Галактическая разведка

«Галактическая разведка» — первый роман Сергея Снегова в трилогии «Люди как боги» в жанре космической оперы. Впервые опубликован под тем названием в антологии «Эллинский секрет» 1966 года, переименован в 1971. Часть первая — ироничная коммунистическая утопия. Процитирован в наиболее точной редакции, издаваемой с 2010 года.

Цитаты

Часть первая. Змеедевушка с Веги

Я не люблю летать на драконах. В них есть что-то от древнего театра. А неповоротливых пегасов я попросту не терплю. На Земле для полётов я беру обычную авиетку — так и надёжней и удобней. Но Лусин без драконов не мыслит передвижения. В школе, когда эти неповоротливые чудовища лишь входили в моду, Лусин вскарабкался на учебном драконе на Джомолунгму. Дракон вскоре подох, хоть был в кислородной маске, а Лусину запретили месяц появляться в конюшне. <…> Лусин работает в Институте Новых Форм — ИНФе — и не устаёт хвастаться, что у них создают живые новообразования, до каких природа не доберётся и за миллиард лет. <…> И пегасы, и драконы в воздухе чувствуют себя хорошо. Лусин объяснял, что при работе мышц у них развивается антигравитационное поле, отчего они теряют добрых девять десятых веса, <…> что и дым и пламя созданы у них лишь для красоты, вроде как оперенье у павлина: и не жжёт, и не пачкает. — Вся эта бутафория ни к чему. Если, конечно, вы не задумали пугать им детишек. Лусин любовно похлопал дракона по одной из его лягушачьих ног. — Эффектен. Повезём на Ору. Пусть смотрят. <…> Половина моих друзей летит туда, а мне не повезло. Меня бесит не их удача, конечно, а то, что они превращают интереснейшую встречу с обитателями иных миров в примитивную выставку игрушек. Каких только изделий не тащат на Ору! — Чепуха! Никто там не взглянет на твоё ископаемое. Каждый звездожитель сам по себе удивительней всех ваших диковинок. Думаю, машины заинтересуют их куда больше. — Машины — да! Звери — тоже да. Всё — да! — И ты — да! — передразнил я. — Вот уж образец человека шестого века: рыжеволосый, рыжеглазый, рост метр девяносто два, одинок. Как бы там в тебя не влюбилась мыслящая жаба. И на драконе не удерёшь! <…> — Завидуешь, Эли. Древнее чувство. До драконов. <…> Лусин работает над темой «Материализация чудовищ древнего фольклора» <…>. — Хочу бога Гора с головой сокола, — сказал Лусин. — Ещё не утверждено. Надеюсь. — 1

— Я предупреждал, что музыку Андре могут вынести лишь здоровяки. <…> Я протянул ему пригласительный билет. На нём было напечатано: «Андре Шерстюк. Гармония звёздных сфер. Симфония для звука, света, тепла, давления и тяжести». <…> — Твоего бога Гора с головой сокола, может, удастся приспособить для защиты от летучих мышей на дальних планетах, а на что пригодится новое творение Андре? — 3

«Вечное как жизнь» могло вогнать в гроб любого. Андре, видимо, хотелось доказать, что жизнь штука непростая, и он достиг цели. Нас обжигало, леденило, оглушало, ослепляло минут двадцать, если не больше. <…> — Крепкая симфония! <…> Обрушить этакий концертище на существа с Альфы Центавра или Сириуса— там они не очень костисты, — останется мокрое пятно! — 4

Наше маленькое искусственное солнце на Плутоне интересовало его <…>. — Удивляюсь вашему консерватизму, — сказал он. — Сперва монтируете огромный спутник, потом разжигаете, пока он не превратится в крохотное светило, и тратите на это столько же лет, как и два столетия назад наши деды. А зачем? Звёздный Плуг за месяц работы зажжёт десяток искусственных солнц всех проектированных размеров и температур. Не нужно ни монтажа, ни разогрева, короче, ничего, кроме приказа: зажечь и доставить на место солнце! — Хорошо! — сказал Лусин. <…> — Много лучше пожаров, которые ты разжигаешь в животах бедных драконов. Кстати, почему, в самом деле, не используют для создания малых солнц Звёздные Плуги? <…> — Но их запуск в окрестностях нашей системы грозит нарушением равновесия космического пространства. Не хотите же вы, чтоб Сириус налетел на Процион, а Проксима Центавра ударилась о Солнце? — 4

При каждой встрече Андре иной и неожиданный. Если бы он не был гениален, я бы сказал, что он тщеславен. В школе он менял волосы чаще, чем костюмы. На пятом курсе второго круга он удалил доставшиеся ему от природы каштановые кудри и вывел чёрные и прямые волосы, а на третьем круге растительность на голове менялась год от года: гладкие волосы сменились локонами, за ними появились пучки, похожие на кочки, потом он был сияюще лыс, затем снова завел волосы, на этот раз короткие и колючие, как проволока. Цвет волос тоже менялся: кудри были золотые, потом превращались в вороные, а проволокоподобная поросль обжигала малиново-красным… — 5

