Предисловие к «Листьям травы»

Уолт Уитмен написал предисловие к первому изданию стихотворного сборника «Листья травы» 1855 года. Здесь его взгляд на настоящее и будущее литературы США в целом оптимистичен, но в более поздней публицистике (прежде всего в книге «Демократические дали», 1871) он говорит о невозможности существования подлинной литературы в обществе, которым правит «дракон наживы».

Цитаты

Американцы всех эпох и всех народов Земли, наверное, обладали наиболее поэтичной натурой. По сути своей Соединённые Штаты — величайшая из поэм. <…> гений Соединённых Штатов <…> более всего выражался в простом народе. Свойственная простым американцам манера говорить, одеваться, завязывать дружбу — <…> их вековечная преданность свободе — их отвращение ко всему бестактному, как и поверхностному, как и низкому — <…> их интерес ко всему новому и желание способствовать ему — их чувство собственного достоинства и поразительное сочувствие другим — ранимость, когда их третируют, — самый их вид людей, которые отродясь не знали, что это значит вытягиваться по струнке перед высшей властью, — <…> смертельная важность выборов в их стране — и то, что не они снимают шляпу перед президентом, а президент перед ними, — ведь всё это поэзия, хотя и без рифм. И она ждёт великого, щедрого творца, который придаст ей достойную форму.

The Americans of all nations at any time upon the earth, have probably the fullest poetical nature. The United States themselves are essentially the greatest poem. <…> the genius of the United States <…> always most in the common people. Their manners, speech, dress, friendship—<…>their deathless attachment to freedom—their aversion to anything indecorous or soft or mean—<…> their curiosity and welcome of novelty—their self-esteem and wonderful sympathy—their susceptibility to a slight—the air they have of persons who never knew how it felt to stand in the presence of superiors—<…> the terrible significance of their elections—the President’s taking off his hat to them, not they to him—these too are unrhymed poetry. It awaits the gigantic and generous treatment worthy of it.

Гордость побуждает Соединённые Штаты отказаться от роскоши и утончённости городской жизни, от всех доходов, приносимых промышленностью и сельским хозяйством, от всего величия, создаваемого пространством, от всех знаков внешнего торжества, чтобы создать породу полноценно развившихся людей или одного полноценно развившегося человека — непобедимого и простого. Призвание американских поэтов — соединить старое и новое, ибо американцы — это народ народов. И их бард должен быть достоин своего народа. Другие материки устремлены к нему и просят, чтобы он нашёл им применение, — и он принимает их для их собственного и для своего блага. Его дух отвечает духу его страны — он воплощает её просторы, её природу, реки, озера.

The pride of the United States leaves the wealth and finesse of the cities and all returns of commerce and agriculture and all the magnitude of geography or shows of exterior victory to enjoy the breed of full sized men or one full sized man unconquerable and simple. The American poets are to enclose old and new for America is the race of races. of them a bard is to be commensurate with a people. to him the other continents arrive as contributions … he gives them reception for their sake and his own sake. His spirit responds to his country’s spirit … he incarnates its geography and natural life and rivers and lakes.

Из всех людей на земле самый уравновешенный человек — великий поэт. Гротескно, причудливо, лишено здравого смысла не то, что в нём, а то, что не соприкасается с ним. <…> Каждой вещи, каждому качеству поэт придает нужные пропорции — не больше и не меньше. Он — вершитель многообразия и он же ключ к нему. Он вносит уравновешенность в свой век, в свою страну — он поставляет то, что должно быть поставлено, и устраняет то, что необходимо устранить. Если установился мир, его устами будет говорить дух мира, <…> и ничто не покажется слишком близким, ничто слишком далёким — и сами звёзды не так далеки. Если разразится война, он будет её самым неукротимым поборником. Взявший его на военную службу берёт сразу и пешего и конного. Он приведёт с собой такие артиллерийские полки, о которых военный инженер может только мечтать. Если начинается застой и гниение, он знает, как внести живительную струю. Он может сделать так, что каждое его слово своим действием будет подобно кровопусканию. Дух гниения может коснуться обычаев, общественной дисциплины, законодательства, но его он не коснётся никогда. Общественная дисциплина не подчиняет его себе, это он её себе подчиняет. Высоко, вне пределов достижимости стоит он, направляя вниз мощный поток света, — своим прикосновением он поворачивает стержень, — стоя на месте, он не даёт приблизиться к себе самым быстрым бегунам, а затем поджидает их и уходит далеко вперёд.

