Цитаты о Льюисе Кэрролле

Здесь представлены цитаты других людей о Льюисе Кэрролле (Чарлзе Латвидже Доджсоне, 1832—1898) и его творчестве в целом.

Цитаты

	Остроумец, джентльмен, зануда и гений.:гл.16
	— Гарри Фёрнесс

Одна особенность делала его рассказы ещё более увлекательными для ребёнка. Заключалась она в том, что он умел так вести диалог со своими слушателями, что каждый их вопрос или замечание могли придать совершенно новое направление его рассказу, и у слушателя создавалось впечатление, что он тоже принимает участие в сочинении рассказываемой истории. Наиболее восхитительным образом такая его манера проявлялась, когда он рассказывал свои небылицы <…>. Его живое воображение могло перелетать от одного сюжета к другому и никогда не связывало себя требованием какой бы то ни было правдоподобности. <…> Он писал мне, что долгие беседы с ребёнком доставляют ему величайшее наслаждение и позволяют постичь всю глубину детского ума. <…> Мне кажется, что он не всегда отчётливо осознавал, что все, кого он знал детьми, не могут остаться такими навсегда. — с 1875 г. она была одной из любимых его девочек-корреспонденток

— Гертруда Чатауэй (Gertrude Chataway), воспоминания

	Льюис Кэрролл писал бессмыслицу, преувеличивая смысл, — некую избыточную логичную логику. Игра его слов интеллектуальна.
	Lewis Carroll wrote nonsense by exaggerating sense—a too logical logic. His coinages of words are intellectual.
	— Олдос Хаксли, «Эдвард Лир», 1923

	— Мистер Доджсон, — сказал любопытный малыш, Я на лбу твоём вижу морщины. Но так остро и весело ты говоришь! В чём же дело? Открой мне причину. — В ранней юности, — Доджсон ему отвечал, — Математиком был я, признаюсь, Чтобы разум мой робким, как Кролик, не стал Или диким, как Мартовский Заяц. — перевод: О. Л. Седакова; по мотивам стихотворения «Папа Вильям» из гл. V «Алисы в Стране чудес»
	'You are wise, Mr. Dodgson,' the young child said, 'And your foreheadis gettinga wrinkle; And yet you've so twinkling an eye in your head— I'm wondering what makes it twinkle?' 'In my youth,' Mr. Dodgson replied to the child, 'I acquired mathematical habits To keep my odd thoughts from becoming as wild As March Hares, and asfrequent as Rabbits.'
	— Элинор Фарджон, «Льюис Кэрролл к нам пришёл сегодня», 1941

	Он занимает видное место не только как один из пионеров любительской фотографии Великобритании, без всяких колебаний я бы назвал его самым выдающимся фотографом XIX века, который снимал детей.:с.21
	— Хельмут Гернсхайм

Вообще Льюису Кэрроллу была свойственна удивительная безучастность в отношении ко всему, что сколько-нибудь превышало, так сказать, пределы его натуры. <…> Льюис Кэрролл вообще отличался благонамеренностью. <…> И тем не менее эта несколько жалкая ущемлённость натуры <…> Чарльза Лутвиджа Доджсона отступала под натиском острого ума и непреодолимой наблюдательности Льюиса Кэрролла. И он, с таким неподдельным удовлетворением расписывающий в дневнике, как удалось ему несколько минут говорить с наследником престола или завести знакомство в высшем кругу, вдруг отбрасывает угодничество и свободно смеётся над нелепостью сословных предрассудков. <…> Инерция ума, действующая сильно, не даёт ему замкнуться в абсурде, но, напротив, заставляет разрушать по мере возможности всяческую нелепицу. <…> Раз нарушив логику, допустив смещение, он затем всё остальное будто бы не трогает со своих мест и в то же время неумолимо «редуцирует» до абсурда.

