Демократические дали
«Демократические дали» (англ. Democratic Vistas) — критическое эссе Уолта Уитмена о США и их литературе, открывшее одноимённую книгу 1871 года.
Цитаты
править… в наши дни литература не только служит злободневным нуждам страны лучше, чем все другие искусства вместе взятые, но стала единственным общим средством морального воздействия на массы. Живопись, скульптура, театр как будто уже перестали оказывать решающее или хотя бы сколько-нибудь лажное влияние на людей — на их интеллект, поведение и даже эстетические вкусы. Большие возможности, большое будущее у архитектуры. <…> Сфера её влияния воистину беспредельна, особенно, если мы включим сюда литературу научную. | |
… literature in our day and for current purposes, is not only more eligible than all the other arts put together, but has become the only general means of morally influencing the world. Painting, sculpture, and the dramatic theatre, it would seem, no longer play an indispensable or even important part in the workings and mediumship of intellect, utility, or even high esthetics. Architecture remains, doubtless with capacities, and a real future. <…> Including the literature of science, its scope is indeed unparallel’d. |
Но в области литературы художественной для нашего века и для нашей страны требуется нечто основное и существенное, нечто такое, что равносильно сотворению мира. Политические мероприятия, видимость избирательного права и законодательство не могут одни влить в демократию новую кровь и поддержать в её теле здоровую жизнь. Для меня нет сомнения, что пока демократия не займёт в человеческих сердцах, в чувствах и в вере такого же прочного, надёжного места, какое в своё время занимали феодализм или церковь, пока у неё не будет своих собственных вечных источников, бьющих всегда из глубин. — её силы будут недостаточны, её рост сомнителен и главного очарования в ней не будет. Двое-трое подлинно самобытных американских поэтов (или художников, или учёных), поднявшихся над горизонтом, подобно планетам или звёздам первой величины, могли бы примирить между собой и слить воедино разные народы и далеко отстоящие местности и придать этим Штатам больше сплочённости, больше нравственного единства и тождества, чем все их конституции, законодательства, политические, военные и промышленные мероприятия, взятые вместе. | |
But in the region of imaginative, spinal and essential attributes, something equivalent to creation is, for our age and lands, imperatively demanded. For not only is it not enough that the new blood, new frame of democracy shall be vivified and held together merely by political means, superficial suffrage, legislation, &c., but it is clear to me that, unless it goes deeper, gets at least as firm and as warm a hold in men’s hearts, emotions and belief, as, in their days, feudalism or ecclesiasticism, and inaugurates its own perennial sources, welling from the centre forever, its strength will be defective, its growth doubtful, and its main charm wanting. I suggest, therefore, the possibility, should some two or three really original American poets, (perhaps artists or lecturers,) arise, mounting the horizon like planets, stars of the first magnitude, that, from their eminence, fusing contributions, races, far localities, &c., together, they would give more compaction and more moral identity, (the quality to-day most needed,) to these States, than all its Constitutions, legislative and judicial ties, and all its hitherto political, warlike, or materialistic experiences. |
Я утверждаю, что в минуты общей опасности естественным объединителем Штатов станет и должен стать отнюдь не закон, не личный интерес каждого, как обычно полагают у нас, не общность денежных, материальных интересов, а горячая и грандиозная Идея, расплавляющая все своим сокрушительным жаром и сливающая все оттенки различий в одну-единственную, безграничную духовную, эмоциональную силу. | |
For, I say, the true nationality of the States, the genuine union, when we come to a mortal crisis, is, and is to be, after all, neither the written law, nor, (as is generally supposed,) either self-interest, or common pecuniary or material objects—but the fervid and tremendous Idea, melting everything else with resistless heat, and solving all lesser and definite distinctions in vast, indefinite, spiritual, emotional power. |
Эти соображения, эти истины подводят нас к важному вопросу о среднем типе американца — типе, который призваны выявить литература и искусство и который отразил бы общие национальные черты. Обычно столь проницательные американские мыслители либо оказывали этому вопросу весьма мало внимания, либо совсем не замечали его, словно погруженные в дремоту. | |
Out of such considerations, such truths, arises for treatment in these Vistas the important question of character, of an American stock-personality, with literatures and arts for outlets and return-expressions, and, of course, to correspond, within outlines common to all. To these, the main affair, the thinkers of the United States, in general so acute, have either given feeblest attention, or have remain’d, and remain, in a state of somnolence. |
… при беспримерном материальном прогрессе общество в Штатах гнило, искалечено, развращено, полно грубых суеверий. <…> Во всех наших начинаниях совершенно отсутствует или недоразвит и серьёзно ослаблен важнейший, коренной элемент всякой личности и всякого государства — совесть. <…> | |
… with unprecedented materialistic advancement—society, in these States, is canker’d, crude, superstitious, and rotten. <…> In any vigor, the element of the moral conscience, the most important, the verteber to State or man, seems to me either entirely lacking, or seriously enfeebled or ungrown. <…> |
