Письмо лорду Элленборо

«Письмо лорду Элленборо» (англ. A Letter to Lord Ellenborough) — открытое письмо Перси Шелли в защиту издателя Даниэля Итона, датированное 29 июля 1812 года. Шелли собирался выпустить 1000 экземпляров, но издатель, боясь преследования, передал автору лишь несколько и прекратил печатание.

Цитаты

Верно, милорд, существуют законы, которых достаточно, чтобы защитить Вас перед любой законной властью за тот незаслуженный приговор, который Вы вынесли мистеру Итону. Но нет никаких законов, которые бы спасли Вас от отвращения к Вам со стороны нации, и нет ни одного закона, который бы отменил справедливое осуждение Вас потомством, если это потомство снизойдёт к тому, чтобы вспомнить о Вас. По какому праву Вы наказываете мистера Итона? И найдутся ли такие прецеденты? Разве только какие-нибудь устаревшие, из времён господства священников и тиранов, могут быть приведены в оправдание такого грубого удара по человечности и справедливости.

It is true, my Lord, laws exist which suffice to screen you from the animadversions of any constituted power, in consequence of the unmerited sentence which you have passed upon Mr. Eaton; but there are no laws which screen you from the reproof of a nation's disgust, none which ward off the just judgment of posterity, if that posterity will deign to recollect you. By what right do you punish Mr. Eaton? What but antiquated precedents, gathered from times of priestly and tyrannical domination, can be adduced in palliation of an outrage so insulting to humanity and justice?

Преступления науки относятся к тем, которые религия никогда не прощала. Слепая религиозная вера и безбоязненное исследование всегда были непримиримыми врагами. Независимая философия в любую эпоху противопоставляла себя иллюзиям легковерия и фанатизма. <…> Чудеса любого рода становятся всё более редкими, по мере того как естествоиспытатели открывают ряд скрытых закономерностей. То, что ложно, в конце концов будет оспорено своей собственной фальшью. То, что верно, нуждается только в гласности, чтобы получить признание. Всегда можно доказать, что ложность того или иного тезиса чувствуется теми, кто использует власть и принуждение, но не разум и убеждение, чтобы добиться его принятия.

The crime of enquiry is one which religion never has forgiven. Implicit faith and fearless enquiry have in all ages been irreconcileable enemies. Unrestrained philosophy has in every age opposed itself to the reveries of credulity and fanaticism. <…> Miracles of every kind have become rare, in proportion to the hidden principles which those who study nature have developed. That which is false will ultimately be controverted by its own falsehood. That which is true needs but publicity to be acknowledged. It is ever a proof that the falsehood of a proposition is felt by those who use power and coercion, not reasoning and persuasion, to procure its admission.

При правительстве, которое, нарушая подлинные права мысли и слова, хвастается, что оно установило свободу печати, человека пригвождают к позорному столбу, бросают в тюрьму за то, что он деист, и никто не поднимет голоса протеста против оскорбления человечества. Разве христианский бог, последователи которого превозносят его как божество смирения и мира, разве он, обновитель мира, кроткий реформатор, разрешает людям нападать друг на друга? Почему же ликторы стоят за его плечами, готовые связать и замучить его как неверующего?

Under a government which, whilst it infringes the very right of thought and speech, boasts of permitting the liberty of the press; in a civilised and enlightened country a man is pilloried and imiprisoned because he is a Deist, and no one raises his voice in the indignation of outraged humanity. Does the Christian God, whom his followers eulogize as the Deity of humility and peace, — he, the regenerator of the world, the meek reformer, authorise one man to rise against another, and, because lictors are at his beck, to chain and torture him as an Infidel?

Моральность, или долг человека и гражданина, зиждется на отношениях, возникающих из ассоциации человеческих существ, причём эти отношения варьируют в связи с различными состояниями ассоциации. Этот долг в одинаковых ситуациях один и тот же во все века и у всех народов. Мнение, противоположное данному, возникло из предположения, что воля бога — источник или критерий моральности. Ясно, что самое интенсивное осуществление всемогущества не в состоянии сделать добродетельным то, что на самом деле порочно.

Morality, or the duty of a man and a citizen, is founded on the relations which arise from the association of human beings, and which vary with the circumstances produced by the different states of this association. This duty in similar situations must be precisely the same in all ages and nations. The opinion contrary to this has arisen from a supposition that the will of God is the source or criterion of morality; it is plain that the utmost exertion of Omnipotence could not cause that to be virtuous which actually is vicious. An all-powerful Demon might, indubitably, annex punishments to virtue and rewards to vice, but could not by these means effect the slightest change in their abstract and immutable natures.

