Левая рука Тьмы

«Левая рука Тьмы» (англ. The Left Hand of Darkness) — фантастический роман Урсулы Ле Гуин 1969 года из Хайнского цикла.

Цитаты

Предисловие, 1976

Строго экстраполятивные произведения научной фантастики обычно приходят к тому, что предсказывает Римский клуб: что-то между постепенным отмиранием человеческой свободы и тотальным уничтожением земной жизни. <…> Прогнозирование — это дело пророков, ясновидцев, футурологов. Это не дело романистов. Дело писателей — ложь. <…> … писатели художественного вымысла <…>. Всё, что они пытаются сделать, это сказать вам, что они любят, и что любите вы, — то, что происходит вокруг — какая погода сейчас, сегодня, в этот момент, дождь, солнечный свет, смотри! Открой глаза, слушай, слушай. <…> Но они не говорят вам, что вы увидите и услышите. Все они могут сказать вам, что они видели и слышали в своё время в этом мире, по трети проведённом во сне и сновидениях, а оставшуюся треть — во лжи. <…> В самом деле, когда мы читаем роман, мы безумны — чокнуты. Мы верим в существование людей, которых нет, мы слышим их голоса, мы переживаем Бородинское сражения с ними, мы можем даже стать Наполеоном. Рассудок возвращается (в большинстве случаев), когда книга закрыта. Стоит ли удивляться, что нет по-настоящему приличного общества, которое когда-либо доверяло своим художникам? Но наше общество, будучи обеспокоенным и смущённым, ища руководства, иногда совершенно ошибочно доверяет художникам, используя их как пророков и футурологов. <…> Я не предсказываю или предусматриваю. Я описываю. Я описываю некоторые аспекты психологической реальности романиста, который изобретает искусную косвенную ложь. При чтении романа, любого романа, мы прекрасно знаем, что всё это вздор, а потом, читая, верим каждому его слову. Наконец, когда мы покончим с этим, мы можем найти — если это хороший роман, — что мы немного отличаемся от того, кем мы были, прежде чем прочли его, что мы немного изменились, как будто встретили новое лицо, перешли улицу, которую не переходили раньше. Но очень тяжело описать что в точности мы узнали, как мы изменились. <…> Романист говорит словами то, что словами выразить нельзя. <…> Любой художественный вымысел — это метафора. Научная фантастика — это метафора. <…> Будущее в художественной литературе — это метафора. Метафора чего? Если бы я могла сказать это не в метафорическом смысле, я бы не писала все эти слова, этот роман;.. — парафразы мыслей этого эссе: «ложь — вот чем я занимаюсь», «научная фантастика не способна ничего предложить — она способна лишь описать»

Strictly extrapolative works of science fiction generally arrive about where the Club of Rome arrives: somewhere between the gradual extinction of human liberty and the total extinction of terrestrial life. <…> Prediction is the business of prophets, clairvoyants, and futurologists. It is not the business of novelists. A novelist's business is lying. <…> ... writers of fiction <…>. All they're trying to do is tell you what they're like, and what you're like—what's going on—what the weather is now, today, this moment, the rain, the sunlight, look! Open your eyes; listen, listen. <…> But they don't tell you what you will see and hear. All they can tell you is what they have seen and heard, in their time in this world, a third of it spent in sleep and dreaming, another third of it spent in telling lies. <…> In fact, while we read a novel, we are insane—bonkers. We believe in the existence of people who aren't there, we hear their voices, we watch the battle of Borodino with them, we may even become Napoleon. Sanity returns (in most cases) when the book is closed. Is it any wonder that no truly respectable society has ever trusted its artists? But our society, being troubled and bewildered, seeking guidance, sometimes puts an entirely mistaken trust in its artists, using them as prophets and futurologists. <…> I am not predicting, or prescribing. I am describing. I am describing certain aspects of psychological reality in the novelist's way, which is by inventing elaborately circumstantial lies. In reading a novel, any novel, we have to know perfectly well that the whole thing is nonsense, and then, while reading, believe every word of it. Finally, when we're done with it, we may find—if it's a good novel—that we're a bit different from what we were before we read it, that we have been changed a little, as if by having met a new face, crossed a street we never crossed before. But it's very hard to say just what we learned, how we were changed. <…> The novelist says in words what cannot be said in words. <…> All fiction is metaphor. Science fiction is metaphor. <…> The future, in fiction, is a metaphor. A metaphor for what? If I could have said it non-metaphorically, I would not have written all these words, this novel;..

