Два Марка Твена
«Марк двойной Твен» (англ. Mark the Double Twain) — статья Теодора Драйзера 1935 года[1].
Цитаты
править… Марк Твен <…> до сих пор в представлении большинства американцев остался не крупнейшим и оригинальным мыслителем-пессимистом, каким был на самом деле, что доказывает ряд его наиболее ценных вкладов в американскую литературу, — но неисправимым шутником и неистощимым юмористом, который и при жизни и после смерти так забавлял читателей всего мира, что они даже теперь не могут отнестись к нему настолько серьёзно, чтобы понять, сколь мрачно и механистично было его мировоззрение. <…> | |
… Mark Twain <…> remains to this hour, in the minds of most Americans, not the powerful and original and amazingly pessimistic thinker that he really was, and that several of his most distinguished contributions to American letters prove-but rather, and to this hour, the incorrigible and prolific joker and, at best, humorist who, up to the time of his death and since, has kept the world chuckling so continuously that it has not not even now sobered sufficiently to detect in him the gloomy and wholly mechanistic thinker. <…> |
В «Таинственном незнакомце» Твен смотрит на жизнь как бы из глубины безграничного отчаяния. Этим утверждением я всячески стараюсь показать, что Марк Твен ни в какой мере не получил ещё у нас должной оценки. Я сомневаюсь, чтобы он вообще был по-настоящему оценён в Америке при её современном интеллектуальном развитии. Дело в том, что с сохранением «доброго имени» Твена связаны значительные финансовые выгоды, которые принимаются и (можете не сомневаться) будут приниматься в соображение. <…> | |
In The Mysterious Stranger he has conceived life from the depths of a giant despair. What I am earnestly seeking to convey is that by no means has Mark Twain been properly evaluated. In America, as it is intellectually running even at this time, I doubt if he can be. There is, as I have said, a financial interest in his reputation as is, which has to be and will be (never fear) taken into consideration. <…> |
С самого начала был, конечно, лишь Твен, окружённый условностями, которому до сорока лет не удалось прочитать «Дневник» Пипса и чей напряжённый интерес к Спенсеру, Дарвину, Хаксли, возникший после его первого путешествия за границу («Простаки за границей», 1869), привёл его, хотя и не сразу, к знакомству с жрецами литературы и науки Восточной Америки, к женитьбе на девушке из консервативной и богатой семьи Ленгдон, <…> к дружбе с такими консерваторами и моралистами, как Уильям Дин Хоуэлс, Чарльз Дадли Уорнер, Томас Бейли Олдрич и, конечно, «Харпер и братья», и к созданию таких умеренных по своему социальному протесту книг (некоторые места в них, правда, были выпущены издателем), как «Принц и нищий», «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» и т.п. <…> | |
From the beginning, there was only the conventionally environed Twain who did not arrive, for instance, at the reading of Pepys's Diary until he was forty, and whose amazed curiosity as to Spencer, Darwin, Huxley, following his first trip abroad (Innocents Abroad [1869]), led naturally, if interruptedly—that is by way of fame—to introduction to the literary pundits of the East, marriage into a conservative and well-to-do family, the Langdons, <…> the undying friendship and guidance of the conservative and even moralistic William Dean Howells, Charles Dudley Warner, Thomas Bailey Aldrich, and, naturally, Harper and Brothers, to name but a few. Also to such modified social protests (with brakes) as The Prince and the Pauper, A Connecticut Yankee in King Arthur's Court, etc. <…> |
Он мог трогательно и прекрасно, даже трагически изображать страдания Жанны д'Арк, описывать, как мучили крестьян при династии Романовых! Но он не описал, например, ни одного эпизода Гражданской войны, в которой не принимал участия, <…> кроме начала. Самое большее, что он сделал для негров, это выступил против дяди Тома Гарриет Бичер-Стоу, создав образ <…> негра Джима <…>. | |
He could write movingly and beautifully, even tragically, of the temperament and sufferings of Joan of Arc—even of the tortured peasants of the Romanoff Czar! But not, for instance, of any phase of the War of the Rebellion in which, except for one attempt, <…> he did not take any part. The best he did for the Negro at any time was to set over against Harriet Beecher Stowe's Uncle Tom, the <…> portrait of the Negro Jim <…>. |
… он получил весьма скудное — даже по условиям того времени — образование. <…> Затем его окружали американцы с Запада и Среднего Запада, положительно помешанные на религиозном вздоре и на идеях о финансовом и «моральном» преуспеянии. И эти социальные и психологические факторы оказали влияние на чувствительную, отзывчивую и в то же время склонную к безудержному юмору натуру! Шутить! Шутить! А вокруг в американских газетах и на американских подмостках царили такие кумиры современной ему Америки, как Артемус Уорд, Джош Биллингс, Билл Най, П. В. Нэсби. И все они имели такой потрясающий успех! Америка того времени могла смеяться. <…> двадцатилетний мировой гений — юноша, в котором объединились Фальстаф и Диккенс. И, несмотря на всё это, он никогда не был романистом — никогда. <…> Возьмите хотя бы «Позолоченный век»! Здесь перед нами скорее анализирующий гуманист, не описавший, однако, до конца трагическую жизнь разбитого, несчастного человека, судьба которого до глубины души трогала его. | |
… he was as a child, and in so far as a liberal—yes, even a conventional—education was concerned, but poorly dealt with. <…> Next, swirling about him were those western and middle-western Americans of his day, semi-lunatic with bonanza religious as well as financial and "moral" dreams. Ah, the twisted sociologic, as well as psychologic, forces playing upon a nature at once sensitive, kindly, and at the same time exaggeratedly humorous! The jest! The jest! And about him—in the American newspaper and upon the American platform—those reigning American models of his day: Artemus Ward, Josh Billings, Bill Nye, Petroleum V. Nasby. And all so stupendously successful. America could afford to laugh. As yet it was sufficiently free and happy to permit it so to do. <…> a world genius of twenty—a stripling Falstaff as well as Dickens combined. Yet, never a novelist-never. <…> Consider only The Gilded Age! Rather, your humanist annalist, but without the complete and tragic life of any single defeated mortal burned deep in his heart. |
… он попал в социальную среду, которой и по характеру и по существу своему был чужд и против которой в глубине души был озлоблен. Одним словом, этот простой, непосредственный, гениальный малый <…> растерялся и одно время был положительно ошеломлён, очутившись в том наглом, настойчивом, властном, полном условностей мире, к которому он необдуманно примкнул. <…> явился угрожающий перст общественного мнения. Непослушный шалун! Веди себя смирно! Будь хорошим! Иначе бабушка Гранди побьёт тебя! И ещё как! | |
… he had already been inducted into the social world of which, temperamentally, he was not truly a part, and which, at bottom, he resented. In short, the raw genius <…> was confused and, for a time, hypnotized by this audacious and insistent authoritarian world of convention, into which, thoughtlessly, he had drifted. <…> came the warning finger of convention. Naughty, naughty! Must behave! Must be good! Otherwise Grandma Grundy will slap. And how! |
Перевод
правитьЛ. Савельев («Два Марка Твена») — с незначительными уточнениями // Теодор Драйзер. Собрание сочинений в 12 томах. Т. 11. — М.: ГИХЛ, 1954.
Примечания
править- ↑ The English Journal, Vol. XXIV, No. 8 (October 1935), pp. 615-627.
- ↑ Неологизм Генри Менкена для обозначения американского мещанства, образованный слиянием слов «boob» (болван) и «буржуазия».
- ↑ Этот эпизод глубже, как пояснила, например, Мария Боброва в монографии «Марк Твен».