Тереза Дюнойе (Белинский)
«Тереза Дюнойе[1]. — Матильда, записки молодой женщины. Сочинения Евгения Сю. — Сын тайны[2] Поля Феваля. — Иезуит К. Шпиндлера» — анонимная статья Виссариона Белинского 1847 года[3], где заявленным произведениям посвящена заключительная треть.
Цитаты
правитьРоман и повесть овладели в наше время литературою, или вовсе вытеснив, или оттеснив на задний план все другие её роды. Можно сказать без большого преувеличения, что под литературою в наше время разумеются роман и повесть. <…> Журнал просто не может существовать без романа. И добро бы ещё журнал в нашем русском смысле, <…> нет! настоящий журнал, то, что у нас называется газетою, уже не может поддерживаться только одною политикою, которая всех так интересует и волнует, к которой все так ненасытно жадны. В фельетонах этих журналов печатаются длинные романы, и терпеливые читатели, в продолжение года, а иногда и с лишком, довольствуются двумя или много тремя главами в неделю «интересного» романа и каждый из них пуще всего боится умереть прежде, нежели успеет прочесть его последнюю заключительную главу, для пущей важности, обыкновенно, называемую «эпилогом»… Но вот и эпилог прочтён — глядь, в следующем, а иногда и в том же листке начало нового романа, и опять трепещет за свою жизнь бедный читатель в продолжение года, вплоть до вожделенного эпилога… Журналы набили страшные цены на романы, и теперь иной бездарный писака <…> получает, может быть, те же суммы, которые назад тому лет тридцать казались баснословно огромными, когда дело шло о романах отца и творца новейшего романа, великого и гениального Вальтера Скотта… <…> О деньгах тут спору нет: они считаются тут десятками тысяч и восходят до сотен тысяч — только пишите, пишите, как можно больше, пишите день и ночь, пишите за двоих, за троих, а не станет вас на это одного, найдите себе сотрудников, устройте фабрику… — начало |
В XVIII веке роман не получил никакого определённого значения. Каждый писатель понимал его по-своему. <…> скажем, что все исчисленные нами романические школы и изделия, несмотря на все их различия, совершенно сходны в одном: все они изображали действительность, жизнь и людей в искажённом виде, так, чтобы начитавшийся их и поверивший им молодой человек, вступя в действительную жизнь, с ужасом увидел, наконец, что она диаметрально противоположна тому понятию о ней, которое извлёк он из своих любезных романов. Это были сказки, тешившие воображение и фантазию и добросовестно обманывавшие юный и неопытный ум. Однако ж были и приятные исключения из общности этого явления. <…> |
Не нужно особенно пристально вглядываться вообще в романы нашего времени, сколько-нибудь запечатлённые истинным художественным достоинством, чтобы увидеть, что их характер по преимуществу социальный. <…> Задача современного романа — воспроизведение действительности во всей её нагой истине. И потому очень естественно, что роман завладел, исключительно перед всеми другими родами литературы, всеобщим вниманием: в нём общество видит своё зеркало и, через него, знакомится с самим собою, совершает великий акт самосознания. |
Чистого, наивного верования, свойственного векам младенческого состояния человечества, не было и не могло быть в цивилизации, обладавшей знанием и прошедшей через радикальное отрицание XVIII столетия. Это отразилось и на романе. Он не хотел больше быть сказкою для забавы праздного воображения; напротив, обнаружил притязание на решение высших вопросов мистической стороны жизни. |
В Германии гениальный безумец Гофман возвысил до поэзии болезненное расстройство нерв. Обладая удивительным юмором, при огромном таланте изображать действительность во всей её истинности и казнить ядовитым сарказмом филистерство и гофратство своих соотечественников, — он в то же время, как истинный немец, призраком своего расстроенного воображения, которых искренно пугался и боялся и над которыми тоже искренно смеялся, и фантастическим нелепостям принёс в жертву и свой несравненный талант и бессмертие имени своего в потомстве… <…> как только познакомился он с романами Вальтера Скотта, тотчас понял и то, что это истинные произведения творчества, и то, что его собственные романы — незаконнорожденные дети искусства. Тогда написал он лучшую свою повесть, так громко свидетельствующую об огромности его таланта — «Мастер Иоганнес Вахт», в которой уже не было ничего фантастического. Казалось, он решился идти новою дорогою; но было уже поздно; вскоре после того он умер, истощённый беспорядочным образом жизни. |