Глава 1

... суть всякого воображения — Правда. Любой, самый достоверный факт может быть воспринят как с восторгом, так и с недоверием — в зависимости от того, как его преподнести: факты в этом смысле подобны жемчужинам, что встречаются в земных морях, — на одних женщинах они оживают и блестят ярче, на других тускнеют и умирают. Только факты, пожалуй, не столь материальны и совершенны с точки зрения формы. Однако и те и другие весьма восприимчивы к внешним воздействиям. — 1-й абзац

... Truth is a matter of the imagination. The soundest fact may fail or prevail in the style of its telling: like that singular organic jewel of our seas, which grows brighter as one woman wears it and, worn by another, dulls and goes to dust. Facts are no more solid, coherent, round, and real than pearls are. But both are sensitive.

... 22-й день третьего месяца весны Года Первого. Текущий год здесь — это всегда Год Первый. Лишь датировка предшествующих и последующих лет позволяет выделить каждый новый год из всех прочих: отсчёт как бы ведётся от некоего перманентного «сейчас». <…> [из приложения] Неудобство подобной системы при составлении хронологических записей устраняется различными способами, например, соотнесением с хорошо известными событиями, с периодами правления королей, династий, князей и тому подобными фактами.

... the twenty-second day of the third month of spring in the Year One. It is always the Year One here. Only the dating of every past and future year changes each New Year's Day, as one counts backwards or forwards from the unitary Now. <…> The inconvenience of this system in record-keeping is palliated by various devices, for instance reference to well-known events, reigns of kings, dynasties, local lords, etc.

«А что, у вас всегда замковые камни укрепляют красным цементом?», вспомнив, что полоски того же яркого цвета имеются на каждой из арок Старого Моста, красиво изогнувшегося над рекой чуть выше по течению. Утерев пот со лба, мой сосед — наверное, мне придется считать его мужчиной, раз уж я начал называть его «он», — отвечает: «В Давние Времена замковый камень всегда укрепляли раствором из костей и цемента, замешанном на крови. То была человеческая кровь. И человеческие кости. Считалось, что иначе арка непременно рухнет. Понимаете? Ну а теперь мы используем кровь и кости животных».

"Are your keystones always set in a red cement?" For the same color is plain around the keystone of each arch of the Old Bridge, that soars beautifully over the river upstream from the arch. Wiping sweat from his dark forehead the man-man I must say, having said he and his— the man answers, "Very-long-ago a keystone was always set in with a mortar of ground bones mixed with blood. Human bones, human blood. Without the bloodbond the arch would fall, you see. We use the blood of animals, these days."

	— Ничего, ледники тоже не вчера замёрзли… — Поговорка, как всегда, была у него наготове, однако в мыслях он явно был где-то далеко. Меня он не замечал. Я почему-то подумал, что он в своей борьбе за власть как бы окружает мои фигуры своими пешками… — Вы попали к нам, — сказал он наконец, — в странные времена. Всё меняется; мы вышли на новый виток. Нет, пожалуй, ещё не вышли; мы чересчур далеко зашли по тому пути, которому следовали до сих пор.
	"Well, the Glaciers didn't freeze overnight…" Cliché came ready to his lips, but his mind was elsewhere. He brooded. I imagined him moving me around with the other pawns in his power-game. "You came to my country," he said at last, "at a strange time. Things are changing; we are taking a new turning. No, not so much that, as following too far on the way we've been going."
	— Эстравен

	Я остался один на один с существом из иного мира в стенах этого мрачного дворца, в странном заснеженном городе посреди Ледникового Периода, наступившего на чужой мне планете.
	I was alone, with a stranger, inside the walls of a dark palace, in a strange snow-changed city, in the heart of the Ice Age of an alien world.

	Нет, не любовь к родине я имею в виду, упоминая патриотизм. Я имею в виду страх. Боязнь всего иного, чем ты сам, чем то, что окружает тебя. И знаете, страх этот не просто поэтическая метафора, он скорее носит политический характер и проявляется в ненависти, соперничестве, агрессивности.
	No, I don’t mean love, when I say patriotism. I mean fear. The fear of the other. And its expressions are political, not poetical: hate, rivalry, aggression. It grows in us, that fear. It grows in us year by year.
	— Эстравен

	— Настоящий человек должен отбрасывать свою собственную тень…
	"A man must cast his own shadow…"
	— Эстравен

Глава 3

	Порой голос одного-единственного человека, говорящего правду, куда большая сила, чем целые флоты и армии, особенно если этому человеку дать достаточно времени,.. — вариант распространённой мысли
	One voice, speaking truth is a greater force than fleets and armies, given time; plenty of time.

— Экумена хочет, чтобы государства планеты Гетен стали её союзниками. — Но ради чего? — Ради материальной выгоды. Ради увеличения общей суммы знаний. Ради расширения понятий об интеллекте. Ради более полного и глубокого проникновения в жизнь иных мыслящих существ. Во имя всеобщей гармонии и высшей славы Господней. Ради любопытства. Ради удовольствия и приключений, наконец. Я говорил на непонятном ему языке, не на том, которым пользуются здесь те, кто правит другими, — короли, завоеватели, диктаторы. На привычном ему языке невозможно было бы дать адекватный ответ на его вопрос.

