О Дьяволе и дьяволах (Шелли)

«О Дьяволе и дьяволах» (англ. On the Devil, and Devils) — эссе Перси Шелли, вероятно, 1819 года, впервые почти полностью опубликованное в 1880.

Цитаты

	Определение природы и деятельности Дьявола составляет изрядную часть европейской мифологии. <…> вопросы [о нём] затрудняют даже самых хитроумных богословов и на которые не решается прямо ответить ни один верующий. Дьявол — это слабое место общепринятой религии, уязвимое брюхо крокодила.
	To determine the nature and functions of the Devil, is no contemptible province of the European Mythology. <…> subjects puzzle the most acute theologians, and on which no orthodox person can be induced to give a decisive opinion. He is the weak place of the popular religion—the vulnerable belly of the crocodile.

Греческие философы не вводили Дьявола. Они объясняли существование зла вечностью материи и тем, что бог, создавая мир, сотворил отнюдь не лучшее из того, что был способен задумать не только он, но даже низший по сравнению с ним разум; из упрямого и неподатливого материала, бывшего у него под рукой, он вылепил всего лишь приближённое соответствие совершенству <…>. Однако христианские богословы неизменно отвергали эту гипотезу на том основании, что вечность материи несовместима со всемогуществом бога. Подобно трусливым рабам перед лицом гневливого и подозрительного деспота, они постоянно ухитрялись придумывать всевозможные льстивые софизмы, стараясь умилостивить его самыми противоречивыми хвалами, пытаясь как-то объяснить всемогущество, благость и справедливость Создателя такого Мира, где добро и зло неразрывно сплетены…

The Greek Philosophers abstained from introducing the Devil. They accounted for evil by supposing that what is called matter is eternal, and that God, in making the world, made not the best that he, or even inferior intelligence could conceive; but that he moulded the reluctant and stubborn materials ready to his hand, into the nearest arrangement possible to the perfect archetype <…>. The Christian theologians have invariably rejected this hypothesis, on the ground that the eternity of matter is incompatible with the omnipotence of God. Like panic-stricken slaves in the presence of a jealous and suspicious despot, they have tortured themselves to devise some flattering sophism, by which they might appease him by the most contradictory praises—endeavouring to reconcile omnipotence, and benevolence, and equity, in the author of an universe, where evil and good are inextricably entangled…

• см. в «Защите Поэзии» абзац от «Ничто не может сравниться…»

Поэт, который наделил бы красотою и величием победоносного и мстительного всемогущего творца, должен был бы удовольствоваться званием доброго христианина; он не мог бы стать великим эпическим поэтом. В стране, где прямое признание некоторых истин влечёт за собой самые чудовищные кары со стороны закона и общественного мнения, трудно решить, был ли Мильтон христианином, когда создавал «Потерянный рай». <…> Одно несомненно: Мильтон даёт Дьяволу все возможные преимущества; а доводы, коими тот изобличает несправедливость и бессилие своего противника, таковы, что будь они напечатаны отдельно, а не от имени поэтического персонажа, ответом на них был бы самый убедительный из силлогизмов — преследование. <…> Дьявол всем обязан Мильтону. Данте и Тассо представляют его нам в самом неприглядном виде. Мильтон убрал его жало, копыта и рога; наделил величием прекрасного и грозного духа — и возвратил обществу.

The writer who would have attributed majesty and beauty to the character of victorious and vindictive omnipotence, must have been contented with the character of a good Christian; he never could have been a great epic poet. It is difficult to determine, in a country where the most enormous sanctions of opinion and law are attached to a direct avowal of certain speculative notions, whether Milton was a Christian or not, at the period of the composition of Paradise Lost. <…> Thus much is certain, that Milton gives the Devil all imaginable advantage; and the arguments with which he exposes the injustice and impotent weakness of his adversary, are such as, had they been printed, distinct from the shelter of any dramatic order, would have been answered by the most conclusive of syllogisms—persecution. <…> The Devil owes everything to Milton. Dante and Tasso present us with a very gross idea of him. Milton divested him of a sting, hoof, and horns, and clothed him with the sublime grandeur of a graceful but tremendous spirit.