Of all mankind the great poet is the equable man. Not in him but off from him things are grotesque or eccentric or fail of their sanity. <…> He bestows on every object or quality its fit proportions neither more nor less. He is the arbiter of the diverse and he is the key. He is the equalizer of his age and land … he supplies what wants supplying and checks what wants checking. If peace is the routine out of him speaks the spirit of peace, <…> nothing too close, nothing too far off … the stars not too far off. In war he is the most deadly force of the war. Who recruits him recruits horse and foot … he fetches parks of artillery the best that engineer ever knew. If the time becomes slothful and heavy he knows how to arouse it … he can make every word he speaks draw blood. Whatever stagnates in the flat of custom or obedience or legislation he never stagnates. Obedience does not master him, he masters it. High up out of reach he stands turning a concentrated light … he turns the pivot with his finger … he baffles the swiftest runners as he stands and easily overtakes and envelopes them.

В совершенном стихотворении рифма и единообразие демонстрируют свободное развитие законов метрики, и сами пускают от их ствола побеги столь же безошибочно и свободно, как лилии или розы от своего куста, они принимают формы такие же уплотнённые, как форма каштана, виноградной кисти, дыни, груши, распространяют аромат, неощутимый в самой форме.

The rhyme and uniformity of perfect poems show the free growth of metrical laws and bud from them as unerringly and loosely as lilacs and roses on a bush, and take shapes as compact as the shapes of chestnuts and oranges and melons and pears, and shed the perfume impalpable to form. The fluency and ornaments of the finest poems or music or orations or recitations are not independent but dependent.

У известной нам вселенной лишь один непогрешимый возлюбленный — и это великий поэт. Он вбирает в себя непреходящую страсть, и ему безразличны повороты судьбы, удачные и неудачные стечения обстоятельств; день изо дня и час за часом он взимает свою восхитительную подать. То, перед чем другие отступают или надламываются, для него служит новым побуждением, разжигающим его порывы к близости и радостной любви. Наслаждение, ведомое другим, ничтожно рядом с его наслаждением. Все, что таится в вышних пределах, открывается ему, когда он созерцает рассвет, или лес зимой, или играющих детей, или мужчин и женщин, которым он кладёт руку на плечо. Его любовь своей нескованностью и размахом превосходит всякую иную любовь — он оставляет для неё простор впереди себя. <…> он уверен в себе — он презирает передышки. <…> Его ничто не в силах поколебать — ни страдание, ни мрак, ни смерть, ни страх. Сетование на судьбу, ревность, зависть — для него трупы, зарытые в землю и разлагающиеся в ней, — он сам присутствовал на их похоронах. Море не настолько уверено в том, что встретится с берегом, а берег — в том, что встретится с морем, как он — в том, что его любовь будет цвести, в том, что он увидит совершенство и красоту.

The known universe has one complete lover and that is the greatest poet. He consumes an eternal passion and is indifferent which chance happens and which possible contingency of fortune or misfortune and persuades daily and hourly his delicious pay. What baulks or breaks others is fuel for his burning progress to contact and amorous joy. Other proportions of the reception of pleasure dwindle to nothing to his proportions. All expected from heaven or from the highest he is rapport with in the sight of the daybreak or a scene of the winter woods or the presence of children playing or with his arm round the neck of a man or woman. His love above all love has leisure and expanse … he leaves room ahead of himself. <…> he is sure … he scorns intervals. <…> Nothing can jar him … suffering and darkness cannot—death and fear cannot. to him complaint and jealousy and envy are corpses buried and rotten in the earth … he saw them buried. The sea is not surer of the shore or the shore of the sea than he is of the fruition of his love and of all perfection and beauty.

	Великий поэт в меньшей степени создатель стиля, отмеченного печатью его личности, чем проводник мыслей, выразитель вещей без преувеличений и преуменьшений, канал, по которому свободно течёт его собственная сущность.
	The greatest poet has less a marked style and is more the channel of thoughts and things without increase or diminution and is the free channel of himself.