Шатобриан <…> из «Мучеников» сделал роман, довольно надутый и реторический; но он был в духе реакции прошлому веку, и потому привёл в восторг возвратившуюся во Францию эмиграцию, которая горьким опытом дознала, что для неё выгоднее мистический пиэтизм, нежели вольтерьянское кощунство, недавно столь любимое ею… |
По мере ознакомления Франции с европейскими литературами, которых она прежде с гордым невежеством не хотела знать, ее собственная литература подверглась влиянию всех других литератур, преимущественно английской, и отчасти даже немецкой. В романе особенно отразилось двойственное влияние Вальтера Скотта и Байрона. Тогда-то возникла так называемая «неистовая школа», любившая изображать ад душевных и физических страданий человека. Все страсти, все злодейства, варварства, пороки, пытки, муки — были пущены в дело. Демонические натуры a la Byron дюжинами рисовались в качестве героев новых произведений. Это было ложно и натянуто, потому что эти страшные Байроны в сущности были предобрые и даже весёлые ребята; но всё это было не без смысла, не без таланта, не без достоинства, хотя и временного только. Французы всегда умеют остаться французами, под чьими бы и под сколькими бы влияниями ни находились они. И потому эти «разочарованные» романы никогда не брались ни за отвлечённые, ни за фантастические идеи, но всегда имели в виду общество, и если, с одной стороны, страшно лгали на него, то, с другой, иногда и говорили правду, а главное — подняли важные общественные вопросы <…>. Наконец, явился Жорж Санд, — и роман окончательно сделался общественным, или социальным. |
У нас многие негодуют на то, что такими романами преимущественно наполняются наши журналы, видя в этом какой-то вред и для нравов и для литературы. Подобное мнение нам всегда казалось несправедливым. «Тысяча и одна ночь, или Арабские сказки» не более вредны для нравов. А что касается до искажения вкуса и упадка литературы — это ещё больше напрасное опасение. Есть люди, которые уже родятся с таким вкусом, который только такими романами и может удовлетворяться: не будь их, они ничего не читали бы. А читать хоть и вздор, лишь бы безвредный, всё же лучше, нежели играть в карты и сплетничать. Что же касается до людей низших классов общества, эти романы для них — истинное благодеяние. Соответственно с их образованием, эти романы для них — художественные произведения, способные развить и возвысить, а не исказить и огрубить их понятия. <…> |
Что бы ни писал Ежень Сю, всегда у него есть что-то вроде мысли, какое-то стремление решить, или, по крайней мере, поставить на вид какой-нибудь нравственный социальный вопрос… В этом отношении он верен себе и в двух романах, которых заглавие выставлено в начале нашей статьи. <…> Тереза видела, <…> что первый предмет её уродливой любви — мерзавец, — и всё-таки продолжала любить мерзавца… Мысль верная, но не новая! Её давно уже прекрасно выразил аббат Прево в превосходном романе своём «Манон Леско». Ещё шире, глубже и полнее развил эту мысль Жорж Санд в одном из лучших романов своих — «Леон Леони». Тягаться г. Сю с такими произведениями, конечно, не под силу; но тем не менее роман его, не будучи художественным созданием, имел бы своё значительное беллетристическое и литературное достоинство, если б в него, как и во все романы Сю, не вмешалась мелодрама. <…> |
Примечания
править- ↑ Therese Dunoyer, 1842.
- ↑ «Чертов сын» (Le Fils du diable), 1846.
- ↑ Современник. — 1847. — Т. II. — № 3 (цензурное разрешение 28 февраля). — Отд. III. — С. 41-62.
- ↑ В конце января — за нарушение обязательств перед издателями журналов Вероном («Constitutionel») и Жирарденом («Presse»).
- ↑ 1 2 3 Е. И. Кийко. Примечания // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 т. Т. X. Статьи и рецензии 1846-1848. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1956. — С. 443-4.
- ↑ Белинский тут впервые указал, что Пушкин понимал под чернью и толпой не весь «простой народ», в чём его потом обвиняли шестидесятники.
- ↑ В. Дорофеев. Примечания к статьям Белинского // А. С. Пушкин в русской критике. — М.: ГИХЛ, 1953. — С. 678.