Этот бессмертный

«Этот бессмертный» (англ. This Immortal) — первый роман Роджера Желязны, впервые издан в 1965 году. Постапокалиптика. Сначала опубликован как «…И зовите меня Конрад» («…And Call Me Conrad»), через год был дополнен, а название изменено.

Цитаты

	Луна выкатила свою постную физиономию на подоконник и стала строить мне рожи.
	The moon pushed her ravaged face up over the window-sill to mock me.

	… пока мы огораживали страстью наш октябрь и остров Кос, Земля уже пала в руки сил, что сметают все октябри. Возникнув изнутри и извне, эти силы роковой развязки уже тогда маршировали гусиным шагом среди руин — безликие, неотвратимые, с оружием на изготовку.
	… as we willed walls of passion around our October and the isle of Kos, the Earth had already fallen into the hands of those powers which smash all Octobers. Marshaled from within and without, the forces of final disruption were even then goose-stepping amidst the ruins—faceless, ineluctable, arms upraised.

	Мы <…> вплетали наши следы в следы серебристых чаек, похожие на иероглифы, там, на влажных песках пляжей острова Кос…
	We <…> picked our way through the ruins of the Frankish castle, or mixed our tracks with the hieroglyph-prints of the herring-gulls, there on the wet sands of the beaches of Kos…

	… левая моя щека была в ту пору вроде карты Африки, выполненной в пурпурных тонах, — и все из-за мутантного грибка, который я подцепил от заплесневевшего с задней стороны холста, когда в нью-йоркскую поездку откапывали Галерею Гугенхейма; <…> глаза у меня разные. (Когда я хочу устрашить человека, я вперяюсь в него холодным голубым правым глазом, карий же служит для Взглядов Искренних и Честных.)
	… my left cheek was then a map of Africa done up in varying purples, because of that mutant fungus I'd picked up from a moldy canvas back when I'd been disinterring the Guggenheim for the New York Tour; <…> my eyes are mismatched. (I glare at people through the cold blue one on the right side when I want to intimidate them; the brown one is for Glances Sincere and Honest.)

	День понемногу нажимал на педали, въезжая в этот мир.
	Day was starting to lever its way into the world.

	Слава богу, что ни давление, ни осмос не возродят утраченное Адамом ребро.
	Nor pressure, nor osmosis will restore Adam's lost rib, thank God.

	… солнце натягивало свою световую сеть.
	… the sun tightened its net of light.

	… большая тропическая луна сияла так, будто вот-вот лопнет…
	… a big tropical moon was shining fit to bust…

Она была маленькой и, подобно всем, кто ненавидит день, белой под своим полугримом, как сметана. Она напоминала мне совершенную механическую куклу с неисправной начинкой — холодная грация и некая предрасположенность бить людей ногой в челюсть, когда они меньше всего этого ожидают; у неё было великое множество оранжево-коричневых волос, завязанных в гордиев узел по последней моде, что выводило меня из себя, когда я пытался его развязать, мысленно, конечно;..

She was small and, like all day-haters, creamy somewhere under her simicolor. She reminded me of an elaborate action-doll with a faulty mechanism—cold grace, and a propensity to kick people in the shins when they least expected it; and she had lots and lots of orangebrown hair, woven into a Gordian knot of a coiff that frustrated me as I worked at untying it, mentally;..

	— Знаешь, — продолжала она, голос её звучал плоско, опустошенно, — ты ночной кошмар с походкой мужчины. Я уронил руку, закатившись грудным смехом. — Знаю, — сказал я. — Приятных снов.
	"You know," she continued, her voice flat, emptied of emotion, "you're a nightmare that walks like a man." I dropped my hand, chuckled inside a tight chest. "I know," I said. "Pleasant dreams."

	— Кого же это он на сей раз собирается избавить от груза кармы?
	"Whose karmic burden is he likely to help lighten?"

	Она коснулась кончиком языка верхней губы, затем прижала его сильнее, словно пыталась выдавить из него виноградный сок или попридержать слова.
	She touched her tongue to her upper lip, then pressed it hard, as though to squeeze out the grapejuice or keep in the words.

	… монотонный гром там-тамов Папы Джо. Через какое-то время эти звуки заполнили собою все вокруг — мою голову, землю, воздух, — возможно, такими казались удары сердца кита наполовину переваренному Ионе.
	… the monotonous thunder of Papa Joe's drumming. After a time this sound filled everything—my head, the earth, the air—like maybe the whale's heartbeat had seemed to half-digested Jonah.

	Хасан уже встал на ноги. Зубы его были оскалены, глаза были как щёлки, лицо его в блеске пота пошло от напряжения горами и долинами. Борода его была как огневой удар наконечника копья. Одежда его, зацепившаяся за какие-то настенные украшения, была как чёрные крылья.
	Hasan had gotten to his feet. His teeth were bared and his eyes were slits, and his face bore the ridges and valleys of exertion beneath its sheen of sweat. His beard was a fireshot spearhead. His cloak, caught high against some wall decoration, was black wings.