— Дмитрий Урнов, «В Зазеркалье»

Гилберт Честертон

	Льюис Кэрролл велик в этом лирическом безумии. <…> Великая литература нонсенса имеет огромную ценность, однако будет по меньшей мере разумно отметить, что это ценность в основном в глазах взрослых. <…> Льюиса Кэрролла должны читать не дети; дети пусть лучше лепят пирожки из грязи.:с.76-7 — иронично:с.77
	Lewis Carroll is great in this lyric insanity. <…> The great literature of Nonsense has enormous value, but it may at least be reasonably maintained that this value exists chiefly for grown-up people. <…> It is not children who ought to read the words of Lewis Carroll; they are far better employed making mud-pies.
	— «Библиотека для детской», 1901

Освобождать Льюиса Кэрролла от опеки Чарлза Доджсона — занятие увлекательное, но нелёгкое. <…> При первом поверхностном взгляде интереснее всего в нём было то, что он вошёл в свой собственный иррациональный Эдем именно сквозь эти железные ворота рационального. Всё в этом человеке, что могло бы, как это часто бывает у литераторов, быть привольным, легкомысленным и беспечным, было особенно строгим, респектабельным и ответственным. Лишь у его разума бывали каникулы; чувства его каникул никогда не знали; и уж, конечно, не знала их и его совесть! Возможно, совесть эта была вполне традиционной; но его моральные принципы, назовём ли мы их традиционными установками или твёрдыми убеждениями, нельзя было не то чтобы поколебать, но даже хотя бы слегка сдвинуть или пошелохнуть. Даже в своём воображении он не давал себе воли ни в общественной жизни, ни в области морали и философии; он признавал её лишь в математике. Хоть он и был превосходным преподавателем математики, он вполне мог представить себе ситуацию, при которой плюс равнялся бы минусу. Но, хоть он и был истинным христианином, он не мог себе представить, как это первые могут стать последними, а последние — первыми; как сильные могут быть свергнуты с трона, а кроткие и нищие — возвышены. <…> Его воображение само собой двигалось в сторону интеллектуальной инверсии. Мир логический он сумел увидеть перевернутым; любой другой мир он не сумел увидеть даже в обычном состоянии. Он взял треугольники и превратил их в игрушки для своей маленькой любимицы; он взял логарифмы и силлогизмы и обратил их в нонсенс. Но в самом специальном смысле в его нонсенсе нет ничего, кроме нонсенса. И его бессмыслице нет смысла; этим она отличается от более человечного нонсенса Рабле или более горького — Свифта. Кэрролл всего лишь играл в Логическую Игру; его великим достижением было то, что игра эта была новой и бессмысленной, и к тому же одной из лучших в мире.

— «Льюис Кэрролл», 1932

	В Льюисе Кэрролле всё было связано с тем, что он называл Логической Игрой; кстати, считать логику игрой очень по-викториански. Викторианцам надо было изобрести некий эфемерный Эдем, где они могли бы наслаждаться доброй логикой, ибо всему серьёзному они предпочитали дурную логику. <…> Он не только учил детей стоять на голове. Он учил учёных стоять на голове. А это для головы хорошая проверка. <…> [он] выделял из застывшего торгашества современного мира пьянящее молодое вино, нет, мёд интеллектуального нонсенса…
	Everything in Lewis Carroll is part of what he called the Game of Logic; it is very Victorian, by the way, to think of logic as a game. The Victorians had to invent a sort of impossible paradise in which to indulge in good logic: for all serious things they preferred bad logic. <…> He was not only teaching children to stand on their heads; but he was also teaching dons to stand on their heads. It is a good test of a head to stand on it. <…> have distilled from the dense commercial solidity of the modern world a wild new wine or honey of intellectual nonsense…
	— «По обе стороны зеркала», 1933

Биографические

	… та чуть ли не странная простота, а порой непритворная и трогательная детскость, которая отличала его во всех областях мысли, проявлялась в его любви к детям и в их любви к нему, в его боязни причинить боль любому живому существу…
	… almost curious simplicity, at times, that real and touching child-likeness that marked him in all fields of thought, appearing in his love of children and in their love of him, in his dread of giving pain to any living creature…:ch. IX
	— декан Пэджет (Paget), проповедь «Достоинство простоты» (Virtue of Simplicity), Крайст-черч, 23 января 1898

