Собачье сердце (фильм, 1988)

художественный телефильм 1988 года

«Соба́чье се́рдце» — советский фильм 1988 года, экранизация одноимённой повести Михаила Булгакова.

Собачье сердце (фильм, 1988)
Статья в Википедии
Новости в Викиновостях

Цитаты

править
  •  

Чу-чу-чу! Стучат, стучат копыта.
Чу-чу-чу! Ударил пулемёт!
Белая гвардия наго́лову разбита,
А Красную армию никто не разобьёт!

  •  

Неужели я обожру Совет Народного Хозяйства, если в помойке пороюсь?

  •  

Шарик: Я красавец! Может, неизвестный собачий принц. Инкогнито. Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом. То-то я смотрю, у меня на морде белое пятно. Откуда, спрашивается?

  •  

Шарик: Дворники из всех пролетариев — самая гнусная мразь.

  •  

«Нигде, кроме…» такой отравы не получите, как «…в Моссельпроме!»

  •  

Да вас нельзя узнать, голубчик.

  •  

Как сон?

  •  

Мы одни, профессор? Это неописуемо.

  •  

Дворник: Я вот тоже Брокгауза и Ефрона читал, два тома прочёл. Читаешь, читаешь — слова лёгкие: Мечислав, Богуслав… И, убей Бог, не помню — какой кто! Книжку закроешь — всё вылетело! Помню… Помню одно: Мандриан! Какой, думаю, Мандриан? Нет там никакого Мандриана! Там с левой стороны два Бранецких: один — господин Адриан, другой — Мариан. А у меня Мандриан! А у меня Мандриан…

  •  

Снимайте штаны!

  •  

О, двадцать пять лет, клянусь Богом, ничего подобного. Последний раз — в Париже, на Рю Де Ла Пэр…

  •  

Шарик: Похабная квартирка… Но до чего ж хорошо!

  •  

Я вам, сударыня, вставлю яичники… обезьяны.

  •  

— Вы ко мне?
— Спокойно, товарищ!
— Мы к вам, профессор, и вот по какому делу!
— Вы напрасно, господа, ходите без калош: во-первых, вы простудитесь, а во-вторых, вы наследите мне на коврах, а все ковры у меня персидские.

  •  

— Во-первых, мы не господа!
— Во-первых, вы мужчина или женщина?
— Какая разница, товарищ?!
— Я женщина!
— В таком случае можете оставаться в кепке. А вас, милостивый государь, попрошу снять ваш головной убор.
— Я вам не милостивый государь!

  •  

— Я — Швондер, она — Вяземская, товарищ Пеструхин и товарищ Жаровкин.

  •  

— Скажите, это вас вселили в квартиру Фёдор-Палыча Саблина?
— Нас!
— Боже, пропал дом… что будет с паровым отоплением?..

  •  

— Мы к вам, профессор, вот по какому делу! Мы, управление нашего дома, пришли к вам после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об уплотнении квартир дома!
— Кто на ком стоял??? Потрудитесь излагать ваши мысли яснее.

  •  

Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а в ванной режет кроликов. Может быть. Но я не Айседора Дункан!

  •  

— Пётр Александрович! Ваша операция отменяется! Равно как и все другие операции! Я прекращаю работу в Москве и вообще в России. Сейчас ко мне вошли четверо, среди них одна женщина, переодетая мужчиной, двое мужчин, вооружённых револьверами, и терроризировали меня!.. В таких условиях я не только не могу, но и не имею права работать! Поэтому я прекращаю свою деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в Сочи! Ключи могу передать Швондеру, пусть он оперирует. Но только одно условие: как угодно, что угодно, когда угодно, но чтоб это была такая бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог даже подойти к двери моей квартиры! Окончательная бумажка! Фактическая! Настоящая! Броня! Чтоб моё имя даже не упоминалось! Я для них умер!
— Передайте трубку… Швондеру.

  •  

(уверенно) Да, я слушаю! Председатель домкома Швондер! (после ответа, потрясённо оглядев товарищей) Так! Так… мы же действовали по п-правилам… так! У профессора и так исключительное положение!.. Мы знаем об его работах! Целых пять комнат хотели оставить!..