Моральные качества таковы, что только человеческое существо в состоянии ими владеть. Присваивать их духу Вселенной или предполагать, что он может их изменить, — значит низводить бога до человека и связывать с этим непостижимым существом качества, несовместимые с любым возможным определением его природы. Но здесь возражают: разве создатель не должен обладать совершенством твари? Нет. Приписывать богу моральные качества человека — значит предполагать, что он подвержен страстям, возникающим из телесной организации, чего у чистого духа, очевидно, быть не может. Медведь совершенен, если не считать, что он груб, совершенство тигра — в его прожорливости, совершенство слона — в его понятливости. Но расцените глубину этого аргумента: ведь он доказывает только, что бог груб, как медведь, прожорлив, как тигр, понятлив, как слон!

Moral qualities are such as only a human being can possess. To attribute them to the Spirit of the Universe, or to suppose that it is callable of altering them, is to degrade God into man, and to annex to this incomprehensible being qualities incompatible with any possible definition of his nature. It may here be objected: Ought not the Creator to possess the perfections of the creature? No. To attribute to God the moral qualities of man is to suppose him susceptible of passions which, arising out of corporeal organisation, it is plain that a pure spirit cannot possess. A bear is not perfect except he is rough; a tiger is not perfect if he be mot voracious; an elephant is not perfect if otherwise than docile. How deep an argument must that not be which proves that the Deity is as rough as a bear, as voracious as a tiger, and as docile as an elephant!

	Иисус Христос был распят на кресте за попытку заменить ритуал Моисея более моральными и гуманными правилами <…>. Смелый реформатор Иисус был принесён в жертву кровавому божеству евреев.
	Jesus Christ was crucified because he attempted to supersede the ritual of Moses with regulations more moral and humane <…>. The meek reformer, Jesus, was immolated to the sanguinary Deity of the Jews.

Христианство ныне — установленная религия. Тот, кто пытается её дискредитировать, должен взирать, как убийцы и предатели одерживают превосходство над ним в общественном мнении, хотя если бы его гений был равен его мужеству, при удачном стечении обстоятельств грядущие века могли бы возвысить его в ранг божества и преследовать других его именем, подобно тому как он сам был преследуем во имя его предшественника в глазах преклоняющегося мира. Те же самые средства, которые поддерживали всякое другое народное верование, поддерживали и христианство. Война, тюрьма, убийство, обман, беспримерная, ни с чем не сравнимая жестокость сделали из него то, чем оно является теперь. Мы наследуем от наших предков веру, которую охраняем и усиливаем. Мы спорим, преследуем и ненавидим, чтобы её сохранить. Христианство, подобно другим системам, возникало и усиливалось и, подобно им же, будет падать и исчезнет. Насилие и ложь, но не разум и убеждения помогли его распространению в мире. Но вот энтузиазм уменьшается, и время — этот непогрешимый сокрушитель ложных мнений — вовлечёт мнимые очевидности христианства во мрак древности, оно совершенно устареет, и люди от всего сердца станут смеяться над благодатью, исповеданием, искуплением, первородным грехом, как теперь они смеются над превращениями Юпитера, чудесами римско-католических святых, силой колдовства и явлением умерших духов.

Christianity is now the established religion; he who attempts to disprove it must behold murderers and traitors take precedence of him in public opinion, though, if his genius be equal to his courage, and assisted by a peculiar coalition of circumstances, future ages may exalt him to a divinity, and persecute others in his name, as he was persecuted in the name of his predecessor, in the homage of the world. The same means that have supported every other popular belief have supported Christianity. War, imprisonment, murder, and falsehood; deeds of unexampled and incomparable atrocity, have made it what it is. We derive from our ancestors a belief thus fostered and supported. We quarrel, persecute, and hate for its maintenance. Does not analogy favor the opinion that, as like other systems it has arisen and augmented, so like them it will decay and perish; that, as violence and falsehood, not reasoning and persuasion, have procured its admission among mankind; so, when enthusiasm has subsided, and time, that infallible controverter of false opinions, has involved its pretended evidences in the darkness of antiquity, it will become obsolete, and that men will then laugh as heartily at grace, faith, redemption, and original sin as they now do at the metamorphoses of Jupiter, the miracles of Romish saints, the efficacy of witchcraft, and the appearance of departed spirits.

