Генрих Манн (Миримский)

«Генрих Манн» — предисловие Израиля Миримского 1957 года к собранию сочинений Манна.

Цитаты

Жизнь Манна — один из глубоко поучительных примеров того, что настоящие творцы культуры, мыслящие и чувствующие люди современности, связанные по рождению или воспитанию с буржуазным мировоззрением, если их тревожит общечеловеческая правда, рано или поздно находят её только в народе и вместе с народом в том, что составляет конечную цель его борьбы — в коммунистическом обновлении мира.

Конечно, <…> Манн не мог не видеть, что благородные слова о свободе, равенстве, разумном общественном строе терпят на каждом шагу крушение перед лицом антигуманистической и неразумной капиталистической действительности. До 1917 года, когда был написан роман «Бедные», заканчивающий первый период творчества Манна, писатель был ещё далёк от идей революционного социализма <…>. Всё это рождало настроение безысходности, горького скептицизма и неверия в возможность лучшего будущего, придавало многим реалистическим произведениям Манна пессимистическую окраску, побуждало его искать желанной гармонии между мечтой и действительностью в искусстве, в любви, в индивидуалистическом самовозвышении личности («Богини», «Погоня за любовью»). Отсюда своеобразие реализма Манна, которым отмечены и его произведения второго периода (1917—1933), — это огромная сила отрицания и разрушения при почти полном отсутствии положительных идеалов и исторической перспективы. В этом кроется причина и того, что, пробиваясь сквозь поток упадочного искусства и стараясь охранить себя от его губительного влияния, но не имея при этом твёрдой мировоззренческой опоры, Генрих Манн отдал изрядную дань и натурализму, и импрессионизму, и экспрессионизму своего времени.

«Земля обетованная» <…> выделяется в немецкой литературе того времени и своей животрепещущей, жизненно важной темой, и своеобразием её художественного воплощения. Генрих Манн первый среди немецких литераторов той поры распознал в молодом германском империализме воинствующе-реакционную, глубоко враждебную коренным интересам народа силу и, вооружившись пером реалиста-сатирика, проник в самое его логово — в деловой центр Берлина, чтобы призвать на суд разума его могущественных обитателей, показать миру их преступные дела. <…> Суровую, подчас пессимистическую окраску романа усиливает то обстоятельство, что в нём нет ни одного светлого лица, которое даже пассивно противостояло бы всей этой корпорации грабителей и мошенников. Манн далёк от того, чтобы склониться перед победоносным шествием империализма, но он ещё также далёк от понимания того, что в недрах старого общества зреет и крепнет революционный класс…