  •  

Это какой-то… позор!..

  •  

— Если бы сейчас была дискуссия, я доказала бы Петру Александровичу…
— Виноват, вы сию минуту хотите открыть дискуссию?

  •  

— Я понимаю вашу иронию, профессор. Мы сейчас уйдём! Но я как заведующий культотделом нашего дома…
— Заведующая…
— Заведующая… предлагаю вам взять несколько журналов в пользу детей Германии! По полтиннику штука!
— Нет, не возьму.
— Но почему вы отказываетесь?
— Не хочу.
— Вы не сочувствуете детям Германии?
— Сочувствую.
— А, полтинника жалко?!
— Нет.
— Так почему же?
— Не хочу.

  •  

— Знаете ли, профессор… Если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступились бы самым возмутительным образом, вас следовало бы арестовать!
— За что?!..
— А вы не любите пролетариат!
— Да. Я не люблю пролетариат.

  •  

— Доктор Борменталь, оставьте икру в покое. И послушайте моего доброго совета: налейте не английской, а обыкновенной русской водки.
— Новоблагословенная?
— Бог с вами, голубчик! Дарья Петровна сама отлично готовит водку.
— Не скажите, Филипп Филиппыч. Все утверждают, что новая очень приличная. Тридцать градусов.
— А водка должна быть сорок градусов, а не тридцать, это во-первых. А во-вторых, Бог знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать, что им придёт в голову?
— Всё, что угодно.
— И я того же мнения.

  •  

— О! А теперь, Иван Арнольдыч, мгновенно вот эту штучку! Если вы мне скажете, что это плохо, вы мой кровный враг на всю жизнь!.. Это плохо? Плохо? Ответьте, уважаемый доктор!
— Это бесподобно!..

  •  

Заметьте, Иван Арнольдыч: холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими.

  •  

— …А если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет: не говорите за обедом о большевизме и медицине. И — Боже вас сохрани — не читайте до обеда советских газет.
— Гм… Да ведь других нет!
— Вот никаких и не читайте. Я произвёл тридцать наблюдений у себя в клинике. И что же вы думаете? Те мои пациенты, которых я заставлял читать «Правду», теряли в весе. Мало этого, пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит и угнетённое состояние духа. Да.

  •  

Суровые годы уходят
Борьбы за свободу страны.
За ними другие приходят —
Они будут тоже трудны…

  •  

— … Ну теперь, стало быть, пошло. Пропал дом. Всё будет как по маслу: вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замёрзнут трубы, потом лопнет паровое отопление и так далее.
— Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппыч! Они теперь резко изменились.
— Голубчик! Я уже не говорю о паровом отоплении! Пусть! Раз социальная революция, не надо топить. Но я спрашиваю: почему это, когда это началось, все стали ходить в грязных калошах и валенках по мраморной лестнице?

  •  

— И почему это ещё нужно, чтобы до сих пор ещё запирать калоши и приставлять к ним солдата, чтобы их кто-нибудь не стащил?

  •  

— Почему убрали ковёр с парадной лестницы? М-м? Что, Карл Маркс запрещает держать на лестницах ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что второй подъезд дома на Пречистенке нужно забить досками, а ходить кругом, вокруг, через чёрный вход? Кому это нужно?

  •  

— И почему это пролетарий не может снять свои грязные калоши внизу, а пачкает мрамор?!
— Да у него ведь, Филипп Филиппыч, и вовсе нет калош!
— Ничего похожего! На нём теперь есть калоши! И это калоши мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли весной 17-го года! Спрашивается, кто их попёр? Я? Не может быть! Буржуй Саблин? Сахарозаводчик Полозов? Да ни в коем случае. Это сделали как раз вот эти самые… певуны! Да хоть они бы снимали их на лестнице!

