Джон Ячменное Зерно (Лондон)
«Джон Ячменное Зерно» (англ. John Barleycorn) — автобиографическая повесть Джека Лондона 1913 года об алкоголе в его жизни. Название взято из британской народной песни.
Цитаты
правитьПривычка к алкоголю у меня благоприобретённая, и я немало выстрадал, пока привык пить. Вначале меня тошнило от спиртного хуже, чем от лекарств. Я до сих пор ненавижу его вкус. Я пью только ради того, чтобы быть «под хмельком», а в возрасте от пяти до двадцати пяти меня и это не привлекало. Потребовалось двадцать лет насилия над организмом, чтобы преодолеть отвращение к алкоголю и создать к нему привычку. — глава I | |
Alcohol was an acquired taste. It had been painfully acquired. Alcohol had been a dreadfully repugnant thing—more nauseous than any physic. Even now I did not like the taste of it. I drank it only for its "kick." And from the age of five to that of twenty-five I had not learned to care for its kick. Twenty years of unwilling apprenticeship had been required to make my system rebelliously tolerant of alcohol, to make me, in the heart and the deeps of me, desirous of alcohol. |
Скромный солёный крекер казался сказочным лакомством. <…> я наслаждался крекером целый час. Осторожно откусывал микроскопические порции, боясь уронить даже крошку, и так долго жевал каждый кусочек, что он под конец превращался в жидкую кашицу, просто волшебную на вкус. Я старался не глотать её, а только смаковал, вертя на языке и засовывая то за одну щёку, то за другую, пока она не таяла и капельками, струйками стекала мне в горло. — глава V (в детстве) | |
Just one soda cracker, but a fabulous luxury. <…> I would take an hour in consuming that one cracker. I took the smallest nibbles, never losing a crumb, and chewed the nibble till it became the thinnest and most delectable of pastes. I never voluntarily swallowed this paste. I just tasted it, and went on tasting it, turning it over with my tongue, spreading it on the inside of this cheek, then on the inside of the other cheek, until, at the end, it eluded me and in tiny drops and oozelets, slipped and dribbled down my throat. |
Сила чувств и постоянство чувств, как огонь и вода, — извечные враги. Сосуществовать они не могут. И даже сам чародей Джон Ячменное Зерно такой же раб органической химии, как и мы, смертные. Мы платим за марафонский бег своих нервов, и Джон Ячменное Зерно не избавит нас от расплаты. Он может вознести нас высоко, но вечно удерживать там не властен, — иначе все люди стали бы его приверженцами. Зато уж если ты стал на его путь, так ты и плати за его дьявольскую кадриль! — глава VI | |
Intenseness and duration are as ancient enemies as fire and water. They are mutually destructive. They cannot co-exist. And John Barleycorn, mighty necromancer though he be, is as much a slave to organic chemistry as we mortals are. We pay for every nerve marathon we run, nor can John Barleycorn intercede and fend off the just payment. He can lead us to the heights, but he cannot keep us there, else would we all be devotees. And there is no devotee but pays for the mad dances John Barleycorn pipes. |
Всюду, где царит вольная жизнь, мужчины пьют. Романтике и приключениям всегда сопутствует бутылка. Ради первого и второго приучайся к третьему! А не хочешь — возвращайся к своим книжкам в бесплатную библиотеку, будешь опять читать о подвигах других, но зато уж о собственных и не помышляй, если не считать подвигом рабский труд у консервной машины за десять центов в час! — глава VIII | |
Wherever life ran free and great, there men drank. Romance and Adventure seemed always to go down the street locked arm in arm with John Barleycorn. To know the two, I must know the third. Or else I must go back to my free library books and read of the deeds of other men and do no deeds of my own save slave for ten cents an hour at a machine in a cannery. |
На этом пути не стояло никаких препятствий. Он напоминал открытый колодец во дворе, где играют дети. Отважным малышам, которые ещё и ходят-то еле-еле, но уже полны любопытства к жизни, бесполезно говорить. «Не подходи, опасно!» Всё равно подойдут. Родители это знают. И знают, что кое-кто из детей, наиболее любознательных и смелых, непременно свалится в колодец. Есть только один верный способ уберечь их — закрыть колодец. Так и с Ячменным Зерном. Никакие слова и поучения не удержат зрелых мужчин и подрастающую молодёжь от пьянства, если алкоголь будет неизменно доступен и его употребление будет символизировать отвагу, мужество и величие духа. | |
