Лучшее Эдмонда Гамильтона

«Лучшее Эдмонда Гамильтона» (англ. The Best of Edmond Hamilton) — посмертный сборник из 21 произведения малой прозы Эдмонда Гамильтона, изданный его женой Ли Брэкетт в 1977 году с предисловием «Пятьдесят лет чудес». Три произведения входили в его первый авторский сборник «Ужас на астероиде и другие истории о планетном ужасе» (The Horror on the Asteroid and Other Tales of Planetary Horror, 1936).

Цитаты

	… глаза ясные, как безветренное небо в погожий день, <…> в которых бился бешеный пульс свободы.
	… eyes, clean and clear as wind-washed skies, <…> and in them flickering a wild pulse of freedom.
	— «Дитя ветров» (Child of the Winds), 1936

	Четверо из нас были писателями-фантастами <…>. И мне показалось довольно завлекательным, что, сойдясь за столом, мы составили квартет из нормальных, обычных людей. — Это защитная окраска, — произнёс я. — Как тяжело нам работать в этом бизнесе, будучи обычными, хорошими ребятами. <…> Как у нас искусно получается выглядеть солидными, обыкновенными гражданами! Но мы не такие, как все. Я уверен. Мы совершенно недовольны Землёй и тем, что с ней связано, поэтому и живём, выдумывая один воображаемый мир за другим.
	The four of us were all professional writers of fantastic stories <…>. And I got to feeling amused by the perfect way in which we four resembled a quartet of normal, ordinary people. “Protective coloration, that’s what it is,” I announced. “How hard we work at the business of acting like ordinary good guys!” <…> “What a wonderful imitation of solid, satisfied citizens we put up! But we’re not satisfied, you know—none of us. We’re violently dissatisfied with the Earth, and all its works, and that’s why we spend our lives dreaming up one imaginary world after another.”
	— «Изгнание» (Exile), 1943

	— Молчание может быть самым лучшим реквиемом.
	“Silence can be the best requiem of all.”
	— «Реквием» (Requiem), 1962

	— Я сконцентрировал космические лучи, при этом снизив до нуля их смертоносный эффект. Вы же видели цилиндр в моей лаборатории. Этот цилиндр собирает космические лучи, попадающие на землю, и рефлектором направляет их в центр кубической камеры. Теперь предположим, что поток лучей в миллион раз сильнее, чем в естественных условиях, пронзает тело человека, стоящего внутри куба. Что станет с человеком, который попадёт под этот интенсивный поток? Он будет эволюционировать в миллион раз быстрее, чем в обычных условиях. За несколько часов или минут он пройдёт через мутации, на которые человечеству понадобятся миллионы лет. — И ты предполагаешь провести этот эксперимент? — воскликнул я. — Да, предполагаю провести его на себе, — гордо произнёс Поллард. — И узнать на собственной шкуре, какие эволюционные изменения ожидают человека в будущем. — «Эволюция доктора Полларда»
	"I have been <…> to concentrate the cosmic rays and yet remove from them their harmful properties. You saw the cylinder over the metal cube in my laboratory? That cylinder literally gathers in from an immense distance the cosmic rays that strike this part of the Earth, and reflects them down inside the cube. “Now suppose those concentrated cosmic rays, millions of times stronger than the ordinary cosmic rays that strike one spot on Earth, fall upon a man standing inside the cube. What will be the result? It is the cosmic rays that cause evolutionary change, and you heard me say that they are still changing all life on Earth, still changing man, but so slowly as to be unnoticeable. But what about the man under those terrifically intensified rays? He will be changed millions of times faster than ordinarily, will go forward in hours or minutes through the evolutionary mutations that all mankind will go forward through in eons to come!” “And you propose to try that experiment?” I cried. “I propose to try it on myself,” said Pollard gravely, “and to find out for myself the evolutionary changes that await humankind.”
	— «Человек, который эволюционировал» (The Man Who Evolved), 1931