  •  

— Какого чёрта убрали цветы с площадок? Почему электричество, дай бог памяти, тухло в течение двадцати лет два раза, в теперешнее время аккуратно гаснет два раза в день?
— Разруха, Филипп Филиппыч.
— А что означает эта ваша «разруха»? Старуха с клюкой? Ведьма, которая вышибла все стёкла, потушила все лампы? Да её вовсе не существует, доктор. Что вы подразумеваете под этим словом, а? А это вот что: когда я, вместо того, чтобы оперировать каждый вечер, начну в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной у меня начнётся разруха. Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат: «Долой разруху!» — я смеюсь. Ей-Богу, мне смешно! Это означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот когда он выбьет из себя все эти, понимаете, галлюцинации и займётся чисткой сараев, прямым своим делом, разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя, дорогой доктор. Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то иностранных оборванцев.

  •  

Мы сегодня ничего делать не будем: во-первых, кролик издох, а во-вторых, в Большом — «Аида». А я давно не слышал. Помните дуэт? (напевает) Ко второму акту поеду!

  •  

Успевает всюду тот, кто никуда не торопится.

  •  

Ошейник всё равно что портфель…

  •  

Ножом в сердце??! Отлично!

  •  

— Значит, Тимофеева, вы желаете озвездить свою двойню…
— Да мне бы имена им дать.
— Ну что ж, предлагаю имена: Баррикада, Бебелина, Пестелина…
— Нет-нет-нет-нет-нет. Нет. Нет. Лучше назовём их просто: Клара и Роза. В честь Клары Цеткин и Розы Люксембург, товарищи!

  •  

Абыр-абыр… абырвалг! Абырвалг! Абырвалг!

  •  

Профессор… у него отвалился хвост!

  •  

Примус! Признание Америки! Москвошвея! Примус! Пивная! Ещё парочку! Пивная! Ещё парочку! Пивная! Ещё парочку! Пивная! Ещё парочку! Москвошвея! Москвошвея! Пивная! Ещё парочку! Буржуи! Буржуи! Не толкайся, подлец, слезай с подножки! Я тебе покажу, твою мать!

  •  

Истинно вам говорю: 4 мая 1925 года земля налетит… на небесную ось!

  •  

— В очередь, сукины дети, в очередь!
— Дайте ему селёдки.

  •  

Шариков: Дай папиросочку, у тебя брюки в полосочку!

  •  

Преображенский: Не плюй на пол!
Шариков: Отлезь, гнида!

  •  

Эх, говори, Москва — разговаривай, Рассея!
Эх, яблочко
Ты моё спелое,
А вот барышня идёт —
Кожа белая.
Кожа белая,
А шуба ценная.
Если дашь чего,
Будешь целая.
Эх, яблочко
Да с голубикою!
Подходи, буржуй —
Глазик выколю!
Глазик выколю —
Другой останется,
Чтоб видал, говно,
Кому кланяться!

  •  

— Он ещё танцует?..
— Танцует!..

  •  

«Никаких сомнений нет в том, что это его незаконнорожденный, как выражались в гнилом буржуазном обществе, сын. Вот как развлекается наша псевдоучёная буржуазия! Семь комнат каждый умеет занимать до тех пор, пока блистающий меч правосудия не сверкнул над ним красным лучом. Швондер».

  •  

— Что это за гадость? Я говорю о галстуке.
— Чем же гадость? Шикарный галстук. Дарья Петровна подарила.
— Дарья Петровна вам мерзость подарила. Вроде тех ботинок. Что это за сияющая чепуха?
— Чего я, хуже людей? Подите на Кузнецкий! Все в лаковых!

  •  

— Спаньё на полатях отменяется. Понятно? Там женщины!
— Ну уж и женщины, подумаешь! Барыни какие! Обыкновенная прислуга, а форсу, как у комиссарши.

  •  

— Не сметь Зину называть Зинкой! Понятно? Понятно, я спрашиваю!?
— Понятно.
— Значит, так: окурки не бросать, не плевать, с писсуаром обращаться аккуратно. С Зиной всякие разговоры прекратить! Она жалуется, что вы в темноте её подкарауливаете!

  •  

Кто сказал пациенту эд… эп… эп…: «Пёс его знает!»? Что вы, в самом деле?

  •  

— Что-то вы меня больно утесняете, папаша!
— Что? Какой я вам папаша?! Что это за фамильярность?! Называйте меня по имени-отчеству!