— Запаха не хватает! <…> И знаете — электрических уколов! Под грохот и вспышки, ледяной ветер и перегрузки эдакие ядовитые мураши, будто кто-то быстро-быстро перебирает когтями по телу. — Он захохотал. <…> — Не слушай их! — сказал Жанна. — Они тебя не любят. Одна я тебя понимаю. Я вынесла твою симфонию от начала до конца и только раз вскрикнула от страха. <…> — В нашу эпоху, когда открыто множество разнообразных цивилизаций, человеку стыдно выдавать свой жизненный мирок за единственно приемлемый. <…> Но разве человек не ощущает единство жизни во Вселенной, разве тысячи нитей не роднят его с диковинными существами иных миров? Это не общность деталей и внешности, нет, общность живого разума. Вот об этом, о единстве разумных существ Вселенной, и трактует симфония. Моя музыка — не земная, она космическая, она раскрывает философскую схожесть всего живого. И если многое в симфонии для человека трудно — не беда, может, именно это придётся по вкусу иным мыслящим существам. <…> Моя симфония — это множество рук, протянутых друзьям во Вселенной. Не требуйте же, чтоб все эти руки пожимали одну вашу, не жадничайте — гармония Вселенной не исчерпывается той, что совершается в ваших душах! <…> — Первая в мире симфония для видящих, слышащих, осязающих, ходящих и летающих! Нечто впечатляющее для глаз, ушей, лап, жабр, кожи, брони, хобота и присосков! <…> Вы своим созданием строго указали бедному человеку на его скромное местечко во Вселенной, но сам-то человек может не примириться с ролью чего-то среднего между остромыслящей ящерицей и глуповатым ангелом. — 6

— Не все желания осуществляются, Эли. — Я уже изучал это в курсе «Границы возможного» и, кажется, получил за благоразумие высший балл — двенадцать. — Боюсь, твоего благоразумия дальше экзаменов не хватило. — Я часто огорчался своему благоразумию на экзаменах. — 8

Рядом со мной взлетали другие авиетки, а над городом их было уже так много, что никакой человеческий мозг не смог бы разобраться в толчее. Я вообразил себе, что выйдет из строя Большая Государственная машина и Охранительницы веселящихся в воздухе жителей Столицы потеряют с ними связь, и невольно содрогнулся: люди, налетая один на другого, рушились бы на крыши и мостовые, превращались в кровавое месиво. К счастью, на Земле аварий не бывает. <…> в этом летнем празднике мне кажется всего прекрасней полёт туч и сражение молний. Вспышки света и грохот приводят меня в смятение. Я ору и лечу в крохотной авиетке, сам подобный шаровой молнии. В глубинах каждого из нас таятся дикие предки, поклонявшиеся молнии и грому. Различие меж нами, может, лишь в том, что они суеверно падали на колени перед небесным светопреставлением, а мне хочется помериться мощью со стихиями. <…> Я приземлился <…>. Авиетка тотчас улетела на стоянку… — 11

Я зашёл в столовую и, не разглядывая, нажал три кнопки меню. Это была старая игра — выпадет ли, что нравится? Мне повезло: автоматы подали мясные грибы… — 11

— БАМ уже сделала выбор. Я попросила в секретари человека мужественного, упорного, быстрого до взбалмошности, решительного до сумасбродства, умеющего рисковать, если надо, своей жизнью, любящего приключения, вообще неизвестное, — никто теперь не знает, с чем мы столкнемся в других мирах. И Большая сама назвала тебя. Должна с прискорбием сказать, что ты один на Земле обладаешь полным комплексом сумасбродства. <…> — Возможно, на Земле я кажусь сумасбродом. Но эти дурные свойства моего характера могут пригодиться в других мирах. — 12

