Мемуары для жизнеописания г-на де Вольтера
«Мемуары для жизнеописания г-на де Вольтера, им самим писанные»[1] (Mémoires pour servir à la vie de M. de Voltaire, écrits par lui-même) в конце 1750-х— феврале 1760 года. Бо́льшая часть посвящена Фридриху II.
Цитаты
правитьЯ был ещё в Брюсселе, когда в 1740 году умер в Берлине толстый прусский король Фридрих-Вильгельм, самый нетерпеливый из всех королей, самый скупой и самый богатый наличными деньгами. Его сын <…> находился со мной уже более четырёх лет в довольно частых сношениях. Никогда ещё, может быть, не бывало на свете отца и сына, между которыми было бы так мало сходства, как между этими двумя государями. Отец был настоящий вандал, в течение всего своего царствования только и помышлявший о том, как бы накопить побольше денег и как бы поменьше расходоваться на содержание лучшей в Европе армии. Ни у кого не бывало подданных, более бедных, чем у него, и никогда не бывало короля, более богатого, чем он. Он скупил за бесценок большую часть земель у своего дворянства, которое очень скоро проело все вырученные от продажи небольшие деньги, причём половина этих денег возвратилась опять в королевские сундуки в порядке уплаты налогов на предметы потребления. Все королевские земли были розданы откупщикам, которые являлись одновременно и сборщиками податей и судьями, так что, когда какой-нибудь земледелец не уплачивал откупщику подати в положенный срок, откупщик наряжался в судейское одеяние и приговаривал правонарушителя к уплате подати в двойном размере. Надо, впрочем, заметить, что если сам откупщик не расплачивался с королём к последнему числу месяца, то и он облагался удвоенной суммой в первый же день следующего месяца. | |
Lorsque j’étais encore à Bruxelles, en 1740, le gros roi de Prusse Frédéric-Guillaume, le moins endurant de tous les rois, sans contredit le plus économe et le plus riche en argent comptant, mourut à Berlin. Son fils <…> entretenait un commerce assez régulier avec moi depuis plus de quatre années. Il n’y a jamais eu peut-être au monde de père et de fils qui se ressemblassent moins que ces deux monarques. Le père était un véritable Vandale, qui dans tout son règne n’avait songé qu’à amasser de l’argent, et à entretenir à moins de frais qu’il se pouvait les plus belles troupes de l’Europe. Jamais sujets ne furent plus pauvres que les siens, et jamais roi ne fut plus riche. Il avait acheté à vil prix une grande partie des terres de sa noblesse, laquelle avait mangé bien vite le peu d’argent qu’elle en avait tiré, et la moitié de cet argent était rentrée encore dans les coffres du roi par les impôts sur la consommation. Toutes les terres royales étaient affermées à des receveurs qui étaient en même temps exacteurs et juges, de façon que quand un cultivateur n’avait pas payé au fermier à jour nommé, ce fermier prenait son habit de juge, et condamnait le délinquant au double. Il faut observer que, quand ce même juge ne payait pas le roi le dernier du mois, il était lui-même taxé au double le premier du mois suivant. |
Надо сознаться, что по сравнению с деспотией Фридриха-Вильгельма даже Турция покажется республикой. Вот такими-то способами и удалось ему за двадцать восемь лет царствования скопить в подвалах своего берлинского дворца около двадцати миллионов экю, которые упрятаны были в бочках, окованных железными обручами. <…> | |
Il faut avouer que la Turquie est une république en comparaison du despotisme exercé par Frédéric-Guillaume. C’est par ces moyens qu’il parvint, en vingt-huit ans de règne, à entasser dans les caves de son palais de Berlin environ vingt millions d’écus bien enfermés dans des tonneaux garnis de cercles de fer. <…> |
Полтора года спустя, благодаря настояниям императора и слезам прусской королевы, наследный принц был выпущен на свободу и с новым, небывалым ещё рвением принялся за стихосложение и музыку, <…> и взялся изучать все науки зараз. | |
Au bout de dix-huit mois, les sollicitations de l’empereur et les larmes de la reine de Prusse obtinrent la liberté du prince héréditaire, qui se mit à faire des vers et de la musique plus que jamais, <…> et il donnait teint qu’il pouvait dans toutes les sciences à la fois. |