Печать загружена тем, что назвали (я здесь допускаю иронию) доказательствами христианской религии, эти книги переполнены обвинениями и клеветой на неверующих; в них предполагается: тот, кто отвергает христианство, должен быть совершенно лишён чувства и разума. Они выдвигают самые недоказуемые положения и принимают в качестве первых принципов самые нелепые догмы. Выводы, которые делаются из этих принятых слепо предпосылок, навязчиво логичны и корректны; но, если фундамент шаток, не надо быть архитектором, чтобы предсказать крушение надстройки. И если истинность христианства не подлежит сомнению, для какой тогда цели пишутся эти книги? Если их достаточно, чтобы доказать правоту христианства, то к чему дальнейший спор? Если бог говорил с людьми, почему Вселенная не убеждена его словами? Если христианская религия нуждается в глубоком изучении, в наиболее тщательном исследовании, чтобы установить её истинность, откуда стремление добиться этого силой, которую с успехом может применить к самому себе только само человеческое сознание? Если, наконец истина не может быть доказана, к чему бессильная попытка вырвать у бога управление его творениями и неблагочестиво утверждать, что дух благоволения покинул это знание, наиболее существенное для благосостояния человека, притом единственное, которое со времени своего распространения стало предметом не посредственных придирок, причиной непримиримой ненависти? Христианская религия либо истинна, либо ложна. Если истинна, она получена от бога и относительно её достоверности можно сомневаться и спорить не больше чем это хотел бы разрешить её всемогущий автор; если истинна, она допускает рациональное доказательство и её можно считать не подлежащей оспариванию, как и принципы, которые были установлены относительно материи и сознания Локком и Ньютоном; пропорционально полезности того факта, о котором идёт спор, необходимо предположить, что благоволящее существо заинтересовано обеспечить распространение знания о нём на Земле. Если ложна, конечно, никакое просвещенное законодательство не будет наказывать человека, размышляющего о ней и оспаривающего систему, сколь бы фатальной и опасной она ни являлась при её широком распространении, сколько бы ни порождала абсурдных и разрушительных последствий при своём развитии благодаря воспитанию, предрассудкам и аффектам человеческого сердца в облачении народной веры.

The press is loaded with what are called (ironically, I should conceive) proofs of the Christian religion: these books are replete with invective and calumny against Infidels; they presuppose that he who rejects Christianity must be utterly divested of reason and feeling. They advance the most unsupported assertions, and take as first principles the most revolting dogmas. The inferences drawn from these assumed premises are imposingly logical and correct; but, if a foundation is weak, no architect is needed to foretell the instability of the superstructure. If the truth of Christianity is not disputable, for what purpose are these books written 1 If they are sufficient to prove it, what further need of controversy? If God has spoken, why is not the universe convinced? If the Christian religion needs deeper learning, more painful investigation, to establish its genuineness, wherefore attempt to accomplish that by force which the human mind can alone effect with satisfaction to itself ? If, lastly, its truth cannot be demonstrated, where— fore impotently attempt to snatch from God the government of his creation, and impiously assert that the Spirit of Benevolence has left that knowledge most essential to the well-being of man, the only one which, since its promulgation, has been the subject of unceasing cavil, the cause of irreconcileable hatred ? Either the Christian religion is true, or it is not. If true, it comes from God, and its authenticity can admit of doubt and dispute no further than its Omnipotent Author is willing to allow; if true, it admits of rational proof, and is capable of being placed equally beyond controversy as the principles which have been established concerning matter and mind, by Locke and Newton; and in proportion to the usefulness of the fact in dispute, so must it be supposed that a benevolent being is anxious to procure the diffusion of its knowledge on the earth. If false, surely no enlightened legislature would punish the reasoner, who opposes a system so much the more fatal and pernicious, as it is extensively admitted; so much the more productive of absurd and ruinous consequences, as it is entwined by education, with the prejudices and affections of the human heart, in the shape of a popular belief.

	Близится время, и я надеюсь, что Вы, милорд, сможете дожить до того, когда увидите: мусульманин, иудей, христианин, деист и атеист будут жить вместе в одной общине, равно деля преимущества, возникающие из их ассоциации, объединённые узами милосердия и братской любви.
	The time is rapidly approaching—I hope that you, my Lord, may live to behold its arrival—when the Mahometan, the Jew, the Christian, the Deist, and the Atheist will live together in one community, equally sharing the benefits which arise from its association, and united in the bonds of charity and brotherly love.

Перевод

Л. Р. Дунаевский