На закате мира

In the World’s Dusk, 1936

— Они живы не по-настоящему. Что-то всё-таки я не смог вернуть к жизни. Но даже такие, какие они есть, послужат человечеству, став новым началом во Вселенной. Медленно тянулись месяцы. И вот наконец у одной из пар родился ребёнок. Услышав эту новость, Галос Ганн преисполнился надежд. Охваченный радостью, он нёсся через город, чтобы увидеть младенца. Но увидев его, почувствовал, как холод сковал его сердце. Этот младенец оказался подобием своих родителей. Он двигался, смотрел, издавал звуки, но они были неуклюжими и странными, а в глазах его застыл отпечаток смерти. Но Галос Ганн не сдался. Он ещё не оставил надежду воплотить в жизнь свой великий план. Он ждал, когда родится другой ребёнок. Но тот оказался таким же. Вот тогда действительно его вера и надежда стали ослабевать. Он созвал мёртвых жителей Зора и обратился к ним: — Почему вы не рождаете живых детей, зная, что вы сами сейчас живы? Вы делаете это назло мне? Из мрачной толпы раздался голос мёртвого мужчины: — Смерть не может породить жизнь, так же как тьма не может породить света. Несмотря на твои слова, мы знаем, что мы мертвы и можем рожать только мертвецов. Теперь, когда ты убедился в бессмысленности своего плана, позволь нам вернуться к покою смерти и дай человеческой расе с миром прийти к своему концу.

“These are not wholly living—something there was that my powers could not bring back from death. But even such as they are, they will serve to give mankind a new start in the universe.” The slow months passed and at last to one of the dead couples living in the city, a child was born. High flared the hopes of Galos Gann when he heard, and great was his excitement as he hastened through the city to see. But when he saw the child, he felt his heart grow cold. For this infant was like the parents of whom it was born, it was not wholly living. It moved and saw and uttered sounds, but its movements and cries were stiff and strange, and its eyes had death behind them. Not wholly yet did Galos Gann give up hope in his great plan. He waited for another child to be born, but the next child too was the same. Then indeed did his faith and hope perish. He called the dead citizens of Zor together and spoke to them. He said: “Why do you not bring forth wholly living children, seeing that you yourselves are now living? Do you do this but to thwart me?” Out of the gaunt-eyed throng a dead man answered him. “Death cannot bring forth life any more than light can be born of darkness. Despite your words we know that we are dead, and we can give birth only to death. Now be convinced of the futility of your mad scheme and allow us to return to the peace of death, and let the race of man come peacefully to its destined end.”

Ну, и как там?

What's It Like Out There? — первая версия рассказа была написана в середине 1930-х и нигде не принята к публикации, переписана в 1952 году. Перевод: И. Невструев, 1993.

Я мог рассказать о старте, <…> я был в Четырнадцатом Отсеке ракеты Четыре; уплывали минуты, отмеряемые тиканьем, стены дрожали каждый раз, когда взмывала вверх другая ракета, а мы, десять мужчин в гамаках, запертых в этой металлической коробке без окон, ждали своей очереди. Мы ждали, и вдруг гигантская рука вдавила нас в гамаки так, что перехватило дыхание, кровь прилила к голове, а желудок подскочил к горлу, несмотря на все таблетки, которыми нас напичкали. А потом послышался громовой смех невидимого гиганта: врр…врр…врр!!! Бах, бах и снова бах, удар за ударом разрывают наши внутренности, лишая дыхания: кто-то блюёт, кто-то плачет; врр…врр…врр!!! — грохочет убийственный смех, а потом великан перестаёт смеяться и колотить нас, чувства помалу возвращаются в избитое тело, и человек начинает думать, все ли у него на месте.

I could tell all about the take-off <…> I was in Cell Fourteen of Rocket Four, with the minutes ticking away and the walls quivering every time one of the other rockets blasted off, and us ten men in our hammocks, prisoned inside that odd-shaped windowless metal room, waiting. Waiting, till that big, giant hand came and smacked us down deep into our recoil-springs, crushing the breath out of us, so that you fought to breathe, and the blood roared into your head, and your stomach heaved in spite of all the pills they’d given you, and you heard the giant laughing, b-r-room! b-r-r-room! b-r-r-oom! Smash, smash, again and again, hitting us in the guts and cutting our breath, and someone being sick, and someone else sobbing, and the b-r-r-oom! b-r-r-oom! laughing as it killed us; and then the giant quit laughing, and quit slapping us down, and you could feel your sore and shaky body and wonder if it was still all there.