	… узнать его значило его полюбить…
	… man whom to know was to love…:preface
	— Стюарт Коллингвуд, «Жизнь и творчество Льюиса Кэрролла», 1898

Многие утверждают, что он любил детей, только пока они оставались детьми, и терял к ним интерес, когда они вырастали. Мой опыт был иного рода: мы оставались друзьями всегда. Я думаю, иногда возникали недоразумения оттого, что многим выросшим девочкам не нравится, когда с ними обращаются так, будто им всё ещё десять лет. Лично мне эта его привычка всегда казалась очень милой. — Gertrude Atkinson — дочь приятеля Кэрролла по колледжу

— Гертруда Аткинсон, воспоминания

В издательстве Nonsuch Press внушительным томом в 1293 страницы вышло полное собрание сочинений Льюиса Кэрролла. Теперь уже делать нечего — Льюису Кэрроллу раз и навсегда надлежит быть собранным воедино. Нам же надлежит охватить его во всём единстве и полноте. Однако мы снова — который раз! — терпим поражение. Нам кажется, что вот он, наконец, Льюис Кэрролл; мы глядим пристальнее — и видим оксфордского священника. Нам кажется, что вот он, наконец, достопочтенный Доджсон; мы глядим пристальнее — и видим волшебника и чародея. Книга распадается у нас в руках на две части. Чтобы собрать её воедино, мы обращаемся к его «Жизни». Но тут мы обнаруживаем, что у достопочтенного Ч. Л. Доджсона не было жизни. Он шёл по земле таким лёгким шагом, что не оставил следов. Он до такой степени пассивно растворился в Оксфорде, что стал невидимкой. Он принял все условности; он был педантичен, обидчив, благочестив и склонен к шуткам. Если у оксфордской профессуры XIX в. была некая суть, этой сутью был он. Он отличался такой добротой, что сёстры его боготворили; такой чистотой и безупречностью, что его племяннику решительно нечего о нём сказать. Он только намекает, что, возможно, «на всей жизни Льюиса Кэрролла лежала тень разочарования». Мистер Доджсон тотчас опровергает эту догадку. «Моя жизнь, — заявляет он, — свободна от всяких волнений и бед». Но в этом прозрачном желе был скрыт необычайно твёрдый кристалл. В нём было скрыто детство. <…> его детство было словно отсечено ножом. Оно осталось в нём целиком, во всей полноте. Он так и не смог его рассеять. И потому, по мере того как шли годы, это чужеродное тело в самой глубине его существа, этот твёрдый кристаллик чистого детства лишал взрослого жизненных сил и энергии. Он скользил по миру взрослых, словно тень, и материализовался лишь на пляже в Истборне, когда подкалывал английскими булавками платья маленьким девочкам. Но, так как детство хранилось в нём целиком, он сумел сделать то, что больше никому не удалось — он сумел вернуться в этот мир; сумел воссоздать его так, что и мы становимся детьми.

— Вирджиния Вулф, «Льюис Кэрролл», 1939 [1948]