  •  

Да что вы все? То не плевать, то не кури, туда не ходи! Чисто как в трамвае! Чего Вы мне жить не даёте!

  •  

И насчёт папаши! Это вы напрасно! Разве я просил мне операцию делать? Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. А я, может, своего разрешения на операцию не давал, а равно и мои родные. Я иск, может, имею право предъявить.

  •  

— Вы изволите быть недовольны что вас превратили в человека? Может быть вы предпочитаете снова бегать по помойкам? Мёрзнуть в подворотнях?
— Да что вы всё попрекаете? Помойка, помойка… Я, может, свой кусок хлеба добывал! А если бы я у вас помер под ножиком? Вы что на это выразите, товарищ?
— Филипп Филиппыч! Я вам не товарищ!

  •  

Ну, конечно, уж какие уж мы вам товарищи!.. Ка-ак же! Где-е же! Мы понимаем-с. Мы в университетах не обучались! В квартирах по пятнадцать комнат — с ванными! — не жили! Только теперь пора бы это оставить! В настоящее время каждый имеет своё право.

  •  

— Пальцами блох ловить, пальцами! Не понимаю, откуда Вы их только берёте?
— Да что ж, развожу я их, что ли? Видно, блохи меня… любят.

  •  

— Доку́мент, Филипп Филиппыч мне надо.
— Доку́мент? Ччёрте… А может это как-нибудь…
— Это уж извиняюсь. Сами знаете, человеку без доку́ментов строго воспрещается существовать!

  •  

— Ведь я запрещал вам шляться по лестницам!
— Довольно обидные ваши слова. Очень обидные… Что я, каторжный? Как это так, «шляться»?

  •  

— Ну и что же он говорит, этот ваш прелестный домком?
— Вы его напрасно прелестным ругаете! Он интересы защищает!
— Чьи интересы, позвольте осведомиться?
— Известно чьи, трудового элемента.
— Вы что же, труженик?
— Да уж известно, не нэпман.

  •  

— И как же вам угодно именоваться?
— Полиграф Полиграфыч!
— Ну ладно, не валяйте дурака.

  •  

— Ни в каком календаре ничего подобного быть не может!
— Довольно удивительно, когда у вас в смотровой висит!
— Ну и где?
— Да вот! 4 марта празднуется.
— Да, действительно. В печку его! Сейчас же!..

  •  

— А фамилию позвольте узнать?
— Фамилию? Я согласен наследственную принять.
— А именно?
— Шариков.

  •  

Довольно странно, профессор, как это вы документы называете идиотскими!

  •  

— Бить будете, папаша?!
— Тьфу, идиот!

  •  

— А так, чтобы по-настоящему, это нет. Мучите сами себя, как при царском режиме.
— А как это «по-настоящему», позвольте осведомиться?
— Желаю, чтобы все!

  •  

— Так что же вы читаете? Робинзона Крузо?
— Эту, как её… переписку Энгельса с этим… как его, дьявола… С Каутским!

  •  

Да что тут предлагать? А то пишут, пишут… конгресс, немцы какие-то… Голова пухнет. Взять всё, да и поделить!

  •  

Кто убил кошку мадам Поласухер?!!

  •  

— Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице!
— Да она меня по морде хлопнула! У меня не казённая морда!
— А зачем вы её за грудь ущипнули?

  •  

— Кстати, какой негодяй снабдил вас этой книжкой?
— У вас все негодяи. Ну, что ж, ну, Швондер дал. Чтоб я развивался.

  •  

— Зина! … Там в приёмной… Она в приёмной?
— В приёмной! Зелёная, как купорос.
— Да! Зелёная книжка!
— Ну, сейчас палить. Она ж казённая, с библиотеки!
— Переписка, называется, Энгельса… с этим… с чёртом… В печку её! Я бы этого Швондера повесил, честное слово, на первом же суку.

  •  

— Что вам надо?
— Со Пскова я, странница. Пришла собачку говорящую посмотреть.