Обширный философский замысел «Богинь» требовал ясного, всеобъемлющего, устремлённого вперёд мировоззрения <…>. Свет просветительского гуманизма, позволивший Манну разглядеть лицо современного ему капиталистического общества, оказался, однако, слишком слабым для того, чтобы помочь писателю в решении волновавших его больших вопросов. В «Богинях» Манн идёт не от жизни, а от своего представления о том, какой она должна быть, причём представления ошибочного, идеалистического, которое и завело его в дебри недроходимых абстракций и умозрительных построений, приблизивших это произведение к модернистской литературе. <…> B начале первой книги могло ещё казаться, что герцогиня Асси пройдёт через трилогию как положительная героиня, восполнив тот пробел, который мы так ощущаем в предыдущем романе. Однако логика её пути, хотел того Манн или не хотел, неизбежно ведёт к тому, что все её высокие качества, подкупившие было читателя, дойдя до крайности, превращаются в свою противоположность: свободолюбие — в анархию, независимость характера — в эгоцентризм, сила воли — в волюнтаризм, отвращение к буржуазной морали — в отказ от всякой морали, преклонение перед красотой — в самодовлеющее эстетство, естественное желание любви — в эротику, в бешеную вакханалию плоти. Одним словом, герцогиня Асси оказывается по ту сторону добра и зла вместе со многими ницшеанствующими героями декадентской литературы. С другой стороны, обретённая героиней независимость и гармония являются в конечном счёте не чем иным, как самообманом, романтической иллюзией, не выдерживающей проверки жизнью. Чтобы подчеркнуть возвышение Виоланты над действительностью, автор развёртывает действие на условном, предельно романтизированном фоне, сначала в Далмации, потом в Италии, превращённой в фантасмагорию, в сплошной импрессионистический пейзаж, в котором всё наглядное и зримое растворено в ослепительных солнечных бликах, пряных благоуханиях, таинственных звуках. <…> Однако в романе сильны и реалистические элементы. <…> О том, что сам писатель, при всей его убеждённости, что красота и любовь являются высшими ценностями, сомневается в возможности одолеть железные законы бытия средствами так называемого «чистого» искусства, говорит его двойственное, а подчас и иронически презрительное отношение ко многим «жрецам красоты», с которыми сталкивается его героиня. Манн рисует их такими, какими видел в Мюнхене, столице артистической богемы: это люди психически изломанные, физически немощные, жалкие в своих потугах на гениальность, ищущие творческих импульсов в лихорадочном экстазе, потерявшие веру в себя, обреченные творческой или физической смерти. Они снижают и образ главной героини, как бы автор ни старался поддержать её величие, так как вносят в создаваемое ею царство красоты и любви не свет и жизнь, а мрак могилы и смрад разложения. Именно этот момент — критика буржуазного общества и декадентства, — заслонённый в трилогии её главной, философской, темой, становится ведущим в следующем романе Генриха Манна — «Погоня за любовью» (1904). <…> Стремление Манна поднять своего героя, соединив в нём протест против собственности и привилегий господствующего класса с мечтой о восстановленной правде и порывом к активному вмешательству в жизнь, оказывается несостоятельным по той причине, что сам автор ещё далёк от правильного понимания сущности общественных отношений…

Образ учителя Гнуса, при всей его карикатурности, глубоко правдив и убедителен, потому что он извлечён из самой гущи немецкой действительности и несёт на себе печать и своего времени, и окружающей социальной среды. Он является живым воплощением того ублюдочного и зловещего строя <…>. Образом и судьбою Гнуса Манн разоблачает тайну буржуазно-индивидуалистического сознания, которая состоит в том, что обратной стороной официальной буржуазной морали, с её благопристойностью, умеренностью, законопослушностью является разнузданный эгоизм, разврат, анархия и всеотравляющий дух алчности и стяжания. В зависимости от обстоятельств эта двуликая мораль собственника открывает миру то своё мнимое, то своё настоящее лицо. <…> Бальзаковский Вотрен, превратившийся из гонимого полицией каторжника в полицейского сановника, и Гнус, превратившийся из стража добродетели и закона в анархиста, в возмутителя общественного спокойствия и сеятеля разврата, — два явления, которые, при всей кажущейся их условности, вполне закономерны, так как корнями своими уходят в образ жизни человека буржуазного общества, в аморализм его морали.

