Пир во время чумы

«Пир во время чумы» — «маленькая трагедия» Александра Пушкина, свободная адаптация фрагмента пьесы Джона Уилсона «Чумной город» (The city of plague), написанная в Болдинскую осень 1830 года, впервые изданная в декабре 1831 года в альманахе «Альциона на 1832 год».

Цитаты

Председатель Твой голос, милая, выводит звуки Родимых песен с диким совершенством; Спой, Мери, нам уныло и протяжно, Чтоб мы потом к веселью обратились Безумнее, как тот, кто от земли Был отлучён каким-нибудь виденьем.

Председатель (поёт) Когда могущая зима, Как бодрый вождь, ведёт сама На нас косматые дружины Своих морозов и снегов, Навстречу ей трещат камины, И весел зимний жар пиров. Царица грозная, чума, Теперь идёт на нас сама И льстится жатвою богатой, И к нам в окошко день и ночь Стучит могильною лопатой… Что делать нам? и чем помочь? Как от проказницы зимы, Запремся также от чумы! Зажжём огни, нальём бокалы, Утопим весело умы И, заварив пиры да балы, Восславим царствие чумы! Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении чумы. Всё, всё, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья — Бессмертья, может быть, залог! И счастлив тот, кто средь волненья Их обретать и видеть мог. Итак — хвала тебе, чума! Нам не страшна могилы тьма, Нас не смутит твоё призванье! Бокалы пеним дружно мы, И девы-розы пьём дыханье. Быть может, полное чумы!..

Священник Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот, Кто три тому недели, на коленях, Труп матери, рыдая, обнимал И с воплем бился над её могилой? Иль думаешь, она теперь не плачет, Не плачет горько в самых небесах, Взирая на пирующего сына, В пиру разврата, слыша голос твой, Поющий бешеные песни, между Мольбы святой и тяжких воздыханий? Ступай за мной! Председатель Зачем приходишь ты Меня тревожить? Не могу, не должен Я за тобой идти: я здесь удержан Отчаяньем, воспоминаньем страшным, Сознаньем беззаконья моего, И ужасом той мёртвой пустоты, Которую в моём дому встречаю — И новостью сих бешеных веселий, И благодатным ядом этой чаши, И ласками (прости меня, господь) Погибшего, но милого созданья… Тень матери не вызовет меня Отселе… <…> старик, иди же с миром; Но проклят будь, кто за тобой пойдёт!

О пьесе

	… перевод сцены из Вильсоновой трагедии <…> не понятно, по каким уважениям обративший на себя внимание и выбор поэта.
	— рецензия на «Альциону»

Гений Пушкина в том, что он противовеса Вальсингамову гимну, противоядия Чуме — молитвы — не дал. Тогда бы вещь оказалась в состоянии равновесия, как мы — удовлетворённости, от чего добра бы не прибыло, ибо, утолив нашу тоску по противу-гимну, Пушкин бы её угасил. <…> Весь Вальсингам — экстерриоризация (вынесение за пределы) стихийного Пушкина. С Вальсингамом внутри не проживёшь: либо преступление, либо поэма.

— Марина Цветаева, «Искусство при свете совести», 1934

Пушкинский лозунг: «И пусть у гробового входа…» содержит не только по закону контраста всем приятное представление о жизненном круговороте, сулящем массу удовольствий, но и гибельное условие, при котором эта игра в кошки-мышки достигает величайшего артистизма. «Гробовой вход» (или «выход») принимает характер жерла, откуда (куда) с бешеной силой устремляется вихрь действительности, и чем ближе к нам, чем больше мрачный полюс небытия, тем мы неистовее, полноценнее и художественнее проводим эти часы, получившие титул: «Пир во время чумы». <…> На требовательную речь Священника оставить стезю разврата Председатель ответствует отказом. Внимание: его устами искусство говорит «прости» религии; представлен обширный перечень причин и признаков, удерживающих грешное на месте <…>. Судя по Пушкину, искусство лепится к жизни смертью, грехом, беззаконьем. <…> У Пушкина было ещё <…> торжественное слово: совершенство. Самим собою довольное, полное до краёв равновесие. <…> Но чтобы появились пушкинские черты, к совершенству необходимо всегда что-то прибавить. <…> Твой голос, милая, выводит звуки Родимых песен с диким совершенством… Сказал — и разом все, какие есть, не сдвигаемые, на века, композиции накренились и закачались. Того и гляди упадут. Это надо же — с диким совершенством! Как в бочку с порохом. «Народ безмолвствует». А мы-то думали: фрагмент, уравновешено, спокойствие. Спокойствие над дикой пропастью. <…> Качаемся. Свирепый камень открыт ветрам. Что ж вы хотели: на то отрывок — чтоб открыть. Открыть закрытое. Впустить незавершённость в совершенство?

— Андрей Синявский, «Прогулки с Пушкиным», 1968 [1973]

Цикл завершается «Пиром во время чумы», явившимся одновременно и итогом болдинской осени. Основные сквозные образы «драматических сцен» получают здесь новое истолкование. Дон Гуан как бы трансформируется в Вальсингама. Но он свободен от аморализма своего предшественника. <…> Для Пушкина традиционно Дом связывался с Пиром <…>. Пир имел высокое значение и связан был со святыней дружбы и радостью <…>; кроме того, в «Вакхической песни» Пир связывается с мудростью и торжеством разума. Но в «маленьких трагедиях» перед нами цепь перверсных пиров: «пир» Барона перед сундуками, «пир», за которым Сальери убивает Моцарта, «пир», на который Дон Гуан приглашает Командора. <…> В «Пире во время чумы» Дом перенесён на улицу, а пустой «бывший» Дом, вернуться в который призывает Священник, по сути Монастырь — место уединённой печали и размышления. Антитеза Дома и Монастыря, радости вопреки всему и высокой печали, дерзости и покаяния остаётся не сведённой. Однако спор Председателя и Священника, их напряжённый диалог исключителен в контексте «маленьких трагедий» — он лишен взаимной враждебности. Пути у них разные, воззрения антагонистические, но враг один — смерть и страх смерти. И завершается их спор уникально: каждый как бы проникается возможностью правоты антагониста.

— Юрий Лотман, «Из размышлений над творческой эволюцией Пушкина (1830 год)», 1988