	— Садимся, — произнёс кто-то. И действительно, Ракета Четыре свалилась, а мы, запертые в камере и привязанные ремнями к гамакам, ждали, сжимаясь от ужаса и жалея, что нет окна, через которое можно было бы выглянуть; надеясь, что наша ракета не разобьётся, что ни одна ракета не разобьётся, а если всё-таки, то не наша…
	A voice said, “We’re coming down.” And we were coming down, Rocket Four was coming down, and there we were in our squad-cell, all of us strapped into our hammocks, waiting and scared, wishing there was a window so we could see out, hoping our rocket wouldn’t be the one to crack up, hoping none of the rockets cracked up, but if one does, don’t let it be ours…

	«Командование Экспедиции с прискорбием сообщает, что ваш сын был застрелен, как собака…» Разумеется, такой телеграммы они не получили. Но что же им написали? Жаль, что я не успел этого узнать.
	“The Commanding Officer regrets to inform you that your son was shot down like a dog—” They’d never got any telegram like that. But just what line had been handed them? I wished I’d had a chance to check on that.

Остров безрассудства

The Island of Unreason, 1933

— Если вы совершили нарушение здравого смысла, то, согласно закону, должны будете пройти курс перевоспитания. <…> Мы никогда не сообщаем нарушителям сроки их ссылки, — сказал Директор. — Мы хотим, чтобы они знали: впереди у них вся жизнь. Благодаря этому урок лучше усваивается. Когда срок вашей ссылки истечёт, сторожевой флайер, что доставит вас туда, заберёт вас обратно.

"The fact remains that you have committed a breach of reason and that you must be corrected in the way specified by law. <…> We never tell those sent there how long their sentence is to be,” the Director told him. “We want them to feel that they have a lifetime ahead of them on the island and this brings the lesson further home to them. When your sentence is finished, the guard-flier that takes you there will go there to bring you back.”

— Пожизненное? Что же ты такое натворила, чтобы быть сосланной на этот дикий остров? — Ну, шесть месяцев назад Евгенистический Совет нашего города назначил мне мужа. А я от него отказалась. Совет обвинил меня в нарушении здравого смысла. Но я настаивала на своём отказе, и они сослали меня сюда. — Не удивительно, — возмущённо произнёс Аллан Манн. — Отказаться от мужа, назначенного Советом, — я никогда ничего подобного не слышал! Почему ты сделала это? — Мне не нравилось, как он на меня смотрел, — сказала Лита таким тоном, словно эти её слова все объясняли. Аллан беспомощно покачал головой. Он никак не мог понять мыслительного процесса безрассудных.

“A lifer? What did you do to get a life-sentence in this horrible place?” “Well, six months ago the Eugenic Board in my city assigned me a mate. I refused to have him. The Board had me charged with breach of reason and when I persisted in my refusal I was sentenced here for life.” “No wonder,” breathed Allan Mann. “To refuse the mate the Board assigned—I never heard of such a thing! Why did you do it?” “I didn’t like the way he looked at me,” said Lita, as though that explained everything. Allan Mann shook his head helplessly. He could not understand the thought-processes of these unreasonables.

Семена из космоса

The Seeds from Outside , 1937

Он продолжал регулярно поливать их, с нетерпением ожидая, что же будет дальше. После этого оба побега пошли в рост ещё быстрее. Через месяц они превратились в зелёные шестифутовые столбы, каждый из которых был плотно укутан в чешуйчатую оболочку. В середине они имели большую толщину, чем вверху или у основания, а один из них казался немного тоньше другого. Теперь они не были похожи ни на одно растение, известное на Земле.

Yet he continued to water them carefully, and to wait tensely for their development. The two shoots came up fast, after that. Within a month they had become green pillars almost six feet tall, each of them covered with a tight-wrapped sheath of green sepals. They were a little thicker at the middle than at the top or bottom, and one of them was a little slenderer than the other, and its color a lighter green. Altogether, they looked like no plants ever before seen on Earth.

Однажды июньским ранним утром он обнаружил, что оболочка раскрылась достаточно для того, чтобы предоставить ему возможность заглянуть внутрь. Стендифер замер, широко раскрыв глаза, глядя на представшее перед ним зрелище. Он увидел верхушки, странным образом напоминающие человеческие головы. Казалось, что в этих зелёных оболочках были спрятаны двое людей. У них даже уже начали расти волосы. Они представляли собой густые массы зелёных нитей. Одна верхушка казалась похожей на головку девушки с мягкими пушистыми волосами. Другая головка была покрыта более грубой и тёмной растительностью, словно это была голова мужчины.