Будьте уверены, — когда человек начинает подумывать: а может быть, Дьявола и в самом деле нет? — он вступает на опасный путь. <…> Его стремятся лишить всякой индивидуальности; из абстракции свести к конкретному; проделать в обратном порядке путь, которым сложилось понятие о нем, — что ни в коем случае не допускается в отношении Бога. <…> Ад объявляется метафорой, обозначающей муки нечистой совести и не имеющей географического положения. <…> В то же время Небеса считаются <…> чем-то весьма реальным. Подобное отношение к особе, занимающей столь важное место в мифологической системе, неизбежно ведёт к неверию. В самом деле, когда проповедники и приверженцы любой религии вместо того, чтобы гордо и упрямо настаивать на самых неприятных или непонятных догмах своей веры, начинают смягчать и объяснять положения, которые их предки, более твёрдые в вере, принимали доверчиво, умилённо и восторженно, — это уже предвещает близкий конец любой религии.

You may observe that infidels, in their novitiate, always begin by tremulously doubting the existence of the Devil. <…> They seem to wish to divest him of all personality; to reduce him from his abstract to his concrete; to reverse the process by which he was created in the mind, which they will by no means bear with respect to God. <…> Hell is popularly considered as metaphorical of the torments of an eval conscience, and by no means capable of being topographically ascertained. <…> On the other hand. Heaven is supposed <…> to be something very positive. This way of talking about a personage whose office in the mythological scheme is so important, must lead to disbelief. It is, in fact, a proof of approaching extinction in any religion, when its teachers and its adherents, instead of proudly and dogmatically insisting upon the most knotty or unintelligible articles of their creed, begin to palliate and explain away the doctrines in which their more believing ancestors had shewn a reverential acquiescence, and an audacious exultation of confidence.

Протест, с каким Иов обращается к Богу, весьма смел; от христианина он его наверняка не потерпел бы. <…> величавая поэтичность сетований Иова непревзойдённа в литературе <…>. Я полагаю, что на Страшном суде не будет присяжных, — а если и будут, то они так будут трепетать перед судьями и коронным адвокатом, что поддержат любое решение, угодное суду. Разумеется, половина вознаграждения выдаётся осведомителю, чтобы поощрить его старания. <…> Если Дьявол получает от мучений грешников хотя бы половину того удовольствия, что Бог, который дал себе труд создать сначала их самих, а затем целую систему казуистики, чтобы оправдать осуждение их на вечные муки, награда эта должна быть значительной. <…> Тиберий, Бонапарт или лорд Каслри никогда не назначали за раскрытие или за фабрикацию заговора такой награды, какую божье правительство определило Дьяволу за то, чтобы он искушал, губил и подводил под суд несчастных людей. Эти два влиятельных лица, как видно, вошли в соглашение, по которому более слабый взял на себя всю вину за их совместные действия, чтобы более сильный мог изображать себя почтенной личностью, но зато участвовать в их любимом общем занятии: поджаривании людей на вечном огне. Дьявол выполняет грязную работу, совсем как какой-нибудь голодный горемыка, нанимаемый за известную долю добычи королём или министром, чтобы подвести под смертную казнь сколько-то других голодных горемык, когда король или министр сочтут нужным дать острастку остальным, повесив нескольких из тех, кто ропщет чересчур громко. <…> любой из власть имущих принимает такие меры, когда опасается, что у него могут вырвать власть. Но искушать людей ради того, чтобы обречь их вечным мукам, — это со стороны Бога и даже со стороны Дьявола может происходить только от чистой любви к мучительству, какая на земле наблюдается редко. Больше всего это похоже на шайку скверных бездельников-мальчишек, когда они мучают кошек, сдирают кожу с живых угрей, варят живьём омаров; <…> естествоиспытатели, которые потрошат живых собак (у собаки столько же прав и больше оснований выпотрошить учёного), — ничто по сравнению с Богом и Дьяволом <…>. Дьявол, <…> будучи сотворён Богом, не может иметь никаких желаний и склонностей, кроме тех, что заложены в нём его создателем; а так как Бог сотворил и всё остальное, то и задатки его могли развиться лишь настолько и лишь в том направлении, как это позволяло движение, приданное Богом всему мирозданию. Винить Дьявола в его дурных поступках столь же несправедливо, как винить часы, когда они неточно ходят; в первом случае всецело виноват Бог, как во втором — часовой мастер.