"The Ekumen wants an alliance, with the nations of Gethen." "What for?" "Material profit. Increase of knowledge. The augmentation of the complexity and intensity of the field of intelligent life. The enrichment of harmony and the greater glory of God. Curiosity. Adventure. Delight." I was not speaking the tongue spoken by those who rule men, the kings, conquerors, dictators, generals; in that language there was no answer to his question.

	Как любили говорить в Экуменической Школе, когда активная деятельность перестаёт приносить пользу, начинайте тихо собирать информацию; когда сбор информации перестаёт приносить пользу, ложитесь спать.
	As they say in Ekumenical School, when action grows unprofitable, gather information; when information grows unprofitable, sleep.

Глава 5

	Дрожа, я подумал, что есть вещи и поважнее комфорта и тёплого жилища — если, конечно, ты не старая женщина и не кошка.
	I thought, shivering, that there are things that outweigh comfort, unless one is an old woman or a cat.

	Легенды о пророчествах широко распространены на всех населённых людьми планетах Вселенной. Пророчествовать могут боги, духи и даже компьютеры. Двусмысленность предсказаний оракулов или простая статистическая вероятность всегда оставляют место для различных толкований, а любые противоречия тут же изживаются Истинной Верой.
	Legends of prediction are common throughout the whole Household of Man. God speaks, spirits speak, computers speak. Oracular ambiguity or statistical probability provides loopholes, and discrepancies are expunged by Faith.

	Единственное, что делает продолжение жизни возможным, — это постоянная, порой непереносимая неуверенность в ней, незнание того, что произойдёт с тобой в следующий миг…
	The only thing that makes life possible is permanent, intolerable uncertainty: not knowing what comes next.

— Дело в том, что наша основная задача здесь — узнать, какие вопросы задавать нельзя. — Но ведь вы же Те, Кто Даёт Ответы! — Значит, ты все ещё не понял, Дженри, зачем мы совершенствуем и практикуем искусство предсказания? — Наверное, нет… — Чтобы доказать полную бессмысленность получения ответа на вопрос, который задан неправильно. — парафраз Роджера Бэкона: «Prudens quaestio dimidium scientiae» («Мудрый вопрос является половиной знания»

"Well, we come here to the Fastnesses mostly to learn what questions not to ask." "But you're the Answerers!" "You don't see yet, Genry, why we perfected and practice Foretelling?" "No—" "To exhibit the perfect uselessness of knowing the answer to the wrong question."

— Неведомое, — тихо звучал в лесу голос Фейкса, — непредсказанное, недоказанное — вот на чём основана жизнь. Лишь неведение пробуждает мысль. Недоказанность — вот основа для любого действия. Если бы твёрдо было доказано, что Бога не существует, не существовало бы и религий. <…> Впрочем, если бы имелись чёткие доказательства, что Бог существует, религии тоже не существовало бы… Скажи мне, Дженри, что является абсолютно достоверным? Что можно счесть постижимым, предсказуемым, неизбежным?.. Назови хотя бы что-то, известное тебе, что непременно свершится в твоём будущем и моём? — Мы оба непременно умрём. — Да. Это верно. Существует один лишь вопрос, на который можно дать твёрдый ответ, и этот ответ мы уже знаем сами… А потому единственное, что делает продолжение жизни возможным, — это постоянная, порой непереносимая неуверенность в ней, незнание того, что произойдёт с тобой в следующий миг…

"The unknown," said Faxe's soft voice in the forest, "the unforetold, the unproven, that is what life is based on. Ignorance is the ground of thought. Unproof is the ground of action. If it were proven that there is no God there would be no religion. <…> But also if it were proven that there is a God, there would be no religion… Tell me, Genry, what is known? What is sure, predictable, inevitable—the one certain thing you know concerning your future, and mine?" "That we shall die." "Yes. There's really only one question that can be answered, Genry, and we already know the answer. … The only thing that makes life possible is permanent, intolerable uncertainty: not knowing what comes next."