	Сам Кэрролл считал свою дружбу с девочками совершенно невинной; у нас нет оснований сомневаться в том, что так оно и было. К тому же, в многочисленных воспоминаниях, которые позже оставили о нём его маленькие подружки, нет ни намёка на какие-либо нарушения приличий. В викторианской Англии многие склонны были идеализировать красоту и девственную чистоту девочек, эта тенденция нашла своё отражение и в литературе той поры. Несомненно, это способствовало уверенности Кэрролла в том, что его склонность к дружбе такого рода носит характер духовный, хоть и не объясняет самой склонности. В наши дни Кэрролла порой сравнивают с Гумбертом Гумбертом, от чьего имени ведётся повествование в «Лолите» Набокова. Действительно, и тот и другой питали страсть к девочкам, однако преследовали они прямо противоположные цели. У Гумберта Гумберта «нимфетки» вызывали плотское желание. Кэрролла же потому и тянуло к девочкам, что в сексуальном отношении он чувствовал себя с ними в полной безопасности. От других писателей, в жизни которых не было места сексу (Торо, Генри Джеймс и др.), и от писателей, которых волновали девочки (По, Эрнест Даусон и др.), Кэрролла отличает именно это странное сочетание полнейшей невинности и вполне гетеросексуальной страстности. Сочетание, едва ли не уникальное в истории литературы.
	There is no indication that Carroll was conscious of anything but the purest innocence in his relations with little girls, nor is there a hint of impropriety in any of the fond recollections that dozens of them later wrote about him. There was a tendency in Victorian England, reflected in the literature of the time, to idealize the beauty and virginal purity of little girls. No doubt this made it easier for Carroll to suppose that his fondness for them was on a high spiritual level, though of course this hardly is a sufficient explanation for that fondness. Of late Carroll has been compared with Humbert Humbert, the narrator of Vladimir Nabokov's novel Lolita. It is true that both had a passion for little girls, but their goals were exactly opposite. Humbert Humbert's "nymphets" were creatures to be used carnally. Carroll's little girls appealed to him precisely because he felt sexually safe with them. The thing that distinguishes Carroll from other writers who lived sexless lives (Thoreau, Henry James . . .) and from writers who were strongly drawn to little girls (Poe, Ernest Dowson . . .) was his curious combination, almost unique in literary history, of complete sexual innocence with a passion that can only be described as thoroughly heterosexual.
	— Мартин Гарднер, Аннотированная «Алиса» (The Annotated Alice, введение), 1960

	… двусмысленные фотографии, которые он делал в затемнённых комнатах. <…> Его влекли грустные, сухопарые нимфетки, чумазые и полураздетые или, скорее, полуприкрытые, словно бы участвующие в некой скучной и скверной шараде.
	… those ambiguous photographs he took in dim rooms. <…> His were sad scrawny little nymphets, bedraggled and half-undressed, or rather semi-undraped, as if participating in some dusty and dreadful charade.
	— Владимир Набоков, интервью А. Аппелю сентября 1966

Льюису Кэрроллу доводилось сражаться с дьяволом — а, как мы знаем, для викторианцев секс часто был личиной дьявола. Я убеждён, что Кэрролл выходил победителем из этих сражений. <…> В глубине души Кэрролл сознавал, что если он хоть раз уступит малейшему искушению в дружбе с детьми, то никогда не сможет возобновить этой дружбы. Он был своего рода викторианским Ловцом во ржи, однако он не был Гумбертом Гумбертом.

— Мортон Коэн, «Льюис Кэрролл и викторианская мораль»

	… в математике он вплотную подошёл к трудам, подготовившим появление компьютеров. Его методы всегда computer-friendly, то есть позволяют легко написать алгоритм, который можно использовать в компьютере.:гл.18
	— Франсин Абелис

Истории о том, как молодые женщины без сопровождения проводили каникулы у моря с Льюисом Кэрроллом, вряд ли могли бы умилить добропорядочное викторианское общество, к которому принадлежали большинство читателей Коллингвуда. Совсем не это хотелось услышать публике о создателе «Алисы»! Легко понять, что семейство Доджсон стремилось положить конец сплетням, неизбежно окружавшим подобные эскапады. Публично сказать правду — признаться в печати, что Льюис Кэрролл обедал, гулял, ездил к морю наедине с молодыми девицами, оставался ночевать в домах вдов и замужних женщин, чьи мужья находились в отъезде, — было всё равно что предположить в преподобном Доджсоне прелюбодея и совратителя! Это просто никуда не годилось. [Однако для публики того времени, как и для семейства Кэрролла, дружба с девочками выглядела абсолютно безопасной темой. Считалось, что до четырнадцатилетнего возраста девочка <…> стоит выше всего земного и грешного.] Именно эти представления стоят за наивными попытками семейства убедить публику, что все его многочисленные приятельницы были моложе роковых четырнадцати лет. Эта манипуляция становится особенно прозрачной, когда выясняется, что даже в тщательно отобранной Коллингвудом переписке почти половина цитируемых писем написана девочкам старше четырнадцати, а четверть адресована девицам восемнадцати лет и старше.