And the way was open. It was like an uncovered well in a yard where children play. It is small use to tell the brave little boys toddling their way along into knowledge of life that they mustn't play near the uncovered well. They'll play near it. Any parent knows that. And we know that a certain percentage of them, the livest and most daring, will fall into the well. The thing to do—we all know it—is to cover up the well. The case is the same with John Barleycorn. All the no-saying and no-preaching in the world will fail to keep men, and youths growing into manhood, away from John Barleycorn when John Barleycorn is everywhere accessible, and where John Barleycorn is everywhere the connotation of manliness, and daring, and great-spiritedness. |
… Джон Ячменное Зерно многолик. Он привлекает не только слабых и изверившихся, но и пышущих здоровьем богатырей, и неистребимых жизнелюбов, и тех, кому ненавистно безделье. Он может подхватить под руку любого человека, как бы тот себя ни чувствовал. Он может опутать своими сетями каждого, лишив его воли к сопротивлению. Он дает людям новый светоч вместо старого и фейерверк иллюзий вместо скучной действительности, но в конце концов грубо обманывает всех, кто заключил с ним сделку. — глава XXIV | |
… John Barleycorn is protean. As well as to weakness and exhaustion, does he appeal to too much strength, to superabundant vitality, to the ennui of idleness. He can tuck in his arm the arm of any man in any mood. He can throw the net of his lure over all men. He exchanges new lamps for old, the spangles of illusion for the drabs of reality, and in the end cheats all who traffic with him. |
… сестра с мужем снарядили меня за свой счёт в Клондайк. Было начало осени 1897 года. <…> | |
After the laundry my sister and her husband grubstaked me into the Klondike. It was the first gold rush into that region, the early fall rush of 1897. <…> |
Критики ставят мне на вид, что мой литературный герой Мартин Иден слишком быстро стал образованным человеком. Бывший матрос, окончивший лишь начальную школу, стал у меня за три года известным писателем. Критики говорят, что в жизни так не бывает. Но Мартин Иден — это я! — глава XXVI | |
Critics have complained about the swift education one of my characters, Martin Eden, achieved. In three years, from a sailor with a common school education, I made a successful writer of him. The critics say this is impossible. Yet I was Martin Eden. |
Теперь я постоянно искал предлога выпить. <…> | |
Then, too, I was perpetually finding excuses for extra cocktails. <…> |
… когда человек начинает пить разумно, не теряя рассудка, это значит, что он далеко зашёл и дело плохо. — глава XXXI | |
… when a man begins to drink rationally and intelligently that he betrays a grave symptom of how far along the road he has travelled. |
Силою ума человек проникает в суть вещей, видит лицом к лицу вселенную, нагло равнодушную к нему и его мечтам. <…> Чтобы жить жадно, полно, трепетно, надо быть слепым и верить только чувствам. Что хорошо, то и правда. | |
Man, with his brain, can penetrate the intoxicating show of things and look upon the universe brazen with indifference toward him and his dreams. <…> To live, and live abundantly, to sting with life, to be alive (which is to be what he is), it is good that man be life-blinded and sense-struck. What is good is true. |
Только благодаря счастливой судьбе, удаче, случаю — называйте как угодно — я прошёл сквозь пламя Ячменного Зерна. Ему не удалось растоптать мою жизнь, погубить мою карьеру, вытравить любовь к жизни. Он опалил эту любовь своим огнём, но она сумела чудом сохраниться, подобно тому как может уцелеть солдат на поле боя, хотя все товарищи пали. | |
It was my unmitigated and absolute good fortune, good luck, chance, call it what you will, that brought me through the fires of John Barleycorn. My life, my career, my joy in living, have not been destroyed. They have been scorched, it is true; like the survivors of forlorn hopes, they have by unthinkably miraculous ways come through the fight to marvel at the tally of the slain. |
Общение с людьми — это основа, на которой по большей части зиждется привычка пить. Сам алкоголь не имеет большого значения, главное — обстановка, в которой пьют. Не многие в наши дни чувствуют неотразимую потребность в алкоголе, если этому не предшествует длительное общение с пьющими. — глава XXXIX | |
These social connotations are the stuff of which the drink habit is largely composed. The part that alcohol itself plays is inconsiderable when compared with the part played by the social atmosphere in which it is drunk. The human is rarely born these days, who, without long training in the social associations of drinking, feels the irresistible chemical propulsion of his system toward alcohol. |
Глава II
правитьЕсть, вообще говоря, два типа пьющих. Есть человек, которого знает каждый из нас, глупый, лишённый воображения, чей мозг поражён отупевшими червями; который идёт широким, но неуверенным шагом, часто падая в канавы, а кто — видит в крайности своего экстаза голубых мышей и розовых слонов[1]. Он тот тип, который становится объектом насмешек в юмористических газетах. | |