Главы 6—8

	Оказалось, что зваться предателем тяжело. Даже странно, до чего это тяжело, ведь так просто назвать предателем кого-то другого. Это слово прилипает к тебе навечно и звучит очень убедительно. Я и сам наполовину поверил в то, что стал предателем. — 6
	It is hard, I found, to be called traitor. Strange how hard it is, for it's an easy name to call another man; a name that sticks, that fits, that convinces. I was half convinced myself.
	— Эстравен

	Похоже, они результат некоего эксперимента. Сама мысль об этом уже неприятна. Но теперь, когда существуют доказательства, что люди на Земле, например, тоже появились как результат эксперимента — «приживления» там группы жителей планеты Хейн в сочетании с имевшимися уже автохтонными протогуманоидами, — нельзя сбрасывать со счетов и возможного эксперимента на планете Гетен. — 7
	It seems likely that they were an experiment. The thought is unpleasant. But now that there is evidence to indicate that the Terran Colony was an experiment, the planting of one Hainish Normal group on a world with its own proto-hominid autochthones, the possibility cannot be ignored.

Первого Мобиля, если он будет сюда послан, необходимо предупредить заранее, что, при отсутствии чрезмерной самоуверенности и будучи человеком ещё не старым, он непременно почувствует себя уязвлённым, мужская гордость его будет страдать. В мужчине естественно желание, чтобы его мужественность оценивали по достоинству; женщине же хочется, чтобы её женственностью любовались, какими бы косвенными и незаметными ни были проявления подобных оценок. На планете Зима ничего этого не будет. Каждого уважают и оценивают только в соответствии с его человеческими качествами. Это поразительный и ужасный опыт! — 7

The First Mobile, if one is sent, must be warned that unless he is very self-assured, or senile, his pride will suffer. A man wants his virility regarded, a woman wants her femininity appreciated, however indirect and subtle the indications of regard and appreciation. On Winter they will not exist. One is respected and judged only as a human being. It is an appalling experience.

	Отдельный человек ещё может уповать на удачу, однако целое общество себе этого позволить не может;.. — 8
	A man can trust his luck, but a society can’t;..

	Если цивилизации и можно что-то противопоставить, так это войну. Так что либо то, либо другое. Но не то и другое вместе. — 8
	If civilization has an opposite, it is war. Of those two things, you have either one, or the other. Not both.

	То, с чем связана моя миссия здесь, выше всех личных долгов и привязанностей. — Если это так, — сказал незнакомец с яростной убеждённостью, — то ваша миссия аморальна. — 8
	“The mission I am on overrides all personal debts and loyalties.” “If so,” said the stranger with fierce certainty, “it is an immoral mission.”

Глава 10

Я стоял ошеломлённый. Этот человек действовал на меня как удар электрического тока: ничего внешне не заметно, но не знаешь, что именно с тобой произошло. Ему, конечно же, удалось совершенно испортить то состояние покоя и самодовольства, в котором я находился, поглощая завтрак. Я подошёл к узкому окну и снова выглянул наружу. Снегопад чуть ослабел. Зрелище было дивное: снежинки падали лёгкими белыми хлопьями, подобно лепесткам цветущей вишни под весенним ветерком в садах моей родины, на Земле, на тёплой Земле, где все деревья весной в цвету. И тут внезапно меня охватило ощущение полного одиночества, отчуждённости, страшной тоски… Два года провёл я на этой проклятой планете; и снова, хотя осень ещё не успела начаться, начиналась зима, третья моя зима здесь — долгие месяцы безжалостного, беспощадного холода, бесконечного воя пурги, льда, ветра, дождя со снегом, снега с дождем и снова холода, холода, холода — холода внутри, холода снаружи, холода, пронизывающего до костей, парализующего мозг. И среди этого холода я снова буду совершенно одиноким, чужим для всех, и ни единой родной души рядом, никого, кому можно было бы полностью доверять. Бедный Дженли! Может, поплачем?

I stood benumbed. The man was like an electric shock—nothing to hold on to and you don't know what hit you. He had certainly spoiled the mood of peaceful self-congratulation in which I had eaten breakfast. I went to the narrow window and looked out. The snow had thinned a little. It was beautiful, drifting in white clots and clusters like a fall of cherry-petals in the orchards of my home, when a spring wind blows down the green slopes of Borland, where I was born: on Earth, warm Earth, where trees bear flowers in spring. All at once I was utterly downcast and homesick. Two years I had spent on this damned planet, and the third winter had begun before autumn was underway—months and months of unrelenting cold, sleet, ice, wind, rain, snow, cold, cold inside, cold outside, cold to the bone and the marrow of the bone. And all that time on my own, alien and isolate, without a soul I could trust. Poor Genly, shall we cry?