… я думал о том, что мне придётся далеко умчаться от этого места, где среди ста миллиардов элементов Большой имеется и неповторимо мой уголок в миллион клеточек, моя Охранительница, мудрый и бесстрастный мой наставник и поводырь. Я не раз сердился на Охранительницу, называл её бесчувственной и даже хвастался ироническим отношением к управляющим машинам. Но, по-честному, я привязан к ней, как не всегда привязываются к живому человеку. Кто, как не она, бдительно отводит от меня опасности, оберегает от болезней и необдуманных шагов, а если меня что-то гложет, разве она не докапывается до причин упадка духа и, маленькая часть Большой, не ставит их перед всем обществом как важную социальную проблему, если, по её критерию, они того заслуживают. И разве я не всегда уверен, что если мне явится полезная людям идея, то, хоть сам я и забуду о ней, Охранительница, подхватив её, введёт в код Большой, а та немедленно реализует или поставит на обсуждение перед всем человечеством — пусть лишь мелькнувшая у меня в мозгу идея стоит такого внимания! Я также вспоминал, что, если ошибусь, совершу неудачный поступок, лишь бы он не вредил другим, Охранительница промолчит о моих неудачах, ни один друг, самый вернейший, не хранит так тайн, как она! Нет, для меня она не была просто умно придуманной, умело смонтированной частью огромной машины — она была своеобразной частью меня самого, моей связью со всем человечеством, миллионами рук, протянутых мной каждому человеку! <…> Охранительница обычно разговаривает приятным женским голоском, реже ворчливым тенорком старичка, ещё реже — просто зажигает в мозгу свои ответы. <…> кажется, конструкторы не хотели, чтоб люди свыкались с машиной, как с человеком. Если это так, то их предосторожность малодейственна. — 13

Крылатые жители Пламенной В <…>. В давние времена планеты были мрачны и неустроенны, по земле ползали хищные гады, в воздухе, таясь от соседей, изредка пролетали дикие ангелы. Кровавые свары раздирали крылатые народы, всё было предметом драк — почва и воздух, растения и одежда, еда и жилища. Скудная природа рожала мало, кусок по сто раз переходил из крыльев в крылья, из когтей в когти, прежде чем попадал в рот, — так жили неисчислимую бездну лет, ничто не менялось. — 14

… все пророки страстны, особенно пророки гибели, — уравновешенных пророков никто не стал бы слушать. — 15

На Плутоне мы как-то просматривали старинную ленту. Оказывается, люди в прошлом все поголовно страдали носотечением. Они собирали бесполезные выделения носа в специальные тряпочки и хранили их там, как сокровище, а тряпочки, надушенные и украшенные кружевами, рассовывали по карманам, чтоб кончик торчал наружу… Не скрывали болезнь, а хвастались ею! — 16

Я основательно изучил недра Звёздных Плугов: побывал и на складах, хранящих миллионы тонн запасов, и в цехах, вырабатывающих любую продукцию из любого сырья, и на улицах жилого города, и в сердце корабля — отделении аннигиляторов Танева, самом необыкновенном заводе в мире — заводе, производящем вещество из пустого пространства и пустое пространство из вещества. Когда этот завод запущен, кругом на многие светогоды, на триллионы километров сминается или разлетается межзвёздный космос. — 19

Чаще всего мы глядели назад, на оставленный звёздный край. В той стороне звёзды, сорвавшиеся с разных участков неба, сбегались в одно созвездие, оно оконтуривалось, становилось чем-то единым. Вскоре оно напоминало вытянутый параллелограмм <…>. Это был наш мир, родина человечества, Солнце и его соседи! И хоть Солнце, превратившееся в звёздочку пятой величины, ничем не выделялось среди тысяч таких же скромных звёзд и остальные светила нового созвездия потускнели в сравнении с тем, как выглядели с Земли, их вид волновал нас. Нет, оно было красиво, это собрание неярких звёзд! «Солнечный мешок» — назвал я его. Мы были вытряхнуты из этого мешка в космическую пустоту и падали, все падали в безмерность звёздной бездны! — 22

Сто четыре года человечество жило мыслями об Оре, работало на нее, пело и мечтало о ней, и почти половину этого столетия заняло не возведение Оры, а придумывание её. Ору задумали как галактическую гостиницу, как место, пригодное для всех форм жизни, — Ора многообразна, как жизнь. Естественные планеты, как бы их ни оборудовали, не годились для такой цели. Ора — не планета, заставленная механизмами, а механизм, выросший до размеров планеты. И её поместили на таком отдалении от Земли для того, чтоб она была поближе к нашим звёздным соседям: <…> в геометрическом центре нашего звёздного района. И это также первое в истории человечества небесное тело, сотворённое из вакуума, из «ничего», по терминологии древних. Флотилия Звёздных Плугов многие годы сгущала пространство в этом уголке вселенной — космическая пыль заклубилась между Тельцом и Гиадами новой туманностью. Воистину они напылили, эти машины! А потом пыль уплотняли, формируя в металлы и минералы, газы и воду, — выстилались равнины, возводились холмы, устанавливались здания. <…> Конструкторы отказались от шара, в шаре много излишнего — практически используется лишь его поверхность. Ора — плоскость. Её расстелили гигантским листом в космосе. <…> Ора — это ящик, заполненный механизмами и накрытый крышкой, а крышка её — жилая поверхность планеты. — 23