«Маленький город» (1909) — роман новый, необычный для Манна. Это — весёлая сатира, политический памфлет в форме озорной буффонады. Стремление вмешаться в насущные вопросы политической жизни, выразить своё отношение к борющимся силам современности подсказало Манну эту своеобразную художественную форму, в которой плодотворно окрестились влияния и Свифта, и Вольтера, и Флобера, и старинного жанра ироикомической эпопеи. Манн проделывает смелый, блестяще удавшийся эксперимент: политический конфликт, разыгрывающийся на общеевропейской арене — борьбу между силами буржуазного либерализма и силами реакции, — он переносит в провинциальный итальянский городок и показывает её так, что все, представляющееся её участникам грандиозным и трагически возвышенным, оказывается смешным фарсом, жалкой мышиной возней обывателей, разыгрывающих роли вершителей судеб человечества и истории. <…> B романе огромное количество персонажей, но, несмотря на это, он остаётся «романом без героя» в том смысле, что в нём нет ни одного лица, которое чем-нибудь, своими пороками или добродетелями, выделялось бы в этом столпотворении масок, представляющих пёстрое общество города. Больше других остаются в памяти фигуры дирижёров этой кукольной комедии — либеральничающего пустомели, фанфарона и развратника адвоката Белотти и мрачного фанатика, преступника и тайного блудодея, таящего в себе все черты будущего фашиста, попа дона Таддео, которых автор держит все время на первом плане, направляя на них весь огонь своего сатирического смеха. Они обрисованы так, что не остаётся никаких сомнений в том, как относится Манн к представляемым ими партиям: он говорит им решительно и безоговорочно «нет», потому что обе они враждебны и чужды демократическим массам, в которых и либералы и реакционеры видят только оружие для осуществления своих корыстных, эгоистических целей. Недаром Манн заканчивает эту вселенскую междоусобицу тем, что обе партии примиряются и их главари, раскаявшись во всех великих и малых прегрешениях, как истинные христиане, заключают друг друга в объятья. Подлинным героем романа мог бы стать народ, судя по тому, с какой любовью о нём говорит автор. Впервые в этом романе он сказал своё слово о народе как о социальной силе, способной преобразовать общество, как о носителе высоких нравственных качеств <…>. Но народ выступает в романе не в конкретно-образном воплощении, а как собирательное лицо, как безликая сила, скрытая где-то в глубине кулис, художественно не объективизированная, а поэтому с трудом различимая. <…> «Маленький город» явился внушительным предвестьем того, что Генрих Манн нашёл наконец выход из круга бытовых и эстетических тем и решил обратиться к большим политическим проблемам современности. Об этом же говорят и публицистические работы писателя «Дух и действие» и «Вольтер — Гёте», написанные им почти одновременно с романом…

В «Верноподданном» Манн возвращается к тому периоду жизни германского народа, который изображён им в «Земле обетованной», к девяностым годам прошлого века, когда империалистическая реакция осуществляла широкое внутреннее и внешнее наступление. Но сравнение двух романов показывает, какой огромный шаг по пути углубления критического реализма сделал за это время Манн. Он написал произведение, которое является одним из крупнейших достижений немецкой реалистической литературы, создал галерею разнообразных характеров, с Дидерихом Геслингом во главе, в которых с неповторимой силой и полнотой аккумулированы самые существенные черты основных классов немецкого общества, так что в представлении современного читателя исчезает расстояние между «второй» империей и «третьей» и приговор писателя империалистической системе Вильгельма воспринимается как приговор вырастающей из неё гитлеровской системе. <…> Верноподданный Геслинг — прежде всего фабрикант, капиталист, эксплуататор. Диплом доктора права нужен ему лишь для солидности, для веса в обществе. Его творческая мысль способна только на то, чтобы выпустить клозетную бумагу «Мировая держава» с напечатанными на ней «изречениями» кайзера. <…> Высшая «поэзия» для него — слепое, рабское, невопрошающее повиновение своему божеству — кайзеру. <…> Резкая контрастность в характере и поведении Геслинга превращает его образ в гротеск и является отражением морального и психологического распада буржуазной личности в эпоху загнивающего капитализма. <…> Геслинг не одинок. Это не старомодный театральный злодей, ворвавшийся в мир патриархальной добродетели, чтобы внести в него смятение и разлад. <…> И маленький Нециг не похож на тихие городки старой немецкой провинции из сентиментальных мещанских романов. Нециг — это германская империя в миниатюре, а Геслинг — двойник Вильгельма, ничтожество, возглавляющее в городе «партию кайзера». Весь город вовлечён в водоворот конкуренции, ажиотажа и борьбы, <…> и над всем стоит смрадный дух гниения и смерти. <…> Сатира Манна становится мягче и спокойнее, подчас даже приобретает оттенок элегической грусти, когда он переходит к изображению представителей либеральной партии <…>. Манновские либералы — это люди расплывчатых убеждений, сентиментальные филантропы и крохоборствующие «целители» общественных пороков, болтливые и самодовольные филистеры и робкие, незлобивые фрондёры, которые, в сознании прочности своего мещанского бытия, предпочитают худой мир доброй ссоре. <…> Особое место в романе занимает образ «старого испытанного либерала», «подвижника 1848 года» — старика Бука. Сочувствие автора к нему несомненно. Оно пробивается сквозь свободную от авторских оценок ткань произведения. В образе старого либерала чувствуется скорбь писателя по поводу поражения германской революции XIX века, которая при ином исходе могла бы открыть немецкому народу более счастливые пути. Старый Бук показан Манном как единственный хранитель идеалов революционной эпохи. <…> Бук — не идеализированная схема, не отвлечённое олицетворение духа революции, а живое и реальное лицо, весьма характерное для своей эпохи. Он, при всех его достоинствах, только маленький Дон-Кихот, декламирующий о свободе, справедливости и любви, впавший в старческую наивность мечтатель и фантазёр, а не борец и революционер. <…> В изображении Манна старый Бук более смешон, чем трагичен, хотя автор и показывает его историческую обречённость. Смерть старого либерала описана с лирической взволнованностью и имеет глубоко символический смысл. <…> это смерть немецкого буржуазного либерализма XIX века, освободившего без борьбы и сопротивления место для самых темных и разрушительных сил империалистической реакции. Умер Бук, остался Геслинг — вот что хотел сказать Манн. Огромной заслугой Манна является то, что он первый после Гейне и Веерта поднял обойдённую немецкой литературой нового времени тему пруссачества и тем самым придал своему реализму исключительную политическую злободневность. Но соединить сатирическое разоблачение капитализма с оптимистическим провидением будущего писатель был ещё не в силах. О пролетариате можно сказать, что он только присутствует в романе, ибо показан он не как борющийся класс, <…> а как безликая страдающая масса, молча несущая своё иго.

