Бабель (Воронский)

«Бабель» — статья Александра Воронского 1924 года из цикла «Литературные силуэты». Вошла в авторские сборники «Литературные типы» (1925) и «Литературные портреты» (1928, с дополнением о пьесе «Закат»).

Цитаты

На мой взгляд, это лучшая пьеса за последние годы. Она музыкальна по слову, и в ней есть тот настоящий внутренний драматизм, к которому нас приучил Антон Павлович Чехов. <…> Нет в пьесе пышной изощрённости бабелевских новелл, но сохранилась в полной мере скупая, своеобразная и меткая его выразительность. Он умеет одним словом заменять целые страницы описаний <…>. Пьеса Бабеля «Закат» вновь ставит один чрезвычайно большой для нашей литературы вопрос: хорошо или дурно, что наши наиболее одарённые современные писатели — Бабель, Вс. Иванов, Леонид Леонов — начинают интересоваться «вечными» библейскими темами? <…> Вообще говоря, в наших марксистских кругах принято думать, что это именно так и есть. <…> Наша современная советская литература часто страдает поверхностным и внешним отношением к тому, что она отражает и изображает. Мало этого: у нас, особенно за последнее время, в избытке расплодились «лирические управделы», чиновники и бюрократы от литературы, достаточно и халтурщиков и людей на всё готовых. При таком положении дел попытки Бабеля, Вс. Иванова поднять в художестве большие, «вечные» вопросы имеют то положительное значение, что они противопоставляют внешней точке зрения более углубленное, серьёзное отношение к жизни в искусстве. Но и здесь, как и во всём, следует сохранять чувство меры. — дополнение 1928 г.

I

Существует мнение, широко распространённое и в писательских и в читательских кругах, что в наше революционное время простая и ясная классическая форма художественного письма безвозвратно сдана в архив. <…> Как бы ни была необычайна наша эра, толстовской закваски в искусстве хватит ещё на очень долгий срок. Да и не только в искусстве. Противники классицизма в искусстве обычно довольно благодушно проходят мимо языка и формы в публицистике, в политике, в агитации, а между тем в этих областях до сих пор и не без успеха передовые и иные статьи, речи и доклады пишутся и произносятся на обыденном старом, «классическом» языке. Попытки обновить здесь язык, стиль, манеру, конструкцию, попытки иногда уместные и своевременные, дальше частностей, однако, не идут и основного не затрагивают, и всякая поспешность, новаторские потуги чаще всего на практике ведут к досадной и ненужной шумихе, к надуманности и к новшествам, цена коим алтын. <…> очень часто противники классиков забывают другую элементарную истину, что классицизм по сравнению со многими позднейшими литературными направлениями отражал наиболее революционные и зрелые идеалы своего времени и что эти идеалы, а не декадентство всех форм и оттенков вошли необходимым элементом в современный коммунизм. Известно также, что наши теперешние литературные течения и кружки, пребывая в стадии полнейшей раздробленности и взаимной войны всех против всех, остаются оторванными от нового массового читателя, замкнутыми и проникнутыми духом узкого литературного направленства;..

Бабель начал печататься всерьёз совсем недавно: меньше года. У него ещё нет ни одного сборника: его вещи разбросаны в разных журналах. <…> Но едва ли будет преувеличением сказать, что в текущем литературном году художественная проза пройдёт под знаком Бабеля. За ним усиленно следят, его усиленно читают. Написано немало критических статей и отзывов и уже закипают в связи с ними страстные литературные и нелитературные споры.

У Бабеля есть своё «нутро», свой стиль, но берёт он не только нутром, но и умом и уменьем работать. Это чувствуется почти во всех его миниатюрах. Бабель не на глазах читателя, а где-то в стороне от него уже прошёл большой художественный путь учёбы. Он культурен, в этом его большое и выгодное преимущество пред большинством советских беллетристов, старающихся выехать на «нутре» и на богатстве жизненного материала и считающих учёбу и работу над собой чем-то докучным или даже похожим на буржуазную отрыжку.