The expostulations of Job with God are of the most daring character ; it is certain he would not bear them from a Christian. <…> sublime strain of poetry not to be surpassed by anything <…>. I suppose there will be no jury at the resurrection—at least if there is, it will be so overawed by the bench, and the counsel for the crown, as to ensure whatever verdict the court shall please to recommend. No doubt that, as an incentive to his exertions, half goes to the informer. <…> If the Devil takes but half the pleasure in tormenting a sinner which God does, who took the trouble to create him, and then to invent a system of casuistry by which he might excuse himself for devoting him to eternal torment, this reward must be considerable. <…> Tiberius, or Bonaparte, or Lord Castlereagh, never affixed any reward to the disclosure or the creation of conspiracies, equal to that which God's Govermnent has attached to the exertions of the Devil, to tempt, betray, and accuse unfortunate man. These two considerable personages are supposed to have entered into a kind of partnership, in which the weaker has consented to bear all the odium of their common actions, and to allow the stronger to talk of himself as a very honourable person, on condition of having participation in what is the especial delight of both of them, burning men to all eternity. The dirty work is done by the Devil, in the same manner as some starving wretch will hire himself out to a king or minister, with a stipulation that he shall have some portion of the public spoil, as an instrument to betray a certain number of other starving wretches into circumstances of capital punishment, when they may think it convenient to edify the rest, by hanging up a few of those whose murmurs are too loud. <…> any depositary of power should take these measures, with respect to those, by whom he fears lest that power should be wrested from him. But to tempt mankind to incur everlasting damnation, must, on the part of God, and even on the part of the Devil, arise from that disinterested love of tormenting and annoying, which is seldom observed on earth. The thing that comes nearest to it is a troop of idle dirty boys baiting a cat; cooks skinning eels, and boiling lobsters alive; <…> naturalists anatomizing dogs alive, (a dog has as good a right and a better excuse for anatomizing a naturalist,) are nothing compared to God and the Devil <…>. The Devil <…> was entirely made by God, he can have no tendency or disposition, the seeds of which were not originally planted by his Creator; and as everything else was made by God, those seeds can have only developed themselves in the precise degree and manner determined by the impulses arising from the agency of the rest of his creation. It would be as unfair to complain of the Devil for acting ill, as of a watch for going badly; the defects are to be imputed as much to God in the former case, as to the watchmaker in the latter.

Изобретение телескопа и последние усовершенствования его значительно расширили наши понятия о границах Вселенной. <…> и нет оснований отрицать, что и на всех других планетах обитают мыслящие существа. <…> Весьма сомнительно, чтобы сам Дьявол — а не какой-нибудь мелкий бес, — соблазнил и ввергнул в грех жителей Земли; и чтобы он не предпочёл Юпитера, планету, способную вместить в сто раз больше жителей, чем Земля, — если говорить только о планетах нашей системы, — или Солнце, которое могло бы вместить их в миллион раз больше.

The late inventions and improvements in telescopes have considerably enlarged the notions of men respecting the bounds of the universe. <…> and there is no reason to suppose but that all [globes] are inhabited by organized and intelligent beings. <…> It seems very questionable whether the Devil himself, or only some inferior Devil, tempted and betrayed the people of the Earth; or whether Jupiter, a planet capable of containing a hundred times more inhabitants than the earth,—to mention only the planets of our own system,—or the Sun, which would contain a million times more, were not entitled to the preference.

	Интересно, что сказал бы Одиссей Эвмею, если бы его свинопас доложил ему, что все свиньи утопились с горя, потому что какой-то странствующий пророк вселил в них легион бесов. Будь я свинопасом, я сплёл бы любую басню, но только не эту, хозяину, известному своей проницательностью и многоопытностью.
	I wonder what Ulysses would have said to Eumanus, if that driven pig herd had informed him on his return that all pigs had drowned themselves in despair because a wandering prophet had driven a legion of Devils into them. If I were a pig herd, I would make any excuse rather than that to a master renowned for subtilty of penetration and extent and variety of experience.

Иные полагали, что дьяволы живут на солнце и что именно это великолепное светило и является Адом; да и каждая из неподвижных звезд — тоже Ад, обслуживающий каждый свою систему планет, где большинство жителей, по-видимому, обречено на вечные муки, если для спасения им необходимо исповедовать определённую религию, а истины ее столь же темны и неясны, как и на нашей планете. <…> Культ солнца у магов как творца и правителя мира делает своим создателям куда больше чести. <…> Если мы отведём Дьяволу лучшее из всех известных нам мест, какую же резиденцию можем мы вообразить для его более могущественного противника? Следует ли предположить, что Дьявол занимает центр, а Бог — окружность вселенной и что один из них рвётся внутрь, как сила центростремительная, тогда как другой вечно стремится из тесного центра наружу, в качестве силы центробежной, и что их постоянная борьба порождает то смешение добра и зла, гармонии и разлада, красоты и уродства, расцвета и тления, которое является общим законом нравственного и материального мира? Увы! Бедный теолог никогда не ломал себе голову над подобным философским вздором и довольствовался предположением, что Бог где-нибудь да должен находиться;..

