Тазит

«Тазит» — незаконченная поэма, над которой Александр Пушкин работал в 1829 и 1833 годах. Она не была озаглавлена и в ранних посмертных изданиях называлась «Галуб», в современных — по имени главного героя.

Цитаты

Среди родимого аула Он всё чужой; он целый день В горах один молчит и бродит. Так в сакле пойманный олень Все в лес глядит, все в глушь уходит. Он любит — по крутым скалам Скользить, ползти тропой кремнистой, Внимая буре голосистой И в бездне воющим волнам. Он иногда до поздней ночи Сидит печален над горой, Недвижно в даль уставя очи, Опершись на руку главой. Какие мысли в нём проходят? Чего желает он тогда? Из мира дальнего куда Младые сны его уводят? Как знать? Незрима глубь сердец! В мечтаньях отрок своеволен, Как ветер в небе…

«Нет, — мыслит он, — не заменит Он никогда другого брата. Не научился мой Тазит, Как шашкой добывают злато. Ни стад моих, ни табунов Не наделят его разъезды. Он только знает без трудов Внимать волнам, глядеть на звезды, А не в набегах отбивать Коней с ногайскими быками И с боя взятыми рабами Суда в Анапе нагружать».

Отец Кого ты видел? <…> Сын Убийцу брата. Отец Убийцу сына моего?.. Тазит! где голова его? Дай, нагляжусь! Сын Убийца был Один, изранен, безоружен… Отец Ты долга крови не забыл… Врага ты навзничь опрокинул… Не правда ли? ты шашку вынул, Ты в горло сталь ему воткнул И трижды тихо повернул? Упился ты его стенаньем, Его змеиным издыханьем?.. Где ж голова? подай!.. нет сил… Но сын молчит, потупя очя. И стал Галуб чернее ночи И сыну грозно возопил: «Поди ты прочь — ты мне не сын! Ты не чеченец — ты старуха, Ты трус, ты раб, ты армянин! Будь проклят мной, поди — чтоб слуха Никто о робком не имел, Чтоб вечно ждал ты грозной встречи, Чтоб мёртвый брат тебе на плечи Окровавленной кошкой сел И к бездне гнал тебя нещадно; Чтоб ты, как раненый олень, Бежал, тоскуя безотрадно; Чтоб дети русских деревень Тебя верёвкою поймали И как волчонка затерзали — Чтоб ты… беги, беги скорей! Не оскверняй моих очей!»

И он, не властный превозмочь Волнений сердца, раз приходит К её отцу, его отводит И говорит: «Твоя мне дочь Давно мила; по ней тоскуя, Один и сир давно живу я; Благослови любовь мою; Я беден, но могуч и молод, Я агнец дома, зверь в бою; К нам в саклю не впущу я голод; Тебе я буду сын и друг Послушный, преданный и нежный. Твоим сынам — кунак надежный, А ей приверженный супруг… » — конец основного текста

Хищник смелый, сын Гасуба, Вся надежда старика, Близ развалин Татартуба Пал от пули казака. — черновик продолжения

О поэме

	«Галуб», если б был окончен, верностью задуманного на месте характера стал бы выше «Кавказского пленника» <…>. Стихи «Галуба», «Кромешника», начала Поэмы достигают такой степени совершенства в отделке, что в них не знаешь, чему более удивляться: Пушкину ли или русскому языку? Это резец Кановы или Тенерани, покоривший себе до конца всю звонкую твёрдость нашего мрамора.
	— Степан Шевырёв, «Сочинения Александра Пушкина». Томы IX, X и XI, 1841

Случилось, так, что и одно из последних произведений Пушкина опять посвящено было тому же Кавказу, тем же горцам. Но какая огромная разница между «Кавказским пленником» и «Галубом»! Словно в разные века и разными поэтами написаны эти две поэмы! <…> Если её разделял от «Кавказского пленника» промежуток только десяти лет, — какой великий прогресс! И что бы написал нам Пушкин, если б прожил ещё хоть десять лет!.. <…> В «Галубе» глубоко гуманная мысль выражена в образах столько же отчётливо верных, сколько и поэтических. <…> Отец Тазита — чеченец душой и телом, чеченец, которому непонятны, которому ненавистны все нечеченские формы общественной жизни, который признает святою и безусловно истинною только чеченскую мораль и который, следовательно, может в сыне любить только истого чеченца. В отношении к сыну он не действует иначе, как заодно с чеченским обществом, во имя его национальности. Трагическая коллизия между отцом и сыном, то есть между обществом и человеком, не могла не обнаружиться скоро.

— Виссарион Белинский, «Сочинения Александра Пушкина», статья одиннадцатая и последняя, январь 1846

	Самым сильным и действенным средством [на горцев] Пушкин считал проповедь более гуманной религии — христианства. Это средство, по его мнению, должно смягчить суровые нравы горцев и уничтожить их кровавые обычаи. В поэме «Тазит» <…> Пушкин рисует реальную картину столкновения новой, христианской морали с суровым бытом и понятиями горцев и показывает трагические последствия этого столкновения.
	— Сергей Бонди