Франсуа Рабле

Франсуа Рабле́ (фр. François Rabelais; 1494, Шинон — 9 апреля 1553, Париж) — французский писатель, один из величайших европейских сатириков-гуманистов эпохи Ренессанса, врач. Его главное произведение — сатирический роман-эпопея «Гаргантюа и Пантагрюэль» в 5 книгах, который подразумевает большинство обобщающих высказываний о его творчестве.

Франсуа Рабле

Статья в Википедии

Произведения в Викитеке

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

Писать лучше смеясь, чем со слезами, ибо смех — особенная примета человека.

Разум человека сильнее его кулаков.

Легенда больше всего приукрасила рассказ о его последних часах. Ему приписывают и меланхолическое обращение к окружающим: «Задёрните занавес: фарс окончен», и знаменитые <…> скептические слова: «Je vais querir le grand Peut-Etre» («иду искать великое Быть-Может»), и насмешку над священником, подававшим ему последнее причастие: «Мне смазывают сапоги для большого путешествия», и буффонное завещание: «У меня нет ничего ценного, я много должен, остальное я оставляю бедным».

О Рабле

См. также Категория:Литература о Франсуа Рабле

	… Рабле, когда он хорош, — первый среди хороших буффонов. Для одной нации не надобно двух мастеров в этом ремесле, но один нужен.
	… Rabelais, quand il est bon, est le premier des bons bouffons. Il ne faut pas qu’il y ait deux hommes de ce métier dans une nation ; mais il faut qu’il y en ait un.
	— Вольтер, письмо М. дю Деффан 12 апреля 1760

	Шутовской Гомер.
	Homère bouffon.
	— Шарль Нодье

	… Рабле <…> и теперь читают и изучают <…> люди всех образованных наций. Язык [его] <…> устарел, но содержание сочинений всегда будет иметь свой живой интерес, потому что оно тесно связано со смыслом и значением целой исторической эпохи. Это доказывает ту истину, что только содержание, а не язык, не слог может спасти от забвения писателя, несмотря на изменение языка, нравов и понятий в обществе.
	— Виссарион Белинский, «Мысли и заметки о русской литературе», январь 1846

Серьёзность и возвышенность его вкусов, естественная и благородная непринуждённость его влечений, являвшая резкий контраст с этой эпохой упадка, вскоре показали всю неуместность его присутствия в монастыре такого ордена. Он ушёл из него и попытался устроиться в другом, менее презренном ордене — бенедиктинцев, однако не смог ужиться и с ними; тогда он окончательно <…> надел светское платье; он швырнул, как говорят в народе, свою рясу в крапиву и поехал в Монпелье изучать медицину.

— Шарль Огюстен Сент-Бёв, «Французские легенды. Рабле» Эжена Ноэля, 1850

	Рабле, Мольер и Вольтер, эта троица разума, <…> Рабле — Отец, Мольер — Сын, Вольтер — Дух Святой, этот тройной взрыв смеха, галльского — в шестнадцатом веке, человеческого — в семнадцатом, всемирного — в восемнадцатом…
	— Виктор Гюго, «Париж», 1867

Творчество Рабле можно уподобить кафедральному собору, воздвигнутому во славу человечности, свободомыслия и терпимости, но в то же время собору готическому, в котором нет недостатка ни в старинных желобах, ни в чудищах, ни в гротесковых сценах, столь любезных сердцу ваятелей средних веков; того и гляди, заблудишься в этом лабиринте… <…> его юмор был и остаётся юмором монаха и священнослужителя; шутки Рабле донельзя наивны; они не приносят нам утончённого наслаждения, и в этом их главный порок. <…> Рабле, сам того не сознавая, был чудом своей эпохи. В век изысканности, грубости и педантизма он был, как никто другой, изыскан, груб и педантичен. Его гений сбивает с толку тех, кто ищет в нём недостатков. Так как их у Рабле множество, то резонно думают, что у него их нет вовсе. Он мудр и безумен; изыскан и тривиален; он беспрестанно путается, сам себя сбивает с толку, сам себе противоречит. Но он заставляет нас всё видеть и всё любить. <…> нет писателя, <…> который превзошёл бы его в искусстве выбирать и сочетать друг с другом слова. Он пишет играючи, словно забавы ради. Он любит, он боготворит слова. До чего чудесно наблюдать, как он нанизывает их одно на другое! Он не может, не в силах остановиться.

— Анатоль Франс, «Рабле», 1889 (сб. «Литературная жизнь (Серия третья)»)