Последний магнат

«Последний магнат» (англ. The Last Tycoon) — незаконченный и последний (пятый) роман Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, который он писал с весны 1939 до смерти в конце 1940 года на основе опыта работы штатным сценаристом в Голливуде. Опубликован в следующем году его другом Эдмундом Уилсоном с резюме планировавшегося завершения. Трижды экранизирован.

Цитаты

	В лунном свете тридцать акров съёмочного городка простирались волшебной страной — не потому, что съёмочные площадки так уж впрямь казались африканскими джунглями, французскими замками, шхунами на якоре, <…> а потому, что они были словно картинки из растрепанных книг детства, обрывки сказок, пляшущие в пламени лунного костра. — глава 2
	Under the moon the back lot was thirty acres of fairyland — not because the locations really looked like African jungles and French chateaux and schooners at anchor, <…> but because they looked like the torn picture books of childhood, like fragments of stories dancing in an open fire.

	Вдали над бульваром висела луна и очень убедительно казалась новой — круглый год, каждый вечер обновляемой. — глава 4
	There was a moon down at the end of the boulevard and it was a good illusion that it was a different moon every evening, every year.

	… сожаление мелькнуло на её лице, но и улыбка на губах мелькнула уклончиво, словно тайная тропинка приоткрылась на миг. <…> Ему было радостно, что есть ещё в мире красота, которую не удастся взвесить на весах актёрского отдела. — глава 4
	… there was a flick of the lip also, a bending of the smile toward some indirection, a momentary dropping and lifting of a curtain over a forbidden passage. <…> He was glad that there was beauty in the world that would not be weighed in the scales of the casting department.

	— Я обожаю пожилых мужчин. <…> Мужчина должен подпираться костылём, а иначе это просто детское амурничанье. — глава 6
	“I love old men. <…> Unless the man has a crutch I feel it’s just a boy and girl affair.”

Глава 1

	Своим расположеньем на отшибе, своей хмурой тишиной аэропорты сродни, по-моему, одним лишь почтовым станциям эпохи дилижансов. <…> словно древние оазисы, стоянки на великих караванных путях.
	I suppose there has been nothing like the airports since the days of the stage-stops — nothing quite as lonely, as somber-silent. <…> lead you way back in history like oases, like the stops on the great trade routes.

… стюардесса <…> заговорила о молодой знакомой мне актрисе, с которой летела в Калифорнию два года назад. Тогда был самый разгар кризиса, и актриса всё смотрела в окно так упорно и сосредоточенно, будто собиралась выброситься. Оказалось, впрочем, что её не нищета, а только революция страшила. «Я знаю, что мы с мамой сделаем, — сообщила она стюардессе по секрету. — Мы укроемся в Йеллоустонском заповеднике и будем жить там простенько, пока всё не утихнет. А тогда вернёмся. Не убивают же они артистов?» Этот замысел меня позабавил. Вообразилась прелестная картинка: бурые медведи — добряки и консерваторы — снабжают мёдом актрису с мамой, а ласковые оленята приносят им от ланей молоко и, напоив, пасутся около, чтобы с приходом ночи живыми подушками лечь в изголовье. В свою очередь, я рассказала <…> про юриста <…>. Если армия безработных ветеранов захватит Вашингтон, то у юриста наготове лодка, спрятанная на реке Сакраменто, и он на веслах поплывёт в верховья, пробудет там месяц-другой, а потом вернётся, «поскольку после революций всегда требуются юристы, чтобы урегулировать правовой аспект».

… stewardess <…> and I talked about a young actress I knew, whom she had flown west with two years before. It was in the very lowest time of the Depression and the young actress kept staring out the window in such an intent way that the stewardess was afraid she was contemplating a leap. It appeared though that she was not afraid of poverty, but only of revolution. “I know what Mother and I are going to do,” she confided to the stewardess. “We’re coming out to the Yellowstone and we’re just going to live simply till it all blows over. Then we’ll come back. They don’t kill artists — you know?” The proposition pleased me. It conjured up a pretty picture of the actress and her mother being fed by kind Tory bears who brought them honey, and by gentle fawns who fetched extra milk from the does and then lingered near to make pillows for their heads at night. In turn I told <…> about the lawyer <…>. If the bonus army conquered Washington the lawyer had a boat hidden in the Sacramento River, and he was going to row upstream for a few months and then come back “because they always needed lawyers after a revolution to straighten out the legal side.”

	… ранними утрами слова — бесцветнейшие ярлыки.
	… words are the palest counters at that time in the morning.

	— … неплохие черты лица и бьющий ножками младенец-мозг.
	… lots of style and the kicking fetus of a mind.