— Что такое Экумена? — спросил, например, Обсл. — Это одна из планет или союз нескольких миров? Это конкретная страна или чьё-то правительство? — Ну, в понятие «Экумена» включены сразу все эти понятия. Но ни одно из них в отдельности ему не соответствует. Экумена — это наше, земное слово; обычно оно трактуется как «место проживания людей»; в языке Кархайда для него; пожалуй, подойдет слово «очаг». Что касается языка Орготы, то я не уверен, что найду подходящее слово: я ещё недостаточно хорошо знаю ваш язык. По-моему, слово «комменсалия» не годится, хотя есть несомненное сходство в том, как организовано управление Комменсалией и Экуменой. Однако Экумена по сути своей вообще не государство и не форма правления. Это как бы попытка объединить мистику с политикой, что само по себе, разумеется, обречено на провал. Однако даже неудачные эти попытки уже принесли человечеству куда больше добра, чем все предшествующие формы сосуществования различных миров. Экумена — это, безусловно, некое сообщество, и оно, хотя бы потенциально, обладает определённой культурой, некоей специфической формой культурного просветительства. Можно даже сказать, что это просто очень большая школа — Очень Большая Школа для всего человечества. Её суть — объединение и сотрудничество, а потому это ещё и некий союз. Лига Миров, обладающая определённым уровнем централизованной и обусловленной организованности. И сейчас я представляю здесь Экумену прежде всего именно как Лигу Миров. Экумена как политическое содружество функционирует благодаря чёткому координированию, а не жестким методам правления. Она не навязывает законы силой; решения принимаются совещательно и при согласии всех, а не по приказу. Как экономическое объединение Экумена чрезвычайно активна; там заботятся о постоянных внутренних связях между планетами-участницами и поддерживают баланс в торговле между восемьюдесятью различными мирами.

What, asked Obsle, was the Ekumen—a world, a league of worlds, a place, a government? "Well, all of those and none. Ekumen is our Terran word; in the common tongue it's called the Household; in Karhidish it would be the Hearth. In Orgota I'm not sure, I don't know the language well enough yet. Not the Commensality, I think, though there are undoubtedly similarities between the Commensal Government and the Ekumen. But the Ekumen is not essentially a government at all. It is an attempt to reunify the mystical with the political, and as such is of course mostly a failure; but its failure has done more good for humanity so far than the successes of its predecessors. It is a society and it has, at least potentially, a culture. It is a form of education; in one aspect it's a sort of very large school—very large indeed. The motives of communication and cooperation are of its essence, and therefore in another aspect it's a league or union of worlds, possessing some degree of centralized conventional organization. It's this aspect, the League, that I now represent. The Ekumen as a political entity functions through coordination, not by rule. It does not enforce laws; decisions are reached by council and consent, not by consensus or command. As an economic entity it is immensely active, looking after interworld communication, keeping the balance of trade among the Eighty Worlds."

Это не всегда такое уж несчастье — иметь в числе предков преступников. От совершавшего поджоги прадеда можно получить в наследство способность улавливать даже самый слабый запах дыма. Было удивительно интересно обнаружить здесь, на планете Гетен, государства, столь похожие на те, что существовали некогда на Земле: монархию и рядом с ней цветущую пышным цветом бюрократию. Последнее новообразование было не менее интересным, но вовсе не столь забавным. Странно, но чем менее примитивным оказывается то или иное общество, тем более зловещие ноты звучат в его политике.

It is not altogether a bad thing to have criminal ancestors. An arsonist grandfather may bequeath one a nose for smelling smoke. It had been entertaining and fascinating to find here on Gethen governments so similar to those in the ancient histories of Terra: a monarchy, and a genuine fullblown bureaucracy. This new development was also fascinating, but less entertaining. It was odd that in the less primitive society, the more sinister note was struck.

Главы 11—14

	Быть атеистом — в сущности, значит поддерживать Бога. Есть Бог или его нет — в плоскости доказательств это примерно одно и то же. — 11
	To be an atheist is to maintain God. His existence or his nonexistence, it amounts to much the same, on the plane of proof.

	Узнать, какие вопросы не имеют ответа, и не отвечать на них; это искусство более всего необходимо во времена смуты и тьмы. — 11
	To learn which questions are unanswerable, and not to answer them: this skill is most needful in times of stress and darkness.

	Нужно заставить людей задавать вопросы, те вопросы, на которые у вас есть ответ,.. — 11
	Get people asking questions to which you have the answer,..

	Но ведь это совсем несвойственно людям — не иметь ни стыда, ни желаний. — 13
	It is not human to be without shame and without desire.

	— Когда колесо Судьбы поворачивается под твоей рукой, надо быть особенно осторожным со словами… — 14
	When the wheel turns under your hand, you must watch your words…

Глава 15

	Если один чужак — всего лишь диковинка, то двое — уже вторжение.
	One alien is a curiosity, two are an invasion.