  •  

Шариков: Я тяжко раненный при операции, меня, вишь, как оттяпали.
Швондер: Вы анархист-индивидуалист?
Шариков: Мне белый билет полагается.
Швондер: Ну хорошо, не важно пока, факт в том, что мы бумагу профессора отправим в милицию, а вам выдадим документ.

  •  

До чего вредное животное! Про кота я говорю. Такая сволочь…

  •  

— Доктор, ради бога, съездите с ним в цирк! Только посмотрите, в программе котов нету?
— И как только такую сволочь в цирк допускают, Уу!..

  •  

— Что же вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков?
— Что ж я, не понимаю, что ли? Кот — другое дело! Слоны… животные полезные!

  •  

Делай загадочное лицо, дура!

  •  

— Я не господин. Господа все в Париже.
— О! Швондерова работа.

  •  

Нет, я этого Швондера в конце концов застрелю.

  •  

Где же я буду харчеваться?

  •  

Оооооо! Итить твою мать, профессор!! Иди сюда, выпей с нами!

  •  

— Кто это такие?
— Они? Они хорошие.

  •  

Может, Зинка взяла?

  •  

Дарья: (Слышен истошный крик Зины: «Аааа!!! Помогите!!! Мама, помогите!!!») — Что ж ты делаешь, паразит! Вот, полюбуйтесь, господин профессор на нашего визитёра Телеграфа Телеграфовича! Ну я замужем была, мне всё равно, а Зина — невинная девушка!!! Хорошо, что я проснулась!!!

  •  

Дарья, дело молодое!

  •  

— Доктор!
— А вы не имеете пра-ава биться!
— Ладно, ладно! Подождем до утра!
— Борменталь, пусти, куда-а?.. Я ссам пойду-у!..
— Я ему устрою бенефис, когда он протрезвится!
— Филиппыч, ну скажи ему!

  •  

Отец был судебным следователем в Вильно.
— Ну так вот! Это же дурная наследственность!

  •  

…я на свой страх и риск накормлю его мышьяком. Наплевать, что папа судебный следователь!

  •  

На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.

  •  

Вот! Член жилищного товарищества, и площадь мне полагается определённо в квартире номер 5 у ответственного съёмщика Преображенского в шестнадцать квадратных аршин. Благоволите!

  •  

— А если бы мозг Спинозы?
— А на какого дьявола, спрашивается?

  •  

Театр — это дуракаваляние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.

  •  

Отчего от вас так скверно пахнет?
— Известное дело, по профессии. Вчера котов душили-душили, душили-душили, душили-душили, душили-душили…

  •  

— Послушайте, что же вы делаете с этими убитыми котами?
— На польты пойдут! Из них белок делать будут на рабочий кредит.

  •  

Это наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя надо будет выселить из приёмной. У него своя квартира есть.

  •  

Отчего это у вас шрам на лбу, потрудитесь объяснить этой даме.
— Я на колчаковских фронтах ранен!

  •  

Но нельзя же так! С первым встречным… только из-за служебного положения…

  •  

У самих револьверы найдутся!..

  •  

— А как ты знаешь, Полиграфыч, где они прячутся?
— Я их сердцем чую.

  •  

Я на шестнадцати аршинах здесь сижу и буду сидеть!

  •  

— Но позвольте, как же он служил в очистке?
— Я его туда не назначал. Ему господин Швондер дал рекомендацию, если не ошибаюсь.

  •  

— Атавизм? А-а-а!
— Неприличными словами не выражаться!

  •  

Борменталь: А Швондера я собственноручно спущу с лестницы, если он ещё раз появится в квартире профессора Преображенского!
Швондер: Прошу эти слова занести в протокол!..

  •  

Учти, Егоровна, если будешь жечь паркет в печке, всех выселю! Всё!

  •  

Это не от недоверия к нам. Они заняты, им мешать не надо.

  •  

Шарик: Так свезло мне. Так свезло. Просто неописуемо свезло. Утвердился я в этой квартире. Окончательно уверен я, что в моем происхождении нечисто. Тут не без водолаза. Потаскуха была моя бабушка, царствие ей небесное, старушке. Правда голову всю исполосовали зачем-то, но это до свадьбы заживёт. Нам на это нечего смотреть.