Глава 5

Она была не из смазливых, которых в Голливуде пруд пруди, — одна смазливенькая хороша, а вместе взятые они просто статистки. И не из профессиональных писаных красавиц — те забирают себе весь окружающий воздух, так что даже мужчинам приходится отлучаться от них подышать… Просто девушка с кожей, как у ангела в углу картины Рафаэля, и стильная настолько, что поневоле оглянешься — платье на ней, что ли, особенное?

Not a pretty girl, for there are none of those in Los Angeles—one girl can be pretty but a dozen are only a chorus. Nor yet a professional beauty—they do all the breathing for everyone and finally even the men have to go outside for air. Just a girl, with the skin of one of Raphael’s corner angels and a style that made you look back twice to see if it were something she had on.

	… они лежали <…>. — А тебя не удивляет, <…> что нас снова двое? Ведь грезится, верится, что слились в одно, а очнёшься — по-прежнему двое.
	… they lay <…>. “Are you surprised? <…> That we’re two people again. Don’t you always think—hope that you’ll be one person and then find you’re still two?”

	— … слушаю вас, и у меня такое же ощущение, как когда-то в Лондоне: было нашествие гусениц, и мне в рот упало с ветки тёплое, мохнатое.
	“… you make me feel <…> like one day in London during a caterpillar plague when a hot furry thing dropped in my mouth.”

	Повсюду ощущался летний непокой — было начало августа, пора шальной любви и шалых преступлений. Вершина лета пройдена, дальше ждать нечего, и люди кидались пожить настоящим, — а если нет этого настоящего, то выдумать его.
	There was a midsummer restlessness abroad — early August with imprudent loves and impulsive crimes. With little more to expect from summer one tried anxiously to live in the present — or, if there was no present, to invent one.

Перевод

О. П. Сорока, 1977 (с незначительными уточнениями)

О романе

	У меня определённо есть в голове ещё один роман, но ему, похоже, суждено пополнить список незавершённых книг этого мира.
	I certainly have this one more novel, but it may have to remain among the unwritten books of this world.
	— Фицджеральд, письмо Максвеллу Перкинсу 16 октября 1936

	… заканчиваю роман, который пишу для себя <…>. Каким бы он ни получился, это что-то ни на что другое у меня не похожее; я ищу эту книгу в себе, как ищут уран — унция руды на кубическую тонну отброшенных идей. Это роман à la Флобер — без «идей», в нём только люди, на долю которых — каждого в отдельности и всех вместе — выпали те или другие переживания, надеюсь, верно мною изображённые. Из всего, что я писал раньше, роман больше всего напоминает «Гэтсби».
	… I’m finishing my novel for myself <…>. It will, at any rate, be nothing like anything else as I’m digging it out of myself like uranium — one ounce to the cubic ton of rejected ideas. It is a novel à la Flaubert without ‘ideas’ but only people moved singly and in mass through what I hope are authentic moods. The resemblance is rather to Gatsby than to anything else I’ve written.
	— Фицджеральд, письмо Зельде Фицджеральд 23 ноября 1940

• см. Джон Дос Пассос, «Заметка о Фицджеральде», 1945

	Конечно, он никогда не закончил бы своей книги. Скорее она нужна была ему для получения аванса — карточный домик, а не книга. Поразительная напыщенность таких книг производит впечатление на тех, кто не знает секретов писательства. Эпические произведения, как известно, часто бывают фальшивыми. А он взял такую высокую эпическую ноту, какую никому не под силу вытянуть. <…> Законы прозы столь же непреложны, как и законы авиации, математики или физики. Скотт не знал никаких законов. Он всё писал не так, как надо, а получалось хорошо. Но геометрия рано или поздно напоминает о себе.
	He never would have finished the book of course. It was more an outline to draw advances on, a mock-up of a project than a book. That was why the wonderful grandiloquence of it so impresses those people who are not in the secret of how writers are. The Epic, as we know, is usually false. And he pitched that at an Epic note that would be impossible for anyone to sustain. <…> The laws of prose writing are as immutable as those of flight, of mathematics, of physics. Scott was almost completely uneducated. He knew none of the laws. He did everything wrong; and it came out right. But geometry always catches up with you.
	— Эрнест Хемингуэй, письмо Максвеллу Перкинсу 23 июля 1945

Пока голливудские работодатели тщетно добивались от него душещипательных сюжетов для «голубых» картин, он урывками, в тяжкой борьбе с обстоятельствами и с самим собой писал «Последнего магната», — книгу, опровергшую приговор, который писатель сам себе вынес в «Крушении». Фицджеральд не успел закончить <…>. Но и незаконченная, она свидетельствует и о его способности безошибочно чувствовать подспудные течения, определяющие лицо времени, и о его новаторском художественном видении.

— Алексей Зверев, «Фрэнсис Скотт Фицджеральд», 1977