается в мораль, как в том же «Онегине». |
Белинский именно не понимает, что Алеко с самого начала задуман и представлен не как герой и апостол просветительной или гуманной общественной идеи (зачем бы тогда и бежал он от просвещённого общества?), — но как своевольник, мятежник, волк в стаде, уединённый и ожесточённый индивидуалист и иннормалист, беззаконник в принципе и по совести, абсолютист страстей. |
После Белинского русская критика не сказала ничего нового и значительного о «Цыганах» — до речи Достоевского в пушкинские дни 1880 года. Произведение, посвящённое проблеме индивидуализма и мировой скорби, не привлекало к себе внимания в ту пору, когда, при общем ослаблении интереса к пушкинскому творчеству, русская мысль сосредоточилась на вопросах морали общественной и скорби гражданской. И сам Достоевский предпринимает рассмотрение «Цыган» с общественной точки зрения; но эта точка зрения определяется взглядом на религиозное призвание русского народа и потому является у Достоевского существенно иною, чем у его предшественников, уже разглядевших в Алеко заблудившийся тип отвлечённого и нецельного протеста против дурной общественной действительности, или у современных Достоевскому либеральных противников его проповеди о «пророческом» значении пушкинской поэзии для нашего национального самосознания. Это обусловило новые проникновения в историческую роль и в религиозно-общественный смысл исследуемого творения. |
Можно сказать, что старый Цыган учит Алеко какой-то свободной и возвышенно-кроткой религии; но какое применение этой религии, какое воплощение её духа изберет слушающий — это не подсказано содержанием преподанного урока: он выдержан отвлечённо, как независимою от условий данной действительности является в своей вселенской всеобщности истинная религиозная идея. |
… Пушкин прямо противопоставляет богоборству абсолютной самоутверждающейся личности идею религиозную — идею связи и правды вселенской — и в этой одной видит основу истинной и цельной свободы: «птичка Божия не знает ни заботы, ни труда»… В религиозном решении проблемы индивидуализма мы и усматриваем величайшую оригинальность и смелость пушкинской мысли. |
Анархия, если она не мятеж рабов, должна утверждаться, как факт в плане духа. Анархическая идея в плане общественности внешней отрицает, как «отвлечённое начало», самое себя и гибнет в лабиринте безвыходных противоречий, — если не полагает основным условием своего осуществления внутреннее освобождение личности от себя самой. Под этим освобождением мы разумеем такое очищение и высветление индивидуального сознания, при котором человеческое я отметает из своего самоопределения все эгоистически-случайное и внешне обусловленное и многообразными путями «умного делания» достигает чувствования своей глубочайшей, сверхличной воли, своего другого, сокровенного, истинного я. |
В двух прекраснейших своих и гениальных поэмах Пушкин противопоставляет личность и множественную, коллективную волю: в «Цыганах» и в «Медном Всаднике». |
О статье
правитьВячеслав Иванов <…> написал блестящую статью <…>. В этой статье, необыкновенно богатой по содержанию, написанной с большой серьёзностью и искренним воодушевлением, полной глубоких интересных мыслей и тонких поэтических наблюдений, <…> основным недостатком, делающим всю его статью неверной, является стремление представить Пушкина выразителем идей, близких самому автору статьи. Недостаток этот, как известно, свойствен очень многим (и притом вполне добросовестным) работам о Пушкине. | |
— Сергей Бонди, «Рождение реализма в творчестве Пушкина», 1966 |
Примечания
править- ↑ В. И. Иванов. О «Цыганах» Пушкина // Современныя записки (Annales contemporaines). — Париж, 1937. — LXIII.
- ↑ Вероятно, из статьи Дмитрия Мережковского «Пушкин», 1896: «Пушкин сам себя не знал и только смутно предчувствовал всё неимоверное величие своего гения».