	— Хасан и так уже убийца. Если бы за каждого убитого им ты получила бы кусочек жвачки и попробовала бы всю её сжевать, ты бы выглядела, как бурундук.
	"Hasan is a killer. If you had a piece of gum for every man he's killed and you tried to chew it all, you'd look like a chipmunk."

	Да, женщины никогда не дают мне пощечину, поскольку я всегда подставляю первой другую щёку, а они боятся грибка; так что полагаю, слегка меня придушить — это и есть единственная для них альтернатива.
	Well, women never slap me because I always turn the other cheek first and they're afraid of the fungus, so I guess a quick choke is about the only alternative.

	— Есть что-нибудь новенькое в Искусствах? — Нет. — В Монументах? — Нет. — В Архивах? — Нет. — Какая интересная у вас работа!
	"Anything new happening in Arts?" "No." "Monuments?" "No." "Archives?" "No." "What interesting work you must do!"

	— Что-то вроде людей. Они различаются по размеру, форме и ничтожности.
	"Sort of human. They vary in size, shape, and meanness."

	… он с не виданной мною быстротой поймал меня в замок и так сдавил, что из пор моих брызнули большие плоские цветы, и сильная боль пронзила мои бока.
	… he caught me in a body lock that squeezed the big flat flowers of moisture out of my pores and caused a great pain in my sides.

	— … отправляться в ад за огоньком для сигареты дураков нет.
	… one does not go to hell to light a cigarette.

	Пуф-пуф-пуф, — дышал веганец. Так-тебя-растак, — бежали мои мысли.
	Puff-puff-puff, went the Vegan. Damn-damn-damn, went my thoughtstrings.

	— Странные существа возникают возле Горячих Мест. Мы это знаем. — …Где Прометей обронил слишком много огня созидания! — Нет — где какой-то подонок бросил кобальтовую бомбу, и яркоглазые мальчики и девочки кричали Eloi радиоактивному пеплу…
	"Strange things do come out of the Hot Places. We know that." "… Where Prometheus spilled too much of the fire of creation." "No, where some bastard lobbed a cobalt bomb and the bright-eyed boys and girls cried 'Eloi' to the fallout."

	Солнце стало на западе крошечным кусочком апельсиновой кожуры.
	The sun was a tiny piece of orange-rind in the west.

	Ночь высоко над головой была как просмоленная парусина, пологом натянутая на верхушки деревьев, проколотая слабыми метинами звёзд, вспоротая зазубренным жёлтым лунным серпом печали.
	High overhead, the night was a tarp, stretched tent-wise across the treetops, pricked with faint starmarks, torn with a jagged yellow crescent of a tear.

	Пламя поднялось до самой вершины и начало глодать ночь.
	The flames reached the top and began to nibble at the night.

Перевод

И. Ю. Куберский, 1993 (с незначительными уточнениями)

О романе

	… совершенно очаровательно, оптимистично и бесконечно высокообразованно, <…> [хотя] непосредственная проблема <…> решается слишком аккуратно.
	… utterly charming, optimistic, and infinitely better-educated <…> [though] the immediate problem <…> is solved too neatly.
	— Альгис Будрис

	… растерянная и глубоко ошибочная эксгумация старых греческих мифов <…>. Мифическая основа лежит тяжеловесной и непереваренной в желудке повести, и только желязновское врождённое чутьё на персонажей заставляет эту поделку работать.
	… is a confused and deeply flawed exhumation of old Greek myths <…>. The mythic basis lies there, stodgy and undigested, in the stomach of the tale, and only Zelazny's innate sense of character makes this journeyman effort work.
	— Брайан Олдисс, «Кутёж на триллион лет» (гл. 12), 1986

	… Номикос явно и Герой с тысячью лицами, и трикстер, который издевается над главным сюжетом своего мифа; он и искупитель, и дорожный бегун, и волхв, и Супермен и Тайный властелин. Под разными именами — это базовая фигура большинства последующих книг Желязны: остроумная, меланхоличная, романтичная, сентиментальная, одинокая, достигающая высших состояний по мере необходимости, чтобы справиться с сюжетом, и почти во всех смыслах имеющая поразительно сложные проблемы с осуществлением желаний.
	… Nomikos is clearly both the Hero of a Thousand Faces and the Trickster who mocks the high road of myth; he is redeemer and road-runner and magus and Superman and Secret Master. Under various names, this basic figure crops up in most of Zelazny's later books: wisecracking, melancholic, romantic, sentimental, lonely, metamorphosing into higher states whenever necessary to cope with the plot, and in almost every sense an astonishingly sophisticated wish-fulfilment.
	— Джон Клют