Андре Моруа

Андре Моруа (фр. André Maurois, настоящее имя Эмиль Саломон Вильгельм Эрзог, Émile Salomon Wilhelm Herzog, 26 июля 1885 — 9 октября 1967) — французский писатель, биограф литераторов, член Французской академии. Впоследствии псевдоним стал его официальным именем.

Андре Моруа

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

Я издавна люблю нежную и здоровую, тонкую и сильную поэзию Элюара; я проникся симпатией к нему как к человеку с первой встречи. Он тотчас поражал чувством братского достоинства, которым пронизано и его творчество. <…> Он писал стихи для всех, черпая у всех суть своей поэзии. <…> Из классического стиха с точными рифмами и стиха, вовсе лишённого ритма, переставшего быть стихом, он создал свой собственный оригинальный инструмент — строфу, в которой есть нечто от песни; рефрен, в котором есть нечто от молитвенного повтора; рифму, в которой есть нечто от ассонанса. Его стих прозрачен, воздушен. Элюар чем-то близок Шелли. Какие бы великие темы он ни затрагивал, сила его стиха в простоте, в ничем не замутнённой чистоте языка. — перевод: Л. А. Зонина

— «Над могилой Поля Элюара» (Pour le tombeau de Paul Eluard), 1953

	От башен собора Парижской богоматери, образующих первую букву его имени (Н) к Дому инвалидов, под чьими сводами знамёна ещё трепещут от его дыхания, от Триумфальной арки до Вандомской колонны, — весь Париж целиком кажется одой, посвящённой Гюго, — поэмой, чьи строфы останутся вершинами нашей истории. — о похоронах Гюго
	— «Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго» (Olympio ou la Vie de Victor Hugo), 1954

	Борхес создаёт вне времени и пространства воображаемые и символические миры. В этом просматривается симптом его значительности, ибо, как только мы начинаем определять его место, в памяти немедленно всплывают странные и превосходные произведения. Он похож на Кафку, на По, на Генри Джеймса, на Уэллса и особенно на Валери — резкостью парадоксов, в которых проявляется то, что получило название приватной метафизики. — см. французский оригинал либо обратный перевод
	Borges creates, outside time and space, imaginary and symbolic worlds. It is a sign of his importance that, in placing him, only strange and perfect works can be called to mind. He is akin to Kafka, Poe, sometimes to Henry James and Wells, always to Valery by the abrupt projection of his paradoxes in what has been called “his private metaphysics.”
	— «Заметка о Хорхе Луисе Борхесе»

Я уже знал красноречие Шоу, неотразимое, ироническое, всесокрушающее. В своих речах он использовал политику выжженной земли, не оставляя за собой буквально ничего. Какой же невыразительной покажется моя чисто профессорская речь после этого адского пламени! Я сел за стол рядом с Шоу и признался ему в своём беспокойстве. — Вы совершенно правы, — сказал он мне со своей обычной свирепой непринуждённостью. — После меня любой оратор покажется бесцветным.

— «Голые факты» (Choses nues), 1963

… считаю, что в истории литературы Веркору не отводится то очень высокое место, которое он заслуживает.

О биографии как художественном произведении

Лекция, вошедшая в сборник «Аспекты биографии» (Aspect de la biographie), 1928; перевод: Л. З. Лунгина, 1978.

Коль скоро герой [жизнеописания] умер, и умер достаточно давно, чтобы у читателя не возникало чувства, что то, о чём он читает, ещё может причинять боль живому существу, женщине или ребёнку, своего рода флёр умиротворённости и спокойствия затягивает теперь уже законченную картину.

Байрон гораздо более сложная фигура; романист поостерёгся бы измыслить жизнь, столь богатую происшествиями, как жизнь Байрона. Тем не менее и в ней должна таиться внутренняя цельность, которую и следовало бы раскрыть.

Великий человек (а часто даже король, которого нельзя назвать великим человеком) формируется своей функцией: он бессознательно пытается сделать из своей жизни произведение искусства, стать тем, кем хочет видеть его мир, и таким образом приобретает — не вопреки себе самому, но помимо своей воли и независимо от своей натуры — характер изваяния, который делает его хорошей моделью для художника.

Жизнеописанию придаёт романический интерес именно ожидание будущего, то, что мы каждый день оказываемся на краю пропасти, которая зовется Завтра, не представляя себе, что нас там ждёт. Даже когда речь идёт о знаменитом человеке и читатель прекрасно знает, что герою предназначено стать великим полководцем или великим поэтом, по-моему, довольно нелепо объявлять об этом с первой же фразы.

Образцовые судьбы

Destins exemplaires — сборник 1952 г.