Казалось бы, что и тема «Бедных», и созревшее реалистическое мастерство Манна обещали этому роману особо выдающееся место в творчестве писателя. Всё это было бы так, если бы общая идейная концепция Манна на каждом шагу не вступала в спор и с его темой, и с его реалистическим методом. <…> строится произведение на случайной, совсем не типической, а поэтому очень зыбкой фабуле, выбор которой можно объяснить только отдалённостью писателя от живой практики политической борьбы пролетариата и незнанием её теоретических основ, <…> [что привело и к] схематической упрощённости и внутренней бедности образов рабочих.

В романе «Голова» соединились две равно значительные темы — это книга о главарях монархического правительства и о судьбах буржуазной интеллигенции в связи с судьбою империи. Но, обращаясь к прошлому, Генрих Майи не отрывался от современности. С высоты нового исторического периода он мог глубже проникнуть в тайны глухой подземной работы того антинародного заговора реакционных сил империи, которые развязали мировую войну, привели Германию к поражению, к национальной катастрофе. <…> Смелый и точный анализ всего этого сложного и запутанного механизма классовых отношений и связанных с ними событий придаёт роману большой исторический размах и идейную мощь.

Генрих Манн стал антифашистским писателем задолго до прихода фашистов к власти, и в этом смысле о нём можно говорить как об учителе и соратнике большой группы демократических и революционных писателей младшего поколения.

«Большое дело» — социальная сатира, облечённая в форму авантюрного романа, искусно усложненное действие которого строится на ложной интриге, на недоразумении. <…> «Много шума из ничего» — как можно было бы назвать этот роман, но он не стал юмористическим произведением, потому что ложная интрига, на которой он строится, хотя и придает ему внешнюю занимательность, привлечена автором не для того, чтобы позабавить и посмешить читателя, а для осуществления более серьёзной художественной задачи — показать, что за демократическим фасадом республики, под шум высокопарных речей её правителей, копошатся тёмные силы империализма, готовые ради умножения своих прибылей разжечь пламя повой агрессивной войны. Остроту обличения усиливает характерный для всех произведений Манна этого периода суровый, подчас пессимистически-мрачный тон повествования, с которым естественным образом уживается едкая манновская ирония.

