Поэт (Эмерсон)

«Поэт» (англ. The Poet) — эссе Ралфа Эмерсона, впервые опубликованное в 1844 году во второй серии его «Эссе».

Цитаты

	Ребёнок, мудрый и живой, Следил в восторге за игрой, И тьму его лучистый взор Пронзал, как некий метеор. За горизонт стремился он, Как будто Фебом одарён. Ему постичь было дано Людей и звёзды, моря дно — И в сонме народов, времён и миров Он лад ловил и созвучья слов. — перевод: В. В. Рогов
	A moody child and wildly wise Pursued the game with joyful eyes, Which chose, like meteors, their way, And rived the dark with private ray: They overleapt the horizon's edge, Searched with Apollo's privilege; Through man, and woman, and sea, and star, Saw the dance of nature forward far; Through worlds, and races, and terms, and times, Saw musical order, and pairing rhymes.

	Нет человека, который как-то не ощущал бы не поддающуюся разумному объяснению пользу, которую приносят солнце, и звёзды, и земля, и вода. <…> Впечатления, которые мы черпаем из природы, оказываются слишком слабыми, чтобы сделать нас художниками. Будоражить должно всякое прикосновение. Всякий человек должен быть художником в такой мере, чтобы уметь передать разговор, который ему случилось вести.
	There is no man who does not anticipate a supersensual utility in the sun, and stars, earth, and water. <…>Too feeble fall the impressions of nature on us to make us artists. Every touch should thrill. Every man should be so much an artist, that he could report in conversation what had befallen him.

	Поэт — это говорящий, он даёт имена вещам и является посредником красоты. <…> Отличительное свойство поэта, его удостоверение личности — это умение говорить то, чего никто не предсказал.
	The poet is the sayer, the namer, and represents beauty. <…> The sign and credentials of the poet are, that he announces that which no man foretold.

	Наши поэты — это способные люди, которые выучились петь, но не дети музыки. Для них важно прежде всего эффектно закончить стихотворение; а его смысл — предмет не самых главных забот.
	Our poets are men of talents who sing, and not the children of music. The argument is secondary, the finish of the verses is primary.

Поэты создали все слова; и в силу этого язык представляет собой архив истории и, если читатель ещё не догадался об этом сам, — также и гробницу муз. Хотя этимология большинства слов забыта, каждое слово изначально было вспышкой таланта, и им стали пользоваться потому, что для своего времени оно обозначало мир — и для человека, впервые его произнесшего, и для человека, первым услышавшего. Этимолог знает, что совсем умершие теперь слова некогда были блестящими картинами. Язык — это ископаемая поэзия.

The poets made all the words, and therefore language is the archives of history, and, if we must say it, a sort of tomb of the muses. For, though the origin of most of our words is forgotten, each word was at first a stroke of genius, and obtained currency, because for the moment it symbolized the world to the first speaker and to the hearer. The etymologist finds the deadest word to have been once a brilliant picture. Language is fossil poetry.

Поэт знает, что он лишь тогда говорит точно, когда говорит немножко причудливо, когда обращается за словом к «цветку души» — не к разуму, используемому как средство мышления, но к тому разуму, который нельзя для чего бы то ни было использовать, которым управляет течение божественной жизни, или же, как любили выражаться древние, не просто к разуму, но к разуму, настоянному на нектаре. Заблудившийся путник бросает уздечку и доверяется инстинкту лошади, которая должна отыскать правильную дорогу; так и нам нужно довериться божественному коню, который несёт нас через эту жизнь. <…> Вот почему поэты так любят вино, мёд, наркотики, кофе, чай, опиум, дым от сандалового дерева и табака и все прочие средства, помогающие ощутить подъем сил. Все по мере возможности прибегают к каким-нибудь средствам, чтобы к своим обычным силам добавить силы, не отпущенные природой; именно поэтому в таком почете искусство беседы, музыка, картины, скульптуры, танцы, театры, путешествия, война, пожары, скопления людей, азартные игры, политика, а также и любовь, и наука, и животное упоение жизнью; всё это более или менее грубые псевдомеханические заменители подлинного нектара, который знаменует собой цветение разума, когда ему удаётся подойти вплотную к факту.

The poet knows that he speaks adequately, then, only when he speaks somewhat wildly, or, "with the flower of the mind;" not with the intellect, used as an organ, but with the intellect released from all service, and suffered to take its direction from its celestial life; or, as the ancients were wont to express themselves, not with intellect alone, but with the intellect inebriated by nectar. As the traveller who has lost his way, throws his reins on his horse's neck, and trusts to the instinct of the animal to find his road, so must we do with the divine animal who carries us through this world. <…> This is the reason why bards love wine, mead, narcotics, coffee, tea, opium, the fumes of sandal-wood and tobacco, or whatever other species of animal exhilaration. All men avail themselves of such means as they can, to add this extraordinary power to their normal powers; and to this end they prize conversation, music, pictures, sculpture, dancing, theatres, travelling, war, mobs, fires, gaming, politics, or love, or science, or animal intoxication, which are several coarser or finer quasi-mechanical substitutes for the true nectar, which is the ravishment of the intellect by coming nearer to the fact.

	Поэты — это освобождающие боги. Благодаря им люди постигают новый смысл, обнаруживают в окружающем их мире другой мир или даже множество миров; ведь достаточно один раз созерцать превращение, чтобы понять — оно неостановимо.
	Poets are thus liberating gods. Men have really got a new sense, and found within their world, another world, or nest of worlds; for, the metamorphosis once seen, we divine that it does not stop.

	Любая мысль — это и тюрьма; и как ни мыслить себе Небо — это тоже тюрьма. Вот почему мы чтим поэта, дерзающего и в своих произведениях, и в поступках, и во взглядах, и в образе действий предложить нам новую мысль. Он разбивает наши цепи и даёт нам ступить на иную планету.
	Every thought is also a prison; every heaven is also a prison. Therefore we love the poet, the inventor, who in any form, whether in an ode, or in an action, or in looks and behavior, has yielded us a new thought. He unlocks our chains, and admits us to a new scene.

	Воображению свойственно быть вечно в движении и никогда не застывать. <…> Разве не свидетельствует история строившихся по иерархическому принципу обществ, что коренная ошибка состояла в том, что символ становился в них окаменевшим, не допускал иных символов и в итоге сам превращался всего лишь в словесную фикцию?
	The quality of the imagination is to flow, and not to freeze. <…> The history of hierarchies seems to show, that all religious error consisted in making the symbol too stark and solid, and, at last, nothing but an excess of the organ of language.

	Америка — это поэма, которая пишется у нас на глазах; её необъятный простор поражает воображение; и ей недолго осталось ждать своих певцов. <…> Если же мы стойко будем держаться представления об идеальном поэте, нам придётся предъявить претензии даже Мильтону и Гомеру. Первый из них слишком литератор, второй — слишком буквалист и историк.
	America is a poem in our eyes; its ample geography dazzles the imagination, and it will not wait long for metres. <…> But when we adhere to the ideal of the poet, we have our difficulties even with Milton and Homer. Milton is too literary, and Homer too literal and historical.

Перевод

А. М. Зверев // Эстетика американского романтизма. — М.: Искусство, 1977. — С. 302-327.