Чтобы понять Чехова-человека, не нужно представлять его себе таким, каким мы привыкли его видеть на портретах последних лет. Утомлённое лицо, пенсне, делающее взгляд тусклым, бородка мелкого буржуа — это не подлинный Чехов. <…> Лучше взгляните, каким был Чехов в двадцать лет. Искренний, смелый взгляд, бесстрашно устремлённый на мир. Он уже успел немало выстрадать, и страдания сделали его сильнее. Никогда ещё ум более честный не наблюдал за людьми. Мы увидим, что он был великим, быть может, одним из величайших художников всех времён и всех народов. <…> Музыкальной тонкостью чувств он напоминал Шопена. Это был не просто художник, это был человек, который открыл для себя и без всякого догматизма предложил людям особый образ жизни и мышления, героический, но чуждый фразёрства, помогающий сохранить надежду даже на грани отчаяния. <…> Попробуем разобраться, каковы же особенности театра Чехова. Прежде всего, его театр, как и рассказы, прост, персонажи разговаривают естественно. Интрига сведена к минимуму. Зритель переживает определённую ситуацию, и переживает её во времени, что сближает пьесу с романом. У Чехова, вообще, различие между ними почти не ощутимо. Текст в его пьесах важен не столько тем, что говорится, сколько тем, о чём умалчивается. За ним стоит подтекст, немой и тревожный. Лишь в редкие моменты те, кто слишком сильно страдает, осмеливаются кричать о своей боли или ярости… — перевод: И. Кузнецова

— «Искусство Чехова»

	Критики недостаточно показали, что он, с его ясновидением отчаяния, — прямой предок писателей нашего времени. Один только Бальдансперже <…> заметил, что Виньи «шёл против течения века». А идти против оптимизма века XIX — значит давать темы пессимизму века XX. — перевод: Л. А. Зонина
	— «Альфред де Виньи»

Без источника

• Бизнес — это сочетание войны и спорта.
• В любви и литературе нас притягивает то, что выбирают другие.
• В молодости не умеют таить своих чувств.
• В начале любви влюблённые говорят о будущем. В конце — они говорят о прошлом.
• Воображение писателя рождается из реального чувства.
• Время — самый честный критик.
• Всё, что соответствует нашим желаниям, кажется правильным. Всё, что противоречит им, приводит нас в ярость.
• Единственное, чему учит нас опыт, — что опыт ничему нас не учит.
• Зависть умеряет своё бешенство, только вдоволь насладившись своей низостью.
• Искусство старения заключается в том, чтобы быть для молодых опорой, а не препятствием, учителем, а не соперником, понимающим, а не равнодушным.
• Каждому человеку в течение дня представляется не менее десяти возможностей изменить свою жизнь. Успех приходит к тому, кто умеет их использовать.
• Любовь находит радость в любом пустяке, если его разделяет с тобою близкий человек.
• Наблюдая за парой, сидящей за столиком ресторана, по длине пауз в их разговоре можно судить о том, как давно они живут вместе.
• Никогда не следует сожалеть, что человека обуревают страсти. Это все равно, как если бы мы стали сожалеть, что он человек.
• Обаяние — непринуждённость чувств, так же как грация — непринуждённость движений.
• Отношения между родителями и детьми так же трудны, и столь же драматичны, как и отношения между любящими людьми.
• Проблема не в том, чтобы иметь деньги на чёрную икру, а в том, чтобы находить в ней вкус.
• Совет — это всегда исповедь.
• Сцена — излюбленное оружие женщины.
• Трудно придумывать идеи и легко придумывать фразы; этим объясняется успех философов.
• Успешный брак — это здание, которое нужно ежедневно перестраивать.

Статьи о произведениях

• См. Категория:Произведения Андре Моруа

О Моруа

Умная голова, немного тяжёлая для стройного и хрупкого тела; типично французское выражение лица, которое складывается из утончённой внимательности, лёгкой усталости и какого-то гурманства, позволяющего с абсолютной точностью выбрать из окружающей обстановки такие штрихи, которые оставляли бы эстетическое впечатление. Это человек, необыкновенно много повидавший и знающий мир как свои пять пальцев. Он ездит из страны в страну, казалось бы, ничем особенно не интересуясь и в то же время интересуясь всем. В разговоре, так же как и в своих книгах, он соединяет безукоризненную лёгкость с чёткостью и глубиной мысли. Быть серьёзным, не становясь дотошным,— одна из традиционных черт французской духовной культуры. Он очень похож на свои книги; в то время как у нас ему принесли популярность беллетризованные биографии, сам он мечтает о романах и фантастических рассказах, в которых методы и выводы современной науки были бы доведены до гротеска.

— Карел Чапек, «Андре Моруа», 1930

	… преснейшие и какие-то, на мой вкус, полуинтеллигентские биографии «романсэ» а-ла Моруа.
	— Владимир Набоков, письмо Г. П. Струве 25 августа 1933

	Там, где Моруа не уделял должного внимания времени, эпохе, формирующей творческую личность, он побед не одерживал. <…> Но и сам Моруа увидел со временем <…> ограниченность одного лишь биографического подхода.
	— Фёдор Наркирьер, «А. Моруа — литературный критик», 1969