— Существа эти, пожалуй, прозрачнее наших медуз. <…> Альтаир — звезда класса А с температурой поверхности 9000 градусов, в его излучении жёсткие компоненты сильнее, чем у Солнца. <…> И вот совершилось чудо приспособления — жизнь на Альтаире превратила в своё животворное начало именно то, что несло ей смерть. Клетки в организмах альтаирцев функционируют лишь под действием жёстких лучей, исторгаемых звездою. Каждое из этих существ <…> само являлось источником радиоактивности, даже мысли их несли в себе смертельную радиацию — они мыслят, убивая. — 25

Жители Веги разговаривают сиянием своих глаз! <…> В глазах девушки вспыхнул розовато-голубой смех. Она смеялась ярко, радостными цветами. — 26

— Теперь ангелы с Гиад. <…> В этих крылатых обществах сохранились враждующие классы. — Вздорный народец, — подтвердил Спыхальский. — Каждый день у них драки. Перья летят, как пух с тополей. — И их много. Двадцать три обитаемые звёздные системы в Гиадах, сто семь густо населенных планет. Ни одно из разумных племен не размножилось так — почти четыреста миллиардов… — Разумное племя? <…> Что, конечно, считать разумом… Одно добавлю — голодное племя. Посмотрели бы вы, что происходит, когда звонят к столу. — 27

… человеческая двуногая одноголовая форма лишь одна из возможностей разумной жизни <…>. В природе существует могучий позыв познавать себя. А каким способом она осуществляет самопознание — игра обстоятельств. — 28

— Деревья — спасители. Их листья экранируют от лучей нашей звезды. Днём никто у нас не выберется на открытое место. Мы гуляем ночью. Я вспомнил, что красавица Вега ещё горячей, чем Альтаир <…>. Под таким солнцем не погуляешь. И, несомненно, светящиеся и разговаривающие светом вегажители просто созданы для ночи. — 29

— Спектр существования людей настолько узок, что трагически превращается в линию — жизнь человека висит на этой линии, как на волоске. <…> Вы отыскиваете слабые свои места, беспредельно усиливаете их механизмами — и несовершенства ваши обращаются в преимущества. Без своих изобретений вы до ничтожества жалки, с ними непостижимо велики. Беспомощные перед каждой стихией природы, вы одновременно — самая величественная из её стихий. Во Вселенной нет более могучих сил, чем вы, маленькие, неповоротливые люди. — 30

— Гордая формула: «Человек человеку — друг, товарищ и брат!» Почти пять столетий жили мы под сенью этой формулы, ибо никого не знали, кроме человека. А теперь пришло время расширить эту формулу: «Человек всему разумному и доброму во Вселенной — друг!» И вот Ромеро объявляет, что она противоречит принципу «Общество живёт для блага человека — каждому по его потребностям», и машина поддерживает его. Но я утверждаю: <…> старое, из двадцатого века, понятие «потребности», заложенное в программу машин, стало узко. Тогда к потребностям относили создание обеспеченной благами, справедливой жизни человека среди людей — звездожителей мы не знали. А сейчас человек стал лицом к лицу с иными мирами. Можем ли мы равнодушно пройти мимо разумных существ, томящихся без света, тепла и пищи? Повернется ли у нас язык бросить им: «Вы сами по себе, мы сами по себе — прозябайте, коли лучшего не сумели…» А раз появились новые обязанности, то возникли и новые потребности — мы должны стать достойны самих себя! Мы вступаем в следующую стадию нашего развития — выход в широкий мир. А наши государственные машины застыли на уровне, когда человечество знало лишь себя. Они выражают наше младенчество, мы же стали взрослыми. Надо изменить их программу… — 32

— На Земле и машина не радуется, если её ругают. — 33

Конференция звездожителей удалась на славу. Огромный зал Галактических Приёмов был разбит на секторы, прикрытые куполами, а внутри каждого сектора созданы свои условия <…>. Много секторов пустует. Конструкторы Оры предусмотрели столько разных возможностей существования, что половину их пока не удалось обнаружить. <…> — Вселенское благотворительное общество, — сказал он, зевнув. — Братство падающих с неба синтетических галушек. Великое объединение звездожителей губ-не-дур. Я с упрёком спросил, не он ли недавно сочинил симфонию о гармонии звёздных миров. — Я, — отозвался Андре равнодушно. — И сейчас я за космическое товарищество. Но пусть и звёздные братцы закатывают рукава. — 34

9

… у меня всё внутри замирает, когда я остаюсь один на один со звёздным небом. Наших предков-пастухов охватывал страх при виде Вселенной, сверкающей тысячами бессмертных глаз, меня же охватывает восторг. Они и понятия не имели, как неисчислимо велик мир, и всё же ощущали себя исчезающе малыми перед лицом звёздного величия. Я отлично знаю, сколько десятков и сотен парсеков до каждой из ярких звёзд, но не чувствую себя ничтожным перед их грозной отдалённостью и громадой. <…> мне всегда хочется протянуть руки далеким мирам, так же вспыхивать и менять свой блеск, так же кричать, кричать во Вселенной сияющим криком!..