	Человек, который не отвергает плохое правительство своей страны, глуп.
	A man who doesn’t detest a bad government is a fool.
	— Эстравен

Хорошо знать, что у твоего путешествия существует конец; но в конце концов, самое главное — это само путешествие. На этих обращённых к северу склонах дождей никогда не бывало. Бесконечные заснеженные поля спускались к ущелью, пропаханному мореной. Мы сняли и упаковали колёса, вновь надев полозья; встали на лыжи и двинулись в путь — вниз, на север, дальше, в безмолвное царство огня и льда, где на огромных чёрно-белых скрижалях гор словно было начертано: СМЕРТЬ, СМЕРТЬ. Сани шли превосходно и казались лёгкими как пёрышко, и мы смеялись от радости.

It is good to have an end to journey towards; but it is the journey that matters, in the end. It had not rained, here on these north-facing slopes. Snow-fields stretched down from the pass into the valleys of moraine. We stowed the wheels, uncapped the sledge-runners, put on our skis, and took off—down, north, onward, into that silent vastness of fire and ice that said in enormous letters of black and white DEATH, DEATH, written right across a continent. The sledge pulled like a feather, and we laughed with joy.

Глава 16

	Огонь и страх хорошие слуги, да плохие хозяева.
	Fire and fear, good servants, bad lords.
	— Эстравен

	Свет — рука левая тьмы, Тьма — рука правая света. Двое — в одном, жизнь и смерть, И лежат они вместе. Сплелись нераздельно, Как руки любимых, Как путь и конец. — хотя в оригинале слово kemmer указывает на специфику половой активности гетенцев (см. викистатью), смысл может быть понят как общий — см., например, комментарий Вл. Гакова в «Тени на снегу».
	Light is the left hand of darkness and darkness the right hand of light. Two are one, life and death, lying together like lovers in kemmer, like hands joined together, like the end and the way.