Then early one June morning he found that the sepals had curled back enough from the tips to let him see the tops of the true plants inside. And he stood for many minutes there, staring in strange wonder at that which the unfolding of the sepals was beginning to reveal. For where they had curled back at the tips, they disclosed what looked strangely like the tops of two human heads. It was as though two people were enclosed in those sheathing sepals, two people the hair of whose heads was becoming visible as masses of fine green threads, more animal than plant in appearance. One looked very much like the top of a girl’s head, a mass of fluffy, light-green hair only the upper part of which was visible. The other head was of shorter, coarser and darker green hair, as though it was that of a man.

К тому времени оболочки обоих растений раскрылись почти полностью. Внутри одного оказался мужчина, а в другом — женщина. Их тела странным образом напоминали человеческие. Живые, дышавшие тела из растительной зелёной плоти, с руками и ногами, которые уходили глубоко в ствол растения. Их лица тоже напоминали человеческие, особенно зелёными глазами, которые могли видеть. Стендифер смотрел и смотрел на девушку-растение, так как её красота превосходила все самые сокровенные мечты художника. Её стройное зелёное тело гордо возвышалось, выходя прямо из чашечки растения. Её горящие зелёные глаза смотрели на него. Вот она подняла гибкую руку-лиану и мягко прикоснулась к нему. Её губы затрепетали, издавая мягкий шорох, словно это был голос. Затем Стендифер услышал глухое, злобное шипение позади и обернулся. Звук издавало растение-мужчина. Длинные руки-лианы яростно пытались дотянуться до художника, чтобы схватить его, а в глазах горели ревность и гнев. Стендифер поспешно отошёл в сторону.

The sepals of both plants had by then unfolded almost completely. And inside one was a green man-plant—and in the other a girl! Their bodies were strangely human in shape, living, breathing bodies of weird, soft, green plant-flesh, with tendril-like arms and tendril limbs too that were still rooted and hidden down in the calyxes. Their heads and faces were very human indeed, with green-pupiled eyes through which they could see. Standifer stared and stared at the plant girl, for she was beautiful beyond the artist’s dreams, her slim green body rising proudly straight from the cup of her calyx. Her shining, green-pupiled eyes saw him as he stood by her, and she raised a tendril-like arm and softly touched him. And her tendrils stirred with a soft rustling that was like a voice speaking to him. Then Standifer heard a deeper, angry rustling behind him, and turned. It was the man-plant, his big tendril arms reaching furiously to grasp the artist, jealousy and rage in his eyes. Hastily the painter stepped away from him.

Чужая земля

Alien Earth, 1949; перевод: А. Б. Бурцев, 1990-е

Вот рядом с гигантским папоротником выросла тропическая крапива. Спрутоподобная, она разбросала свои щупальца через растение. Папоротник корчился, листы его бешено метались, стебли старались освободиться, но жалящая смерть победила. Лианы, словно гигантские змеи, ползли по деревьям, обвивали стволы, переплетались среди ветвей, втыкали свои голодные паразитические корни в живую кору. А деревья сражались с ними. Феррис видел, как ветви били и хлестали по убийцам-лианам. Это напоминало борьбу человека с давящими кольцами питона, очень напоминало, потому что деревья и другие растения различали друг друга. На свой странный, чужой лад они были такими же чувствующими, как и их более быстрые братья-животные. Охотники и дичь. Душащие лианы, смертельно прекрасные орхидеи, точно рак, разъедающим здоровую кору лепрозы, древесные грибки — они были волками и шакалами в своём лиственном мире.

Close by, a tropical nettle crawled up beside a giant fern. Octopus-like, its tendrils flashed around and through the plant. The fern writhed. Its fronds tossed wildly, its stalks strove to be free. But the stinging death conquered it. Lianas crawled like great serpents among the trees, encircling the trunks, twining themselves swiftly along the branches, striking their hungry parasitic roots into the living bark. And the trees fought them. Farris could see how the branches lashed and struck against the killer vines. It was like watching a man struggle against the crushing coils of the python. Very likely. Because the trees, the plants, knew. In their own strange, alien fashion, they were as sentient as their swifter brothers. Hunter and hunted. The strangling lianas, the deadly, beautiful orchid that was like a cancer eating a healthy trunk, the leprous, crawling fungi—they were the wolves and the jackals of this leafy world.