Прямо на меня низвергался оранжевый глаз разъярённого небесного быка — Альдебарана.

— Перед женитьбой мы с Жанной запросили Справочную о нашей взаимной пригодности к семейной жизни. И Справочная объявила, что мы подходим друг другу всего на тридцать девять процентов. <…> Я был как пришибленный. Жанна плакала. <…> Соединиться, имея прогноз, что брак будет неудачен! Потом я сказал Жанне: ладно, пусть тридцать девять, да наши, в старину люди сходились при двух-трёх сотых взаимного соответствия, ничего — жили!.. Она твердила, что мы друг другу быстро опротивеем, но я настаивал… Первые недели совместной жизни мы сдували друг с друга пушинки, во всём взаимно уступали, только бы не поссориться. Потом как-то остыли — и снова появился страх, не берут ли верх зловредные шестьдесят один процент над дорогим тридцатью девятью? Мы опять запросили Справочную, и что же? Взаимная наша пригодность составляла теперь семьдесят четыре процента! <…> Нам стало легче, но не очень. <…> Пригоден я для Жанны или не пригоден, я не хочу её терять. В день, когда была решена поездка на Ору, мы получили последнюю справку: наша взаимная пригодность достигла девяноста трёх процентов. Но и семь сотых лежат камнем на душе. Конечно, если бы я оставался на Земле… <…> — Слыхал ли ты легенду о Филемоне и Бавкиде? Так вот, это была самая верная супружеская пара среди людей, и боги даровали им счастье умереть в один день, а после смерти превратили их в дуб и липу. Ромеро собрал все сведения о Филемоне и Бавкиде и предложил Справочной просчитать их взаимное соответствие. Угадай, сколько получилось? Восемьдесят семь процентов, на шесть сотых меньше, чем у тебя, чудак! <…> На Земле всё чересчур уж подчинили машинному программированию. Я понимаю, гигантскую работу по управлению всеми планетами осуществлять без автоматов невозможно. Но зачем отдавать на откуп машинам те области, где легко обойтись собственным разумом? Мы на других планетах действуем пока без Охранительниц и Справочных — и не погибаем! А когда влюблюсь, я постараюсь ласкать возлюбленную, не спрашивая о взаимной пригодности, — сила нашей любви будет мерилом соответствия. Поцелуи, одобренные машиной, меня не волнуют! <…> — Откуда ты взял, что предки не программировали своей жизни? А их обязательные социальные законы? Их правила поведения? Их так называемые нормы приличия? Прошёлся бы ты по любому из старых городов! Да там каждый шаг был запрограммирован: переходи улицу лишь в специальных местах и лишь при зелёном свете, не задерживайся и не беги <…> — тысячи мельчайших регламентаций, давно нами забытых. А их торжественные вечера? Их священный ритуал выпивок, закусок, чередования блюд и спичей! Я утверждаю, что мы несравненно свободнее предков и наши машины безопасности и справочные лишь обеспечивают, а не стесняют нашу свободу. Вот так, мой неудачный машиноборец.

… я лёг на диван и заказал Охранительнице музыку под настроение. <…> я считаю изобретение синтетической музыки для индивидуального восприятия величайшим подвигом человеческого гения. Она лишь для тебя, другой бы её не понял. И древние Бах с Бетховеном, <…> и штукари-модернисты Шерстюк с Галом творят для коллективного восприятия. Они подчиняют слушателя — хватают меня за шиворот и тащат куда нужно им, а не мне. Иногда наши стремления совпадают, и тогда я испытываю наслаждение, но не часто. Индивидуальная музыка как раз та, какой мне в данный момент хочется. Андре обзывает её физиологической, но почему я должен бояться физиологии? Пока я живу, во мне совершаются физиологические процессы, от этого никуда не денешься. Вскоре зазвучала тонкая мелодия. Я сам создавал её, Охранительница лишь воспроизводила то, чего я жаждал.

10

… сегодня в средних широтах праздник Большой летней грозы, [я] поспешил в Столицу, <…> Гроза по графику начиналась с двенадцати часов. Над серединой Средиземного моря мы врезались в первый транспорт облаков. Я знал, что с Тихого и Атлантического океанов заблаговременно подняты тысячи кубических километров воды и что их неделями накапливают на водных просторах, пока не придёт время двинуть на материк. Но что и заповедное Средиземное море стало ареной тучесборов, было неожиданно. <…> хорошо бы слетать на Тихий океан — посмотреть, как гигантские облачные массы, спрессованные в десятикилометровый слой, внезапно приходят в движение и, опускаясь с высоты, куда их загнали, бурно устремляются по предписанным трассам в предписанные места.