Поэтов всего мироздания отличают прежде всего любовь к реальному в его материальном и духовном воплощении, страсть к наслаждению вещами, и как раз поэтому поэтическое творчество выше, чем всякая проза, — будь то правдивое повествование или вымысел. <…> В украшениях, дополняющих создание художника, недопустимо никакое излишество — можно допустить только украшения, согласующиеся с совершенными творениями, которые мы видим под открытым небом, и естественно вытекающие из самой природы произведения, не могущие не возникнуть из неё и необходимые, чтобы сделать картину полной. Большей частью произведения наиболее прекрасны без всяких украшений — переизбыток отомстит за себя в физическом состоянии человека. Здоровые, полные сил дети рождаются только в таком обществе, где естественные формы изо дня в день служат для всех образцом. — Великий гений наших штатов, их народ никогда не должны в литературе унижаться до вымышленного. Как только будут хорошо рассказаны действительно происходившие в истории события, в вымышленном исчезнет всякая потребность.

As the attributes of the poets of the kosmos concentre in the real body and soul and in the pleasure of things they possess the superiority of genuineness over all fiction and romance. <…> Of ornaments to a work nothing outre can be allowed … but those ornaments can be allowed that conform to the perfect facts of the open air, and that flow out of the nature of the work and come irrepressibly from it and are necessary to the completion of the work. Most works are most beautiful without ornament … Exaggerations will be revenged in human physiology. Clean and vigorous children are jetted and conceived only in those communities where the models of natural forms are public every day… Great genius and the people of these states must never be demeaned to romances. As soon as histories are properly told there is no more need of romances.

Вскоре не станет пастырей. Они закончили свою работу. Может быть, на какое-то время они ещё останутся — сменится ещё одно, а возможно, два поколения, — но их будет становиться всё меньше. Их место займёт более высокое сословие — люди, устремлённые к космосу, пророки, пробуждающие массу, придут им на смену. Грядёт новый вид людей, и это будут пастыри человеческих душ, и всякий человек станет своим собственным пастырем. Церкви, строившиеся под их сенью, станут церквами мужчин и женщин. Они будут божественными сами по себе, и благодаря этому и космос и поэты нового склада станут толкователями мужчин и женщин, и всех событий и вещей. Эти поэты будут черпать вдохновение в реально происходящем сегодня, в следах прошлого и предвестиях будущего. — Они не снизойдут до того, чтобы доказывать бессмертие бога, или совершенство творения, или насущность свободы, или тончайшую красоту и реальность души. Они появятся в Америке, и им откликнутся повсюду на земле. Английский язык расположен к великой художественной манере американцев — он достаточно мускулист и гибок, и содержателен <…>. Это могучий язык противоборства. — Это язык здравого смысла. — Это речь гордых и печальных, и всех, кто устремлён вперёд. — Это избранный язык, пригодный, чтобы говорить о нарастании силы, вере, чувстве собственного достоинства, свободе, справедливости, равенстве, дружелюбии, широте взгляда, благоразумии, решительности и отваге. Пользуясь им, можно почти что выразить невыразимое.

There will soon be no more priests. Their work is done. They may wait awhile … perhaps a generation or two … dropping off by degrees. A superior breed shall take their place … the gangs of kosmos and prophets en masse shall take their place. A new order shall arise and they shall be the priests of man, and every man shall be his own priest. The churches built under their umbrage shall be the churches of men and women. Through the divinity of themselves shall the kosmos and the new breed of poets be interpreters of men and women and of all events and things. They shall find their inspiration in real objects to-day, symptoms of the past and future… . They shall not deign to defend immortality or God or the perfection of things or liberty or the exquisite beauty and reality of the soul. They shall arise in America and be responded to from the remainder of the earth. The English language befriends the grand American expression … it is brawny enough and limber and full enough <…>. It is the powerful language of resistance … it is the dialect of common sense. It is the speech of the proud and melancholy races and of all who aspire. It is the chosen tongue to express growth faith self-esteem freedom justice equality friendliness amplitude prudence decision and courage. It is the medium that shall well nigh express the inexpressible.

	Доказательство того, что ты поэт, — в том, что твоя страна обнимает тебя так же страстно, как ты обнял её. — конец
	The proof of a poet is that his country absorbs him as affectionately as he has absorbed it.

Перевод

А. М. Зверев, 1974

О предисловии

	… Уитмен рисует своих соотечественников, не скупясь на неумеренные комплименты. <…> Читая это, трудно не вспомнить известные строки современника и сверстника Уитмена, Германа Мелвилла, высмеявшего в своём «Марди» национальное бахвальство американцев.
	— Абель Старцев, «Песня о себе», 1969