Два исторических романа — «Юные годы Генриха IV» (1935) и «Зрелые годы Генриха IV» (1937) знаменуют большой идейный подъём и творческий расцвет писателя. Обращение Манна, писателя современной темы, в годы фашистской диктатуры к историческому прошлому имело свои глубокие причины. Романы о короле-гуманисте, любимом герое французского народа, наряду с историческими произведениями <…> других демократических писателей, являются достойным откликом Манна на неотложное требование времени мобилизовать на борьбу с нацистским мракобесием всё самое гуманное, героическое, народное в истории и культуре прошлого, все то, что фашистские «теоретики» старались унизить и очернить <…>. Волевая героическая личность, отдавшая всю свою жизнь борьбе за народное благо, должна была служить вдохновляющим примером для современников, оказавшихся перед лицом сильного и злобного врага. Вместе с тем обращение к одной из самых ярких и драматических страниц французской истории, к эпохе Реформации и религиозных войн второй половины XVI века, помогло писателю осмыслить некоторые существенные закономерности исторического развития и вникнуть в глубины классовой борьбы его времени. Наконец, после целой галереи созданных им человеческих чудовищ, воплощающих уродства капитализма, Манн впервые в этих романах с огромным успехом вылепил образ полнокровного положительного героя, образ человека-борца, выпестованного народом, носителя духовной красоты, воли к правде и добру. Сознательная идеализация Генриха IV в данном случае находит оправдание не только в том, что Манн писал не трактат по истории, а роман, <…> оправдывается ещё и тем, что писатель задумал сосредоточить в нём лучшие стороны гуманистической идеологии Возрождения, мечты великих людей гуманизма о разностороннем, гармонически развитом, духовно и физически прекрасном деятельном человеке, о достойном его свободном и счастливом общественном строе, о равенстве и дружбе стран и народов. Отсюда монументальное величие и духовное богатство главного героя и обширнейший размах дилогии в целом, превратившейся из художественной биографии французского короля в огромную реалистическую эпопею общественной жизни Франции эпохи перехода от феодализма к капитализму, в правдивую в основном летопись исторических событий той поры. Следует сказать, что хотя организованная борьба крестьянства и городского плебса против католической церкви и власти феодалов не нашла в романах прямого отражения, но народ постоянно напоминает о себе не как зритель, а как действующее лицо исторической драмы, и сочувствие автора всецело принадлежит тем, с кем внутренними нерасторжимыми узами связан Генрих IV. <…> С поразительным мастерством и истинно эпической полнотой показывает писатель во втором романе, как всё теснее сжимается кольцо врагов вокруг стареющего короля-мечтателя и народного печальника, как по частям рушатся созданные им прекрасные, но не осуществимые для его времени планы обновления мира, как неумолимо приближается катастрофа. В соответствии с исторической правдой показывает Мани, что гибель Генриха от ножа убийцы, направленного иезуитами, — это не только конец жизни одного большого гуманиста, которого звали Генрихом IV, но и конец великой гуманистической эпохи, завещавшей человечеству вместе с бессмертными творениями духа неугасающую ненависть ко всем и всяческим врагам свободы, мира, культуры. <…> В то же время Генрих Манн сознательно обращался своими романами к современникам, ибо <…> поучительного материала искал он в отдалённой эпохе кровавых религиозных войн; поэтому жизнеописание великого французского короля, свободное от искусственных исторических параллелей и навязчивого модернизирования, характерных для многих исторических романов западной литературы, самой внутренней логикой своей оказалось направленным против фашистской реакции…

Могучий лагерь мира, демократии и социализма, отстаивающий счастливое будущее человечества, с полным правом считал и сейчас считает Генриха Манна своим соратником и учителем и гордится им вместе с немецким народом, духовное богатство и славу которого он умножил своей замечательной деятельностью писателя и борца.