Полёты на пегасах и драконах в Столице запрещены, зато сегодня жители высыпали в воздух на авиетках. Как всегда, усердствовала детвора, этому народу нужен лишь повод для шума, а разве есть лучший повод побеситься, чем Большая летняя гроза? Они отчаянно кувыркались над домами и деревьями. Я знал, что Охранительницы следят за ними, но становилось не по себе, когда малыши принимались соревноваться в падении с сороковых этажей. Один из десятилетних храбрецов с воплем обрушился на меня. Охранительница, разумеется, вывернула его авиетку, мальчишка пронёсся мимо и повис, покачиваясь метрах в десяти.

Авиетка <…> опустилась на площади Пантеона, около памятника Корове. Приезжая в Столицу, я всегда захожу в Пантеон. Ныне сюда уже никого не вносят. Но могучие умы и характеры прошлых веков, своей деятельностью подготовившие наше общество, заслужили вечный почёт <…>. Мне нравится надпись на фронтоне дворца: «Тем, кто в своё несовершенное время был равновелик нам». Андре иногда смеётся, что надпись хвастлива: задираем нос перед предками. А я в ней вижу равнение на лучших людей прошлого, желание стать достойными их. Я прошёл аллею памятников вымышленным людям, оказавшим влияние на духовное развитие человечества… <…> гляжу на величайшего из математиков прошлого. В середине галереи, на пьедестале, возвышается хрустальный колпак, а в колпаке покоится чёрная курчавая голова Нгоро. Она кажется живой, лишь плотно закрытые глаза свидетельствуют, что уже никогда не оживёт этот могучий мозг. <…> Нгоро попал в аварию и малоискусной медицине его века удалось спасти лишь голову, <…> голова потом <…> жила тридцать два долгих года!

Часть вторая. Поход Звёздного Плуга

Вот она вьётся тонкою нитью, пылевая стежка, след нашего полёта. Я надеюсь, я уверен, что недалёк тот час, когда проложенная нами в космосе тропка превратится в широкую дорогу, высочайшую трассу Вселенной — от человека к мирам, от миров к человеку! — 1

— Я гордился бы долей быть твоим слугой, рабом твоим, если бы тебе хоть немного это было нужно. — Рабов мне не нужно. А слуг у каждого хватает. — Да, механических! <…> Восемнадцать миллиардов киловатт на человека, так ведь? <…> двести миллиардов египетских рабов! Какой фараон, какой президент мог похвастаться такой армией лакеев? И среди этой бездны киловатт ни единого горячего, преданного, человеческого сердца! Автоматы вы или люди, вы, апостолы всеобщей помощи? — 2

Однажды на столе у Андре появился его будущий сынишка, три гороскопических фотографии — каким тот будет в год, в два и в десять лет. — 3

Все мои помыслы были сконцентрированы в точечном фокусе одной мысли: «Пронзить! Пронзить!» И, до нестерпимости сжав своё охранное поле в узкий, как луч, пучок, я ударил им врага, как шпагой. Головоглаз не упал, обливаясь кровью, но лопнул, как мыльный пузырь, по которому хлопнули палкой. Взрыв, взвившийся столб огня и дыма, падающие куски и капли — вот и всё. Существо, напавшее на нас, было превращено в ошмётки — не повержено, а разбрызгано. — 8

— Две возможности, — сказал Андре. — Или живые существа открыли способ мастерски заменять свои несовершенные органы искусственными и стали наполовину механизмами. Или, наоборот, кем-то созданные автоматы научились монтировать в себя органические ткани и поднялись до степени полуорганизмов. <…> Для меня сложная природа разрушителей объясняла самое важное: их жестокость. Существа, деградировавшие до механизмов, не могли не потерять доброты. — 9

— От них исходят слабые гравитационные импульсы, похожие на речевые, а свечение лишь сопутствует им. С такой формой речи я сталкиваюсь впервые. — 10

Леонид и Аллан запустили аннигиляторы вещества, реакционная масса, сгорая в топках аннигиляторов, вырывалась наружу пространством. <…> вражеский крейсер, летя почти со световой скоростью, не приближался ни на километр, навстречу ему мчались такие объёмы космической пустоты, что продраться сквозь неё он не сумел. — 12

Стремительно приближавшиеся шары вдруг унесло. Генерируемое двумя звездолётами пространство образовало провал в космосе, исполинскую яму в его метрике, и шары барахтались где-то на границе неожиданно разверзшейся бездны, отлетая от нас всё дальше. Они по-прежнему рвались к нам со всех осей, и на всех осях расстояние между ними и нами увеличивалось. — 14

… мы облетали одну звёздную систему за другой. На тех планетах, где имелись условия для жизни и где ещё недавно жизнь цвела, жизни не было. <…> на стереоэкранах вспыхивали одни и те же картины: густые облака пепла и праха, клубящиеся над планетами, суша, перемешанная с океанами в одно топкое месиво… — 15