Я первый посмел понятным языком растолковать своему народу открытия Ньютона. Картезианские предрассудки, которые во Франции пришли на смену предрассудкам перипатетиков, коренились в то время ещё так глубоко, что канцлер д’Агессо усматривал врага здравого рассудка и государства во всяком, кто приобщался к открытиям, сделанным в Англии. Он так и не разрешил напечатать «Основы философии Ньютона». | |
J’avais été le premier qui eût osé développer à ma nation les découvertes de Newton, en langage intelligible. Les préjugés cartésiens, qui avaient succédé en France aux préjugés péripatéticiens, étaient alors tellement enracinés que le chancelier Daguesseau regardait comme un homme ennemi de la raison et de l’État quiconque adoptait des découvertes faites en Angleterre. Il ne voulut jamais donner de privilége pour l’impression des Éléments de la Philosophie de Newton. |
Его отец жил в Потсдаме, в плохоньком домишке; он сделал из него дворец. Потсдам обратился в красивый городок. Берлин разрастался; там начинали познавать житейские услады, которыми покойный король весьма пренебрегал; кое-кто обзавёлся домашней обстановкой; у большинства людей появились сорочки, тогда как в прошлое царствование в ходу были только переда сорочек, которые подвязывались тесёмками, причём такое же воспитание получил и сам ныне царствующий король. | |
Son père avait logé à Potsdam dans une vilaine maison ; il en fit un palais, Potsdam devint une jolie ville. Berlin s’agrandissait ; on commençait à y connaître les douceurs de la vie que le feu roi avait très-négligées : quelques personnes avaient des meubles ; la plupart même portaient des chemises, car, sous le règne précédent, on ne connaissait guère que des devants de chemise qu’on attachait avec des cordons ; et le roi régnant n’avait pas été élevé autrement. Les choses changeaient à vue d’œil : Lacédémone devenait Athènes. Des déserts furent défrichés, cent trois villages furent formés dans des marais desséchés. Il n’en faisait pas moins de la musique et des livres : ainsi il ne fallait pas me savoir si mauvais gré de l’appeler le Salomon du Nord. Je lui donnais dans mes lettres ce sobriquet, qui lui demeura longtemps. |
Он вставал летом в пять часов утра, зимой в шесть. Если вы желаете знать, какими царственными обрядами сопровождалось это вставание, <…> то я отвечу вам, что являлся всего-навсего один лакей, который затапливал печь, облачал и брил короля, который одевался в сущности почти без посторонней помощи. <…> У Марка Аврелия и у Юлиана, у этих двух его вероучителей, являвшихся величайшими представителями стоицизма, ночлег был обставлен не хуже. | |
Il se levait à cinq heures du matin en été, et à six en hiver. Si vous voulez savoir les cérémonies royales de ce lever, <…> je vous répondrai qu’un laquais venait allumer son feu, l’habiller, et le raser ; encore s’habillait-il presque tout seul. Sa chambre était assez belle ; une riche balustrade d’argent, ornée de petits amours très-bien sculptés, semblait fermer l’estrade d’un lit dont on voyait les rideaux ; mais derrière les rideaux était, au lieu de lit, une bibliothèque : et quant au lit du roi, c’était un grabat de sangles avec un matelas mince, caché par un paravent. Marc-Aurèle et Julien, ses deux apôtres, et les plus grands hommes du stoïcisme, n’étaient pas plus mal couchés. |
Из бережливости ли, или в силу политических расчётов, он никогда ничего не жаловал бывшим своим фаворитам, особенно же тем, которые в бытность его наследным принцем готовы были жертвовать ради него своей жизнью. | |
Soit économie, soit politique, il n’accordait pas la moindre grâce à ses anciens favoris, et surtout à ceux qui avaient risqué leur vie pour lui quand il était prince royal. |
Мне было суждено перебегать от короля к королю, невзирая на то, что я боготворил свободу. <…> | |
Ma destinée était de courir de roi en roi, quoique j’aimasse ma liberté avec idolâtrie. <…> |
… Мопертюи собирался выдать математическую глупость за великое открытие. Некий более сведущий математик, по фамилии Кёниг, библиотекарь принцессы Оранской в Гааге, объяснил ему, что он ошибается, и что Лейбниц, который занимался когда-то рассмотрением этой стародавней выдумки, доказал в своё время её ложность в ряде писем, копии каковых Кёниг и предъявил. | |