Феррис увидел <…> Беррью, стоящего в тени чудовищных баньянов. Руки того были воздеты к этим колоссам, словно он молился им. Гиганты вздымались над ним и над всем лесом. — Остановите их! Убейте их! Теперь они так гремели, эти величественные мысли-голоса, что Феррис с трудом мог разбирать слова. Он приближался к ним, приближался… Теперь он понял, хотя рассудок отказывался принимать это, понял, откуда идут эти величественные голоса и почему Беррью поклоняется баньянам. Конечно, они были подобны богам, эти зелёные колоссы, которые жили много веков, чьи воздушные корни падали вниз, шевелились и старались нашарить что-то, как сотни щупалец!

Farris saw <…> Berreau ahead, standing in the shadow of the monster banyans there. His arms were upraised toward those looming colossi, as though in worship. Over him towered the leafy giants, dominating all the forest. “Stop them! Slay them!” They thundered, now, those majestic thought-voices that Farris’ mind could barely hear. He was closer to them—closer— He knew, then, even though his mind refused to admit the knowledge. Knew whence those mighty voices came, and why Berreau worshipped the banyans. And surely they were godlike, these green colossi who had lived for ages, whose arms reached skyward and whose aerial roots drooped and stirred and groped like hundreds of hands!

Послесловие

	Когда Ли попросили выбрать и отредактировать подборку моих старых рассказов, я просто открыл мои папки и сказал ей: «Вот они, более трёхсот. Можешь выбрать на свой вкус».
	When Leigh was asked to choose and edit a selection of my past stories, I simply opened up my files and told her, “There they are, over three hundred of them. You can take your pick.”

Короткий рассказ «Изгнание» был основан на неформальном клубе писателей-фантастов, которые примерно в начале 40-х годов еженедельно встречались в ресторане им. Штойбена в центре Манхэттена. Живя в другом городе, я был лишь случайным посетителем, но никогда не забуду те потрясающие обсуждения, которые мы провели — Мэнли Уэйд Уэллман, Генри Каттнер, Отто Биндер, и многие другие завсегдатаи. <…> Генри в этом рассказе был персонажем Кэрриком.

The little story “Exile” was based on the informal club of science fiction writers which, around the early 40s, used to meet weekly in Steuben’s Restaurant, in midtown Manhattan. Living out of town, I was only an occasional visitor, but have never forgotten the terrific discussions we had—Manly Wade Wellman, Henry Kuttner, Otto Binder, and many others were regulars. <…> Henry was the “Carrick” character of this story.

	[Моё] первое произведение <…> — «Чудовище-бог Мамурта», непосредственно вдохновлённое вызывающим моё огромное восхищение классическим рассказом А. Мерритта «Племя из бездны».
	[My] first story <…> is “The Monster-God of Mamurth”. It was directly inspired by my great admiration for A. Merritt’s classic short, “The People of the Pit.”

… почти каждый молодой писатель начинает с имитации. Я могу привести исключения, среди них Рэй Брэдбери, чьи самые первые усилия в фантастике пошли прямо по собственному пути. <…> Я же начал имитировать не А. Меррита, хотя и восхищался его работами, которые в наибольшей степени повлияли на мои собственные ранние усилия. Это был писатель ранних дней [НФ], <…> Хомер Эон Флинт. Его рассказы 1918-1919 гг., хотя иногда и были написаны топорным стилем и с тяжеловесной концепцией, воспламеняли моё молодое воображение видением того, какие широкие возможности могут содержать будущие времена и пространства.

… nearly every young writer begins by a process of imitation. I can think of exceptions, among them, Ray Bradbury, whose very first efforts at fiction struck right out on his own line. <…> It was not A. Merritt, much as I admired his work, who most influenced my own early efforts. It was an early-day writer, <…> Homer Eon Flint. His stories in 1918-1919, though sometimes wooden in style and heavy in conception, set my young imagination ablaze with their vaulting visions of what vast possibilities future time and space might contain.

	Иногда научная экстраполяция очень старой истории становится немного устарелой, как в моём «Покорении двух миров», но всё-таки тема может оставаться аутентичной. В нём предвидения космических путешествий и атомной бомбы на сегодняшний день устарели. Но я удивляюсь, если с центральной идеей этого не произошло.
	Sometimes the scientific extrapolation of a very old story will become a bit outdated, as in my “Conquest of Two Worlds,” yet the theme may remain authentic. The space-travel and atomic-bomb anticipations in that are now obsolete. But I wonder if the central idea is.