Лишь удаляясь от Плеяд, я полностью понял, как бездонно пуста Вселенная! Уже через неделю великолепное скопление — три сотни звёзд, собранных в кучу, — превратилось в такой же моточек сияющей шерсти, каким оно видно с Земли. Нет, мироздание не такое, каким оно представляется на школьной парте. Звёзды, как и люди, коллективисты, они теснятся друг к другу. А вне этих звёздных коллективов — безмерная «пустейшая пустота». И если в пустоте попадается одинокая звезда — это событие. Мы иногда встречали таких шальных шатунов… — 16

Наш корабль недаром назван Звёздным Плугом. Он мощными бороздами вспарывает космос, все конструкции и структуры пространства, называемые метрикою, трещат, когда он движется напролом. — 21

13

… истемня великолепный день, над планетой повис зеленоватый шар. По невидимой гравитационной лестнице на планету посыпались флибустьеры космоса — унифицированные, механически-безжалостные. Беззащитных кузнечиков настигали гравитационные удары, стягивали гравитационные цепи, тащили гравитационные крючья, гравитационный эскалатор всасывал их с планеты в нависший над нею шар.

Самым странным органом в их «живом механизме» было сердце — крохотный, но мощный гравитатор. <…> оно было боевым орудием.

— Теперь о природе их невидимости. Разгадка, по-моему, и здесь в их умении создавать особые поля большой интенсивности — условно назовём их микрогравитационными. Я видела труп невидимки. <…> Сердце-гравитатор создаёт вокруг тела искривленное пространство. Луч света не пронзает — но огибает его, выходя точно на продолжение своего первоначального пути. Всё, что находится внутри искривления — и сам невидимка, и его добыча, — естественно, невидимы для глаза и недоступны для обычных локаторов.

— Наши великие предки сражались ради того, чтоб создать нам, своим потомкам, справедливое, обеспеченное бытие. Почему мы должны изменять их завету, оставляя заботу о людях, чтоб совать нос в чужие дела? Я понимаю, стоило бы потрудиться, если бы мы могли истребить всё зло и несправедливость во Вселенной. Но это же невозможно! Мы не облетели и тысячной доли одной нашей маленькой Галактики — поручитесь ли вы, что в неисследованных звёздных районах нет своего горя? Почему вы берёте на себя роль всеобщего наставника и исправителя? Мы не боги, в самом деле, чтобы страдать всеми страданиями мира, печалиться всеми его печалями!.. Я слушал Ромеро и думал, как и он, о наших великих предках. <…> Да, конечно, всю несправедливость во Вселенной мне не вычерпать, я просто пока не знаю всей Вселенной. Но как пройти спокойно мимо подлостей? Я способен прекратить их, неужели же я не воспользуюсь своей силой? Что это за рассуждение — вопли истребляемых доносятся издалека, я не хочу к ним прислушиваться! Не есть ли оно само одна из форм подлости? Примирились бы с таким эгоизмом наши предки, обрекавшие себя на муки, чтоб нам было легко? Почему мы должны быть хуже их? Я хочу быть лучше, а не хуже предков, они боролись и ради того, чтоб я был лучше! <…> И ещё одно: разве можно измерять справедливость в километрах? Если над кем-то измываются рядом со мной, это возмутительно, я должен вмешаться. А если издевательства в ста километрах от меня? В тысяче? В миллионе? В триллионе? Силовые поля ослабляются на отдалении — таков закон физических явлений, но подлость, отдаляясь, не становится меньше, она не знает обратной пропорциональности к расстоянию. Близко или далеко угнетают беззащитных существ — моё сердце одинаково обливается кровью! — вариант распространённых рассуждений