— Кэролайн Лич, «В тени дитя мечты: Новое восприятие Льюиса Кэрролла» (In the Shadow of the Dreamchild: A New Understanding of Lewis Carroll), 1999

Отнюдь не трогательный интерес дядюшки к прелестным ангелочкам оберегали от постороннего взгляда престарелые викторианские дамы, но его склонность к сомнительным, по их мнению, спектаклям, в которых играли бойкие молодые актрисы, его благосклонные отзывы о полотнах, изображающих обнажённых женщин. Доказательства столь вульгарного вкуса казались им поистине скандальными, и они замалчивали их последовательно и методично, не подозревая, что тем самым подпитывают распространённое представление о Льюисе Кэрролле как об извращенце и маньяке. <…> Поведение Кэрролла объясняется прежде всего крайней независимостью характера, стремлением самому, в соответствии со своим разумением и своей совестью, принимать решения и контролировать ситуацию. Он избегал всего, что могло быть ему навязано. (До такой степени, что не даже хотел, чтобы ему назначали время встречи, ограничивая тем самым его свободу.) Что может быть менее обязывающим, менее требовательным, чем общение с child-friend?

— Уго Лебейли

После выхода в свет набоковской «Лолиты» (1955) <…> массовому читателю стало окончательно ясно, что Кэрролл, конечно, был педофилом. Теперь, наконец, кэрролловский эвфемизм child-friends открыл свой истинный смысл: нимфетки! С новой жадностью читатель вглядывался в мемуары кэрролловских «нимфеток», пытаясь читать между строк. Теперь уже ни один серьёзный исследователь творчества Кэрролла не мог обойти молчанием проклятый вопрос о том, КАК именно любил Кэрролл маленьких девочек. И если исследователь не желал признавать писателя педофилом и извращенцем, ему приходилось занимать оборонительную позицию и выстраивать систему оправданий. <…> Возможно, сам Кэрролл отчасти способствовал возникшей путанице. Взять хотя бы изобретённый им термин child-friend. По сути, это словосочетание указывало не столько на возраст (или даже возрастную разницу), сколько на тип отношений, столь обычный для Кэрролла и столь мало понятный обществу, вероятно, сегодняшнему так же, как и тогдашнему. Впрочем, само слово child и в XIX веке всё ещё сохраняло отзвуки иных оттенков значений. Слово это могло указывать не только на возраст, но и на характер отношений, в частности, определяемый разницей в возрасте или в социальном положении (ср. принятое в ХVIII веке выражение «дети и слуги»). Кстати говоря, не зря, видимо, многие современники упоминали, как внимателен был Кэрролл к слугам, — по всей видимости, для него особое значение имели отношения с более слабыми, зависимыми, в известной степени более уязвимыми, — не стоит забывать, что Кэрролл рано узнал бремя ответственности за восьмерых младших братьев и сестер… Однако в употреблении Кэрроллом слова child был, конечно, и игровой компонент, на что справедливо указывают и Кэролайн Лич, и профессор Лебейли. Он частенько употреблял слово «ребёнок» применительно к особам женского пола в возрасте двадцати, тридцати, а то и сорока лет… <…> Это был человек совести, в своих помыслах и поступках он давал строгий отчёт Господу. Но никогда — никогда! — не путал он Господа с миссис Гранди, с духовными и светскими властями.

— А. Борисенко, Нина Демурова, «Льюис Кэрролл: мифы и метаморфозы»

Отдельные статьи

• См. Категория:Литература о Льюисе Кэрролле