Народ! Он, как наша большая планета, может показаться полным уродливых противоречий и изъянов, и при общем взгляде на него остаётся вечной загадкой и вечным оскорблением для поверхностно образованных классов. Только редкий космический ум художника, озарённый Бесконечностью, может постичь многообразные, океанические свойства Народа, а вкус, образованность и (так называемая) культура всегда были и будут его врагами. | |
The People! Like our huge earth itself, which, to ordinary scansion, is full of vulgar contradictions and offence, man, viewed in the lump, displeases, and is a constant puzzle and affront to the merely educated classes. The rare, cosmical, artist-mind, lit with the Infinite, alone confronts his manifold and oceanic qualities—but taste, intelligence and culture, (so-called,) have been against the masses, and remain so. |
Я не знаю ни одного писателя, художника, оратора или кого бы то ни было, кто сумел бы почувствовать и выразить безгласные, но вечно живые и деятельные, всепроникающие стремления нашей страны, её непреклонную волю. Неужели этих жеманных карликов можно назвать поэтами Америки? Неужели эти грошовые, худосочные штучки, эти стекляшки фальшивых драгоценных камней можно назвать американским искусством, американской драмой, критикой, поэзией? Мне кажется, что с западных горных вершин я слышу презрительный хохот Гения этих Штатов. | |
I say I have not seen a single writer, artist, lecturer, or what not, that has confronted the voiceless but ever erect and active, pervading, underlying will and typic aspiration of the land, in a spirit kindred to itself. Do you call those genteel little creatures American poets? Do you term that perpetual, pistareen, paste-pot work, American art, American drama, taste, verse? I think I hear, echoed as from some mountain-top afar in the west, the scornful laugh of the Genius of these States. |
Несомненно, что демократия живёт, глубоко скрытая в сердцах огромного количества простых людей, американцев, главным образом коренных жителей сельских районов. Но ни там и нигде в стране она ещё не стала пламенной, всепоглощающей, абсолютной верой. | |
Doubtless it resides, crude and latent, well down in the hearts of the fair average of the American-born people, mainly in the agricultural regions. But it is not yet, there or anywhere, the fully-receiv’d, the fervid, the absolute faith. |
То, о чём мы дерзаем писать, ещё не существует. Мы странствуем с неначерченной картой в руках. Но уже близятся муки родов. Мы вступили в эпоху сомнений, ожиданий, энергичных формировании; и преимущество этой эпохи заключается именно в том, что нас одушевляют подобные темы: раскалённая войной и революцией наша вдохновенная речь, хотя и не выдерживает критики в отношении изящества и закругленности фраз, приобретает подлинность молнии. | |
Thus we presume to write, as it were, upon things that exist not, and travel by maps yet unmade, and a blank. But the throes of birth are upon us; and we have something of this advantage in seasons of strong formations, doubts, suspense—for then the afflatus of such themes haply may fall upon us, more or less; and then, hot from surrounding war and revolution, our speech, though without polish’d coherence, and a failure by the standard called criticism, comes forth, real at least as the lightnings. |
И, однако, несомненно, что наша так называемая текущая литература (подобно беспрерывному потоку разменной монеты) выполняет известную, быть может, необходимую, службу — подготовительную (подобно тому, как дети учатся читать и писать). Всякий что-то читает, и чуть ли не всякий пишет — пишет книги, участвует в журналах и газетах. <…> | |
Not but that doubtless our current so-called literature, (like an endless supply of small coin,) performs a certain service, and may-be, too, the service needed for the time, (the preparation-service, as children learn to spell.) Everybody reads, and truly nearly everybody writes, either books, or for the magazines or journals. <…> |
Пока что юный гений американской поэзии, чуждаясь утончённых заграничных позолоченных тем, всяких сентиментальных, мотыльковых порханий, столь приятных правоверным издателям и вызывающих спазмы умиления в литературных кружках, — ибо можно быть уверенным, что эти темы не раздражают нежной кожицы самой деликатной, паутинной изысканности, — юный гений американской поэзии таится далеко от нас, по счастью, ещё никем не замеченный, не изуродованный никакими кружками, никакими эстетами — ни говорунами, ни трактирными критиканами, ни университетскими лекторами, — таится в стороне, ещё не осознавший себя, таится в каких-нибудь западных крылатых словах, в бойких перебранках жителей Мичигана или Теннесси, в речах площадных ораторов, <и т. п.>, или в Канаде или у лодочников наших озёр. Жестка и груба эта почва, но только на такой почве и от таких семян могут принять и со временем распуститься цветы с настоящим американским запахом, могут созреть наши, воистину наши плоды. | |
To-day, doubtless, the infant genius of American poetic expression, (eluding those highly-refined imported and gilt-edged themes, and sentimental and butterfly flights, pleasant to orthodox publishers—causing tender spasms in the coteries, and warranted not to chafe the sensitive cuticle of the most exquisitely artificial gossamer delicacy,) lies sleeping far away, happily unrecognized and uninjur’d by the coteries, the art-writers, the talkers and critics of the saloons, or the lecturers in the colleges—lies sleeping, aside, unrecking itself, in some western idiom, or native Michigan or Tennessee repartee, or stump-speech, <…> or Canada, or boatmen of the lakes. Rude and coarse nursing-beds, these; but only from such beginnings and stocks, indigenous here, may haply arrive, be grafted, and sprout, in time, flowers of genuine American aroma, and fruits truly and fully our own. |
Перевод
правитьКорней Чуковский, 1944, 1966 (с незначительными уточнениями)
Примечания
править- ↑ Ward Farnsworth, Farnsworth's Classical English Metaphor. USA, David R. Godine, 2016, Ch. 10.