17

Мной овладела полудрёма, полубред. Я возвратился в далёкое прошлое Земли. <…> У подножия холма лежит на боку космический корабль. <…> «Надо же было так удариться! Ремонт займёт тысячи две местных лет». <…> «Будут помощники. Посмотрите на этих хвостатых существ, орущих в листве. Когда-то и мы начинали развиваться с подобных им. <…> Почему бы нам не подтолкнуть процесс эволюции?» <…> Сразу вывести подобных себе не удается, обезьяны не тот народ, что в одно поколение вырастают в богов. <…> У них производственное совещание — обсуждают творение человека. <…> «Тысячи возражений! Первое — абсолютная неприспособленность к жизни. Он без шерсти, без когтей, без клыков, без рогов. Как ему добывать пищу, как передвигаться, как защищаться?» <…> «Вы забываете о главном — в человеке осуществлена поистине грандиозная возможность к усовершенствованию. Посмотрите таблицу способностей, рассчитанную машиной. Если у собаки принять способность к усовершенствованию за единицу, то не найдётся ни одного животного, у которого она поднялась бы выше десяти. А у человека она равна 1 595 660 800! <…> Я считаю, что мы создали чудо разума!» «Пока это чудо глупости и неприспособленности, — зло кричит кто-то. — Ваш разумный человек — дурак. Я пытался внушить этому голому дикарю понятие о некоторых матрицах тяготения, он хлопал зенками и скулил. Тогда я подвёл его к корыту со жратвой — и посмотрели бы вы, как он кинулся. Тут он не хлопал глазами. Пройдут миллионы лет, прежде чем ваше чудо природы сообразит, что у него есть кое-какие способности. Предлагаю отклонить предъявленную нам модель и продолжать поиски». <…> «Нам нужны не сверхъестественные способности, а реальная жизнеспособность, быстрая сметка, цепкая хватка! Предлагаю новую модель сотворить с максимальной приспособленностью к любым условиям жизни». <…> «Секретарь, пишите: снабдить следующую модель шерстью, когтями, клыками, рогами, копытами… что там ещё? Хвостом, чтобы цепляться за ветки… Как назовём модель?» <…> «Свободна буква „д“, — доносится голос. — Может, так: дурень, дурман, дьявол…» «„Дьявол“ звучит неплохо, — решает председатель. — Итак, запускаем в производство дьявола на базе неудавшегося человека. Остаётся решить последнее — что делать с сотворёнными людьми?» «Истребить! — слышатся голоса. — В землю! К чему плодить незащищённых уродцев?» Против этого опять протестует старик. Он напоминает разбушевавшемуся собранию, как много благородных начал вконструировано в человеческий мозг. <…> «Если добрая основа, заложенная в них, разовьётся, человек устоит в жестокой борьбе за существование. А возьмут верх недоработки, что же, жалеть о гибели этой модели не придётся». И вот людей изгоняют из аварийного лагеря небесных инженеров и учёных, из рая, где обезьяну переконструировали в человека.

Часть третья. Земля

Он расцеловал меня громкими, как выстрел, поцелуями. — 4

… «Планетострой» вряд ли можно именовать организацией, ибо половина всего человечества трудится в ней. <…> Одно направление, казалось бы, естественнейшее, его уже осуществляют — возведение новых планет вокруг одиноких светил, соседей Солнца. Строительство идёт под лозунгами: «Покончим с пустыми звёздами!», «Добьёмся наивысшей планетности для звёзд нашего района Галактики!», «У любой звезды — планеты для любых условий жизни!», «Нежизнеспособная планета — враг, найди её и переоборудуй!» — и прочее в том же роде. Плакаты с такими изречениями наполняют все населённые планеты, от них нет мочи отбиться. <…> Но уже слышатся голоса, что направление выбрано неудачно: наметили, мол, дорожку полегче, но малоэффективную. Пробивается мысль — не приспосабливаться к природе, а приспосабливать её к себе. Не возводить роями планеты вокруг готовых звёзд, а выстроить особую планетарную область для спектра любых жизненных условий, со своими специальными светилами. — 4

Плутон сотрясался от грохота механизмов — даже при извержениях вулканов не бывает такого непрерывного, сосредоточенного гула. <…> — Главная мастерская Межзвёздного Союза! Хочешь взглянуть на новые звездолёты? Они на Южном полюсе, в складе готовой продукции. Между прочим, сырьё выгружается у Северного полюса, растекается по всей планете, а потом снова концентрируется на выходе — но уже в виде готовых галактических кораблей. <…> Наконец-то я изведал настоящую гармонию звёздных сфер! Она будоражила, в ответ тяжкому, как мир, грохоту мне хотелось совершить что-либо достойное его — огромное, пронзительное… И, удаляясь от Плутона, я долго ещё слышал — мысленно, конечно, — вдохновенный гул… — 6

Хотя Управление Земной Оси расписывает свою власть над климатом и действительно выдаёт по графику ясные дни и дожди, ураганные ветры и дремотную тишь, морозы и оттепели, власть эта не распространяется на оттенки, а именно в оттенках — главная прелесть. <…> Что-то ни разу мне не попадалась такая сводка: «Этой осенью яркость листьев на клёнах превысит среднегодовую на 18 процентов, а дали будут прозрачней на 24 процента, журавлиное же курлыканье прозвучит особенно призывно». Если вдуматься, мы лишь кое-как справляемся со стихийной силой природы, но красота её нам не по силам. Она возникает сама. — 11

О романе

	Оказывается, это не просто увлекательное повествование о великолепном мире будущего с нагромождением динамически нарастающих событий и приключений героев на Земле и в космосе. Это ещё и философский спор, столкновение двух убедительно аргументированных точек зрения.
	— Евгений Брандис и Владимир Дмитревский, предисловие к «Эллинскому секрету», 1966