Some have supposed that the Devils live in the Sun, and that that glorious luminary is the actual Hell; perhaps that every fixed star is a distinct Hell appropriated to the use of its several systems of planets, so great a proportion of the inhabitants of which are probably devoted to everlasting damnation, if the belief of one particular creed is essential to their escape, and the testimony of its truth so very far remote and obscure as in the planet which we inhabit. <…> The Magian worship of the Sun as the creator and Preserver of the world, is considerably more to the credit of the inventors. <…> If we assign to the Devil the greatest and most glorious habitation within the scope of our senses, where shall we conceive his mightier adversary to reside? Shall we suppose that the Devil occupies the centre and God the circumference of existence, and that one urges inwards with the centripetal, whilst the other is perpetually struggling outwards from the narrow focus with the centrifugal force, and that from their perpetual conflict results the mixture of good and evil, harmony and discord, beauty and deformity, production and decay, which are the general laws of the moral and material world? Alas! the poor theologian never troubled his fancy with nonsense of so philosophical a form. He contented himself with supposing that God was somewhere or other;..

Страдания и несправедливость производят в поэзии большое впечатление, ибо самое ценное в ней — это пробуждение сочувствия, а у людей, находящихся во власти унизительных и мрачных суеверий, оно гораздо легче вызывается видениями ужасного, чем прекрасного. Чтобы сделать предметами поэзии красоту, добродетель и гармонию от поэта требуется больше искусства, <…> чем для превращения в поэтические образы несправедливости, уродства, дисгармонии и ужаса; Рафаэли более редки, чем Микеланджело, об Аде написаны лучшие стихи, чем о Рае.

Misery and injustice contrive to produce very poetical effects, because the excellence of poetry consists in its awakening the sympathy of men, which, among persons influenced by an abject and gloomy superstition, is much more easily done by images of horror than of beauty. It often requires a higher degree of skill in a poet to make beauty, virtue, and harmony poetical, <…> than to make injustice, deformity and discord poetical. There are fewer Raphaels than Michael Angelos; better verses have been written on Hell than Paradise.

	… дьяволы могут быть подобны тем микроскопическим живым существа в мясном бульоне, которых можно варить сколько угодно, а они всё будут живы и здоровы.
	… the Devils may be like the animalculæ in mutton broth, whom you may boil, as much as you please, but they will always continue alive and vigorous.

	Христиане умудрились обратить обломки греческой мифологии — как и то немногое из античной философии, что они сумели понять, — на службу лжи и уродству.
	The Christians contrived to turn the wrecks of the Greek mythology, as well as the little they understood of their philosophy, to purposes of deformity and falsehood.

Перевод

З. Е. Александрова

Об эссе

Шелли выступает здесь против церкви и религии как прямой преемник и наследник вольнодумных полемистов эпохи Просвещения, во всеоружии блестящего вольтерьянского остроумия. Уже первый абзац его этюда, провозглашающий, что «дьявол — <…> уязвимое брюхо крокодила», заставляет вспомнить знаменитый призыв Вольтера: «Раздавите гадину!» С неподражаемым юмором Шелли «подаёт» свою тему в самых неожиданных поворотах и ракурсах; соблюдая напускную невозмутимую серьёзность, он высмеивает своих противников, <…> обращая против них оружие логики, <…> новейшие данные наук <…>. А весь этюд в целом по-своему перекликается с «Каином» Байрона, с таким же негодованием обличая систему мышления, подчиняющую человека тираническому произволу воображаемого верховного владыки, которому дьявол, согласно христианской мифологии, служит <…>. Байроновскому образу Люцифера созвучна та трактовка, которую Шелли даёт образу Мильтонова Сатаны, как революционно-романтического бунтаря и поборника правды <…>. Но в отличие от трагического скептицизма, преобладающего в «Каине», этюд Шелли <…> проникнут оптимистической уверенностью в действенности человеческого разума и в том, что человек сумеет занять на земле подобающее ему место полноправного хозяина жизни.

— Анна Елистратова, «Проза Шелли»