Бабель старается быть эпичным в рассказах о Конармии Будённого <…>. Он пишет о вчерашнем, идёт по свежим следам пережитого, в сущности он пишет о настоящем. Эпос его особый. Он — как только что потухнувший костер: под пеплом горячие угли. <…> На самом деле Бабель совсем не бесстрастен, не равнодушен «к добру и злу» и отнюдь не спокоен. У него есть свое мироощущение, есть определённый подход к эпохе, к людям, к событиям. Но он взял себя в руки, овладел собой как художником. Он рассказывает просто, «без лишних слов», как просто и без лишних слов привыкли мы жить среди самого необычайного и невиданного. И главное, он понимает, что в подлинном художестве задача не в том, чтобы крепче ударить по нервам, а в том, чтобы дать то «чуть-чуть», о котором писал когда-то Л. Н. Толстой, выделить художественную подробность, обнаруживающую основное в вещи, в человеке, в эпизоде. Очень своеобразно, неожиданно и метко художник <…> даёт определения <…>. Может быть, эта склонность к определениям придаёт отчасти вещам его медлительность, неспешность и выразительную плавность повествования.

Бабель укрепляет связь литературы с республикой советов и с коммунистической партией. Он близок к нам и хорошо ощущает, «как пахнет» наша жизнь, наша эпоха. Можно, пожалуй, без преувеличения сказать, что Бабель — новая веха на извилистом и сложном пути современной литературы к коммунизму. Кое-кто не видит этого, но содержание произведений Бабеля совершенно недвусмысленно.

II

Бабель — писатель физиологический. В этом он верный сын своего времени. Физиологичны Бор. Пильняк, Всев. Иванов, Сейфуллина, Никитин. У каждого из них своя «физиология», своя она и у Бабеля. Общи истоки. Они в эпохе. И общ один ещё великий прародитель: Л. Н. Толстой; именно он, а не Достоевский, лёг «китом» для современной советской прозы… Для Бабеля священна данность, действительность, жизнь, примитивы человеческих интересов, побуждений, страстей, вожделений, характеров, всё, что принято называть грубыми животными инстинктами. Священна данность не в том, что она принимается по принципу «всё действительное разумно и всё существующее действительно», а в ином. Бабель — язычник, материалист и атеист в художестве.

Поэты и прозаики, воплощавшие в себе художественную реакцию, наступившую после 1905 года, объявили жизнь грубой, пьяной бабищей и звали забыться в чаровании красных вымыслов и в творении сладостных легенд. <…> Бабищу-жизнь Бабель то и дело сталкивает с любителями и с поклонниками «духовности», с творцами эмпирей, с чистыми небесными небожителями и херувимами, у которых ни «пуза» нет, ни плечей, а одна только бесплотность и крылышки белоснежные и нежные трепещут. Поступают бабищи с небожителями довольно неуважительно, совсем даже грубо, и писатель на их стороне.

Путь сладостных легенд, мечты Бабелю, по всему видно, хорошо знаком. Здесь нужно искать истоков лиризма Бабеля, его эстетизма, за который кто-то уже назвал его полу-декадентом. Бабель — не декадент. Но правда в том, что мечтатель сталкивается в нём с реалистом, ощутившим глубокую правду непосредственной, реальной жизни, может быть, грубой, но полнокровной и цветущей. Столкновением этих противоположных эмоций и настроений питаются основные, движущие мотивы его творчества, причём реалист в Бабеле решительно побеждает мечтателя. <…> Обет следовать примеру Аполека Бабель выполняет пока в точности:

III

Переходим к «Конармии». Как редактору «Красной Нови», в которой печатается Бабель, автору статьи пришлось выслушать ряд самых жестоких упрёков от некоторых виднейших военных работников в Красной армии. <…> Писателю ставили в вину, что в его миниатюрах дана не конная армия, а подлинная махновщина, что местами — это пасквили и поклёп на конармию, что так может писать о нашей армии только белогвардеец и заведомый контр-революционер и т. д. Подобные упрёки основаны на целом ряде недоразумений. «Конармия» Бабеля не преследует непосредственно агитационных целей. О нашей армии писали почти исключительно в митинговом духе. И этот тон был единственный и допустимый в условиях, в которых находилась Республика Советов. <…> «Конармия» Бабеля не есть конармия Будённого. Писатель не имел в виду дать всестороннюю художественно точную эпопею действительной конармии, путем выделения основного её духа и свойств <…>. У Бабеля в сущности конармии нет, она у него атомизирована, рассечена. <…> Бабель ограничил себя тем, что из конной армии выбрал и воссоздал ряд типов, лиц, случаев для того, чтобы с их помощью, в образах выразить свое художественное мироощущение. Эти лица, случаи, события он описывал не всесторонне, выделяя типическое, а брал их только с одной какой-нибудь стороны. Бабель действовал прежде всего <…> как импрессионист, хотя у него реалистический глаз наблюдателя — силён всюду. <…> Люди, ищущие у Бабеля толстовского подхода, предъявляют писателю вексель, который он не подписывал и не выдавал, и требуют от него того, что совсем не входило в его художественные планы.

Новая это армия, революционная или старая, всегда жившая жеребцами, кобылами, маркитантками и барахлом? А между тем художник как будто нарочно заставляет своих героев эту «жеребятину» сопрягать и соединять с коммунизмом и с мировой революцией. <…> Их жизнь, их борьба, их смерть окрашены жаждой правды и справедливости на земле. Понимание этой правды — смутное, туманное, отвлеченное, но крепко засевшее в голову. Они почти все правдоискатели: Сашка Христос, Балмашев, Лёвка, Мельников, Сашка Эскадронная, Афонька, даже Курдюков, даже Король из «Одесских рассказов», даже Конкин, «обиженный» махновцами. «Сырая кровь солдатни» с их прахом для них совсем не то, от чего стараются с презрением и с «барской хулой» отвернуться надзвёздные мечтатели и эстеты, а свое, родное, кровное, живое, праведное и непреложное. Белые жеребцы и барахло, сподники и одежда, это ведь — человек и жизнь его, и когда закон жизни нарушают, это ощущается как неправда. Тут не тупая жадность и привязанность к вещам, а настоятельное требование восстановить правду жизни. Поэтому белый жеребец фигурирует рядом с ком. партией и Конкин острит о мировой революции и кислом огурце. <…> Ни беспредметного зубоскальства, ни легковесной иронии, ни обывательского подхихикивания, ни барского и интеллигентского чистоплюйства нет и в помине.

Бабель глубоко заглянул в народную толщу Афонек и там даже под покровом жестокостей увидел правду их жизни, непреложной, как роса, воздух, солнце, море, горы. Считать художника близким к какой-то контр-революции на том основании, что он не дал настоящих коммунистов, значит пройти мимо основного содержания его творчества. Бабель больше наш, чем многие иные, старательно наклеивающие на свои вещи ответственный ярлык коммунизма и пролетарского искусства.

В налётчике Бене он обнаружил правдоискателя и даже боль «за трудящийся класс». Сквозь шутовскую бандитскую маску, проделки и налёты в соединении с непроходимым мещанством он разглядел истинно-человеческие черты, борца и протестанта, искривлённого, но тянущегося к своей, пусть бандитской, правде.

Темой творчества Бабеля является Человек с большой буквы, человек, под влиянием революции пробудившийся в самых низовых народных толщах.

… Бабель — писатель безусловно интернациональный. Природа его таланта такова, что он в Америке сможет писать американские рассказы, в Одессе — одесские, в конармии конармейские и т. д. В России это качество в среде писателей редкое…