Глава 17

	В самом начале не было ничего, кроме льда и солнца. За много-много лет солнце, растопив льды, выжгло в них глубокую трещину. По краям этой бездонной пропасти лежали большие ледяные глыбы самой различной формы. Ледяные глыбы таяли, и капли талой воды всё падали и падали вниз, в пропасть. Одна из глыб сказала: «У меня кровь идёт». Вторая сказала: «Я плачу». А третья сказала: «Я потею». И тогда эти ледяные глыбы отодвинулись подальше от края пропасти и встали посреди ледяной равнины. Та, что сказала, что у неё идёт кровь, дотянулась до солнца, вытащила пригоршню экскрементов из его живота и сотворила из них земляные холмы и поля. Та, что сказала, что плачет, дохнула на лёд и, растопив его, создала моря и реки. Та, что сказала, что потеет, смешала землю и воду морскую и сотворила деревья, травы, полезные злаки, зверей и людей. Растения росли на земле и на дне морском, звери бегали по суше и плавали в водах океана, но люди никак не просыпались. И было их всего тридцать девять. Они спали на льду и не шевелились. Тогда все три глыбы льда быстро согнулись и сели, задрав вверх колени, а потом позволили солнцу растопить их до конца. Они таяли, превращаясь в молоко, которое потекло прямо во рты спящих, и спящие проснулись. И молоко это с тех пор пьют лишь дети человеческие, ибо без этого молока не пробудятся они к жизни. Первым пробудился Эдондурат. И таким он был высоким, что, когда встал, голова его задела небо, и выпал снег. Он увидел, что остальные ворочаются, просыпаясь, испугался того, что они двигаются, и от страха убил их одного за другим лишь слабым ударом своей огромной руки. Он успел убить уже тридцать шесть человек, когда один из спящих, предпоследний, убежал. И получил он имя Хахарат. Далеко убежал он по ледяной равнине, за земляные поля, а Эдондурат упорно преследовал его, наконец догнал и слегка ударил ладонью. Хахарат упал и умер. Тогда Эдондурат вернулся к Месту Рождения на Ледник Гобрин, где лежали тридцать шесть мёртвых тел, но последний оставшийся в живых человек исчез. Ему удалось спастись, пока Эдондурат преследовал Хахарата. Из замёрзших тел своих братьев Эдондурат построил дом, засел внутри и стал поджидать, когда вернётся тот, оставшийся в живых. Каждый день кто-то из мертвецов непременно спрашивал вслух: «Жжётся ли он? Жжётся ли он?» А остальные, едва ворочая замёрзшими языками, говорили в ответ: «Нет, нет». Потом Эдондурат во сне вступил в кеммер, спал беспокойно, ворочался и разговаривал вслух, а когда проснулся, все мертвецы в один голос твердили: «Он жжётся, жжётся!» И тот последний, что остался в живых, самый младший его брат, услышал, как они говорят, и пришёл в дом Эдондурата, построенный из мёртвых тел, и они полюбили друг друга. А потом у них родились дети, от которых пошли разные народы; плоть от плоти Эдондурата были эти дети, из чрева Эдондурата вышли они в этот мир. Имя же второго брата и отца детей неизвестно. При каждом из рождённых братьями детей была некая частица тьмы, которая следовала за ними повсюду, куда бы они ни пошли при свете дня. Эдондурат сказал: «Почему это моих сыновей повсюду преследует тьма?» А его кеммеринг ответил: «Потому что они родились в доме, построенном из мёртвой человеческой плоти, вот смерть и преследует их по пятам. Они все — как бы посреди времен. В начале были только солнце и лёд и не было никакой тени. В конце, когда мы исчезнем, солнце поглотит самого себя и тень поглотит свет, и тогда не останется ничего, только Лёд и Тьма».
	In the beginning there was nothing but ice and the sun. Over many years the sun shining melted a great crevasse in the ice. In the sides of this crevasse were great shapes of ice, and there was no bottom to it. Drops of water melted from the ice-shapes in the sides of the chasm and fell down and down. One of the ice-shapes said, "I bleed." Another of the ice-shapes said, "I weep." A third one said, "I sweat." The ice-shapes climbed up out of the abyss and stood on the plain of ice. He that said "I bleed," he reached up to the sun and pulled out handfuls of excrement from the bowels of the sun, and with that dung made the hills and valleys of the earth. He that said "I weep," he breathed on the ice and melting it made the seas and the rivers. He that said "I sweat," he gathered up soil and sea-water and with them made trees, plants, herbs and grains of the field, animals, and men. The plants grew in the soil and the sea, the beasts ran on the land and swam in the sea, but the men did not wake. Thirty-nine of them there were. They slept on the ice and would not move. Then the three ice-shapes stooped down and sat with their knees drawn up and let the sun melt them. As milk they melted, and the milk ran into the mouths of the sleepers, and the sleepers woke. That milk is drunk by the children of men alone and without it they will not wake to life. The first to wake up was Edondurath. So tall was he that when he stood up his head split the sky, and snow fell down. He saw the others stirring and awakening, and was afraid of them when they moved, so he killed one after another with a blow of his fist. Thirty-six of them he killed. But one of them, the next to last one, ran away. Haharath he was called. Far he ran over the plain of ice and over the lands of earth. Edondurath ran behind him and caught up with him at last and smote him. Haharath died. Then Edondurath returned to the Birthplace on the Gobrin Ice where the bodies of the others lay, but the last one was gone: he had escaped while Edondurath pursued Haharath. Edondurath built a house of the frozen bodies of his brothers, and waited there inside that house for that last one to come back. Each day one of the corpses would speak, saying, "Does he burn? Does he burn?" All the other corpses would say with frozen tongues, "No, no." Then Edondurath entered kemmer as he slept, and moved and spoke aloud in dreams, and when he woke the corpses were all saying, "He burns! He burns!" And the last brother, the youngest one, heard them saying that, and came into the house of bodies and there coupled with Edondurath. Of these two were the nations of men born, out of the flesh of Edondurath, out of Edondurath's womb. The name of the other, the younger brother, the father, his name is not known. Each of the children born to them had a piece of darkness that followed him about wherever he went by daylight. Edondurath said, "Why are my sons followed thus by darkness?" His kemmering said, "Because they were born in the house of flesh, therefore death follows at their heels. They are in the middle of time. In the beginning there was the sun and the ice, and there was no shadow. In the end when we are done, the sun will devour itself and shadow will eat light, and there will be nothing left but the ice and the darkness."
	— Миф о создании Орготы

Главы 18—20

	Настоящая любовь между двумя людьми всегда в конце концов включает в себя множество способов причинить настоящие страдания, боль. — 18
	A profound love between two people involves, after all, the power and chance of doing profound hurt.

	— Страх очень полезен. Как темнота; и как тени. <…> Забавно, что одного только света недостаточно. Нужны тени, чтобы знать, куда идти. — 19
	"Fear's very useful. Like darkness; like shadows. <…> It's queer that daylight's not enough. We need the shadows, in order to walk."
	— Эстравен

	И мне захотелось, уже не в первый раз, узнать, что же такое патриотизм, из чего состоит любовь к родной стране, откуда берётся та неколебимая верность, от которой дрожал голос моего друга; и как столь искренняя любовь может стать, и слишком часто становится, безрассудной, злобной, слепой приверженностью. Что заставляет её до такой степени переродиться? — 19
	And I wondered, not for the first time, what patriotism is, what the love of country truly consists of, how that yearning loyalty that had shaken my friend’s voice arises, and how so real a love can become, too often, so foolish and vile a bigotry. Where does it go wrong?