… quelle fadaise de mathématique que Maupertuis voulait ériger en découverte. Un géomètre plus savant, nommé Koenig, bibliothécaire de la princesse d’Orange à la Haye, lui fit apercevoir qu’il se trompait, et que Leibnitz, qui avait autrefois examiné cette vieille idée, en avait démontré la fausseté dans plusieurs de ses lettres, dont il lui montra des copies. |
Во Франции приходится быть либо наковальней, либо молотом; я родился наковальней. Жалкое наследство становится день от дня всё более жалким, потому что с течением времени все предметы возрастают в цене и потому что правительство подвергает частым изменениям размер ренты и стоимость денег. Надо внимательно следить за всеми мероприятиями, какие правительство — всегда обременённое долгами и всегда непостоянное — проводит в области государственных финансов. Среди этих мероприятий всегда бывает такое, из которого частный человек может извлечь выгоду, никому при этом не обязываясь;.. | |
Il faut être, en France, enclume ou marteau : j’étais né enclume. Un patrimoine court devient tous les jours plus court, parce que tout augmente de prix à la longue, et que souvent le gouvernement a touché aux rentes et aux espèces. Il faut être attentif à toutes les opérations que le ministère, toujours obéré et toujours inconstant, fait dans les finances de l’État. Il y en a toujours quelqu’une dont un particulier peut profiter, sans avoir obligation à personne ;.. |
… в 1755 году он прислал мне оперу, сочинённую им на сюжет моей трагедии «Меропа»: это бесспорно самое плохое из всего, что он написал. | |
… il m’envoya, en 1755, un opéra qu’il avait fait de ma tragédie de Mérope : c’était sans contredit ce qu’il avait jamais fait de plus mauvais. |
В 1756 году Англия из-за нескольких арпанов снега затеяла пиратскую войну с Францией;.. | |
L’Angleterre fit une guerre de pirates à la France, pour quelques arpents de neige, en 1756 ;.. |
6 ноября 1759
правитьЯ слышу много толков о свободе, но думаю, что вряд ли найдется в Европе частный человек, который сумел бы добыть себе такую свободу, как я. Да последует моему примеру всяк, кто хочет и кто может. | |
J’entends parler beaucoup de liberté, mais je ne crois pas qu’il y ait eu en Europe un particulier qui s’en soit fait une comme la mienne. Suivra mon exemple qui voudra ou qui pourra. |
Судить убийцу должен был, разумеется, главный королевский судья, так как преступление было совершено в пределах дворцовой ограды. Несчастный стал валить вину на семерых членов следственной палаты парламента; следовало бы оставить в силе это обвинение, а преступника казнить, — таким способом король на вечные времена опорочил бы парламент и обеспечил бы себе перевес над ним, такой же прочный, как прочна монархия. <…> | |
C’était naturellement au grand prévôt de la cour à juger l’assassin, puisque le crime avait été commis dans l’enceinte da palais du roi. Le malheureux commença par accuser sept membres des enquêtes : il n’y avait qu’à laisser subsister cette accusation, et exécuter le criminel ; par là le roi rendait le parlement à jamais odieux, et se donnait sur lui un avantage aussi durable que la monarchie. <…> |
… Фридрих, потратив довольно много времени на оборону границ Силезии и засидевшись ради этого в неприступном лагере, напоследок соскучился и от нечего делать сочинил оду против Франции и против её короля. В начале мая 1759 года он прислал мне эту оду, под которой была подпись: «Фридрих», и приложил к ней огромную кипу стихов и прозы. <…> | |
… Frédéric ayant passé un temps assez long à garder les frontières de la Silésie dans un camp inexpugnable, s’y est ennuyé, et, pour passer le temps, il a fait une ode contre la France et contre le roi. Il m’envoya, au commencement de mai 1759, son ode signée Frédéric, et accompagnée d’un paquet énorme de vers et de prose. <…> |
Перевод
правитьГ. П. Блок («Памятные заметки для жизнеописания г-на де Вольтера, сочинённые им самим»)[7]
Примечания
править- ↑ Перевод под ред. А. Н. Горлина и П. К. Губера // Вольтер. Т. II. Мемуары и диалоги. — M.—Л.: Academia, 1931. — С. 9-84.
- ↑ «История моей эпохи»
- ↑ По некоторым свидетельствам, он продал в рабство Платона.
- ↑ В памфлете «История доктора Акакия и уроженца Сен-Мало» (Histoire du docteur Akakia et du natif de Saint-Malo).
- ↑ Изданы Парижским парламентом при Людовике XIII.
- ↑ Написанную Ш. П. де Монтенуа.
- ↑ Вольтер. Избранные произведения / Примечания М. Черневича, Г. Блока. — М.: ГИХЛ, 1947. — С. 391-456, 629-631.