There are, broadly speaking, two types of drinkers. There is the man whom we all know, stupid, unimaginative, whose brain is bitten numbly by numb maggots; who walks generously with wide-spread, tentative legs, falls frequently in the gutter, and who sees, in the extremity of his ecstasy, blue mice and pink elephants. He is the type that gives rise to the jokes in the funny papers. |
Глава IX
правитьВоспитанный в бедности, я вырос скуповатым. Первыми моими самостоятельными приобретениями явились серии картинок от папирос, альбомы-премии табачных фабрикантов и их рекламные плакаты. Родители не давали мне денег из моего заработка, и я выменивал остававшиеся газеты на эти сокровища. Если попадались два одинаковых экземпляра, я выменивал их у ребят на что-нибудь другое; бегая по городу с газетами, я мог с легкостью совершать операции подобного рода и пополнять свои богатства. | |
My meagre childhood developed meagreness. The first things I had been able to get for myself had been cigarette pictures, cigarette posters, and cigarette albums. I had not had the spending of the money I earned, so I traded "extra" newspapers for these treasures. I traded duplicates with the other boys, and circulating, as I did, all about town, I had greater opportunities for trading and acquiring. |
Глава XII
правитьЯ был преисполнен гордости: небось теперь местные пропойцы убедились, что я умею сорить деньгами не хуже любого из них. Я доказал сильным людям, что я тоже сильный человек. Они смогли лишний раз убедиться, что я с полным правом ношу титул Короля То, что я стал так относиться к деньгам, было, возможно, реакцией на моё нищенское детство и тяжкий труд, который мне пришлось изведать ребёнком. Где-то у меня в мозгу таилась, вероятно, мысль, что лучше быть атаманом забулдыг, чем рабом <…> машины… | |
I was proud. I had shown them I could spend with the best of them. Amongst strong men I had proved myself strong. I had clinched again, as I had often clinched, my right to the title of "Prince." Also, my attitude may be considered, in part, as a reaction from my childhood's meagreness and my childhood's excessive toil. Possibly my inchoate thought was: Better to reign among booze-fighters a prince than to toil <…> at a machine… |
После одной грандиозной попойки я отправился в час ночи спать к себе на шлюп. В проливе Каркинез очень сильное течение, вода бурлит, как у мельничного колеса. В тот момент, когда я лез к себе на шлюп, был полный отлив. Я не удержался на ногах и бухнул в воду. Ни на причале, ни на шлюпе никого не было. Меня стало относить течением. Но я не испугался. Мне даже понравилось это неожиданное происшествие. Я хорошо плавал, вода ласкала моё разгорячённое тело, как прохладная простыня. | |
At one o'clock in the morning, after a prodigious drunk, I was tottering aboard a sloop at the end of the wharf, intending to go to sleep. The tides sweep through Carquinez Straits as in a mill-race, and the full ebb was on when I stumbled overboard. There was nobody on the wharf, nobody on the sloop. I was borne away by the current. I was not startled. I thought the misadventure delightful. I was a good swimmer, and in my inflamed condition the contact of the water with my skin soothed me like cool linen. |
Глава XXIII
правитьЯ закончил первый семестр и в январе 1897 года перешёл на второй. Но наша семья очень бедствовала, и мне стало казаться, что я трачу слишком много времени на университет. Я решил обойтись без высшего образования. <…> Я учился два года, прочёл уйму книг, и это ценил больше всего. <…> | |
I completed the first half of my freshman year, and in January of 1897 took up my courses for the second half. But the pressure from lack of money, plus a conviction that the university was not giving me all that I wanted in the time I could spare for it, forced me to leave. <…> For two years I had studied, and in those two years, what was far more valuable, I had done a prodigious amount of reading. <…> |
Глава XXVIII
правитьПыл молодости заставил меня совершить вечную ошибку молодых: очертя голову пуститься на поиски правды. Я сорвал с неё все покровы и отступил, потрясенный страшным ликом. Так я потерял прекрасную веру во все, кроме человечества, а оно в то время спало непробудным сном. <…> | |
In the eagerness of youth I had made the ancient mistake of pursuing Truth too relentlessly. I had torn her veils from her, and the sight was too terrible for me to stand. In brief, I lost my fine faiths in pretty well everything except humanity, and the humanity I retained faith in was a very stark humanity indeed. <…> |
Перевод
правитьВ. И. Лимановская, 1961
Примечания
править- ↑ Последнее словосочетание стало крылатым. (P. J. Brown, The Colorful History and Etymology of “Pink Elephant”. Early Sports and Pop Culture History Blog, 20 Aughust 2014.)