Как-то в своём дневнике, который он вёл во время нашего перехода через Великие Льды, Эстравен выразил удивление, почему я стыжусь слёз. Я мог бы даже тогда ответить ему, что плакать не стыдно, а страшно. Теперь я прошёл через всё — долину Синотх, тот вечер, когда он умер, — и оказался в ледяной стране, что лежит за пределами страха. И обнаружил, что можно плакать и рыдать сколько угодно, но это уже ничему не поможет. — 20

Somewhere in the notes Estraven wrote during our trek across the Gobrin Ice he wonders why his companion is ashamed to cry. I could have told him even then that it was not shame so much as fear. Now I went on through the Sinoth Valley, through the evening of his death, into the cold country that lies beyond fear. There I found you can weep all you like, but there's no good in it.

Перевод

И. А. Тогоева, 1992

О романе

	Мой роман <…> начинался с отчёта Мобиля Экумены — путешественника — Стабилям, которые сидят безвылазно на Хайне. Слова приходили на ум вместе с лицом рассказчика. Он заявил, что его зовут Дженли Аи, и начал свою повесть, а я записывала. Постепенно, и не без труда, мы с ним поняли, где находимся. Он-то раньше не попадал на Гетен, а вот мне доводилось, в рассказе «Король планеты Зима». Этот первый визит оказался настолько краток, что я даже не заметила, что с половыми признаками гетенианцев что-то не в порядке. Андрогины? Где андрогины? Покуда я писала «Левую руку», стоило мне запнуться, как в рассказ вклинивались обрывки легенд и мифов; порой первый рассказчик передавал эстафету другому, гетенианину. Но Эстравен оказался человеком исключительно замкнутым, а сюжет волок обоих моих рассказчиков за собой, в неприятности, так быстро, что многие вопросы или не получили ответа, или не прозвучали вовсе.
	In my novel <…> the first voice is that of a Mobile of the Ekumen, a traveller, making a report back to the Stabiles, who stay put on Hain. This vocabulary came to me along with the narrator. He said his name was Genly Ai. He began telling the story, and I wrote it. Gradually, and not easily, he and I found out where we were. He had not been on Gethen before, but I had, in a short story, “Winter’s King.” That first visit was so hurried I hadn’t even noticed there was something a bit weird about Gethenian gender. Just like a tourist. Androgynes? Were there androgynes? During the writing of Left Hand, pieces of myth and legend came to me as needed, when I didn’t understand where the story was going; and a second voice, a Gethenian one, took over the story from time to time. But Estraven was a deeply reserved person. And the plot led both my narrators so quickly into so much trouble that many questions didn’t get answered or even asked.
	— Урсула Ле Гуин, предисловие к сборнику «День рождения мира», 2002

	Повествование в «Левой руке Тьмы» реализовано полностью, так убедительно рассказано, так мастерски выполнено. <…> Роман написан великолепным писателем, это совершенно убедительный рассказ о человеческой беде и стремлении в обстоятельствах, в которых любовь и ряд других человеческих качеств могут быть изображены в свежем контексте.
	The Left Hand of Darkness is a narrative so fully realized, so compellingly told, so masterfully executed. <…> The novel written by a magnificent writer, a totally compelling tale of human peril and striving under circumstances in which human love, and a number of other human qualities, can be depicted in a fresh context.
	— Альгис Будрис, 1970

• см. Станислав Лем, «Фантастика и футурология», книга 2 (Половая жизнь космоса, окончание)

	На данный момент Ле Гуин больше, чем Толкин, подняла фэнтези в сферу высокой литературы.
	Le Guin, more than Tolkien, has raised fantasy into high literature, for our time.
	— Харольд Блум, 1987

• см. Вл. Гаков, «Тени на снегу», 1992 (о судьбе книги и её параллелях с СССР)

	Она спрашивает о том, как мы живём сейчас и как могли бы жить. Она чудесно пишет о том, что значит быть человеком.
	She was asking how we live now, and how we might live. She writes wonderfully about what it means to be human.
	— Сара Лефаню

	Язык Ле Гуин ясен и чист, и в нём есть как антропологическое мышление её отца Альфред Крёбера, так и поэзия историй, как волшебных вещей, которые её мать Теодора Крёбер нашла в сказках индейцев. Роман — это житейская мудрость, применяемая к романтике других планет и природе человека в её сокровенных проявлениях, это особый дар Ле Гуин нам, и то, чем всегда будет гордиться научная фантастика.
	Le Guin's language is clear and clean, and has within it both the anthropological mindset of her father Alfred Kroeber, and the poetry of stories as magical things that her mother Theodora Kroeber found in native American tales. This worldly wisdom applied to the romance of other planets, and to human nature at its deepest, is Le Guin's particular gift to us, and something science fiction will always be proud of.
	— Ким Стенли Робинсон, 2011

См. также

• Взросление в Кархайде
• Король планеты Зима