Князь Света

«Князь Света» или «Властелин Света» (англ. Lord of Light; в некоторых русских переводах «Бог Света») — роман Роджера Желязны 1967 года. В названии подразумевается Будда Шакьямуни, также оно может восприниматься как реминисценция-антитеза на эпитет Сатаны Властелин тьмы (Lord of Darkness, идущий от Князя тьмы, Prince of Darkness).

Цитаты

I

	Сквозь зубы он помянул самых что ни на есть банальных божеств плодородия, взывая в основном к их наиболее прославленным в народе Атрибутам.
	Under his breath, he called upon the more notable of the current fertility deities, invoking them in terms of their most prominent Attributes.

	… небеса, словно псы, рычали у него над головой…
	… the heavens growling doglike above him…

	— Когда нет никакой реальной надежды, нужно чеканить собственную. Даже и фальшивая монета может сгодиться.
	"When there is no real hope we must mint our own. If the coin be counterfeit it still may be passed."

	Гримаса страдания превратила его рот в лук, зубы, крепко стиснутые зубы, в стрелы.
	A grin of pain made his mouth a bow, his teeth the arrows, clenched.

	— Ты нужен нам, Сэм, — сказала она. — Я знаю, знаю, — отвечал он ей. — Опять все та же история. У вас имеется норовистая лошадка, так что нужно её отменно нахлестывать очередную милю.
	"We need you, Sam," she said. "I know, I know," he told her. "It's the eternal recurrence of the anecdote. You've a willing horse, so flog him another mile."

	Улыбка прошлась по его лицу, от шрама на левой щеке до уголков глаз. Чтобы поставить на этом точку, он сморгнул…
	This smile caught at the edge of a scar upon his left cheek and reached up to the comer of his eye. He winked to put a period to it…

	— Ай-ай-ай! И кому вздумается разыскивать Будду в лупанарии? Отлично! Превосходно! <…> Бог — одна из древнейших профессий в мире. И вполне естественно, что мы, павшие, обретаем прибежище под сенью другой не менее почтенной традиции.
	"Aye! Aye! Who would think to look for the Buddha in a whorehouse? Good! Excellent! <…> Being a god is one of the oldest professions in the world. It is only fitting, therefore, that we fallen ones take umbrage within the pale of another venerable tradition.

	Самая ужасная вспышка, какую он только когда-либо видывал, обрушилась на скалу — не мгновенно, не на один только миг. Словно огнеязыкий зверь лизал урча камень, вылизывал его быть может целую четверть минуты.
	The most frightful flashing he had ever seen came down upon the stones—not once, or for a mere instant. It was as if a fire-tongued beast licked and licked about the stone, growling as it did so, for perhaps a quarter of a minute.

	— Это, — сказал Яма, протягивая ему аэрозоль, — репеллент против демонов.
	"This," said Yama, handing him an aerosol, "is demon repellent."

— Разница между непознанным и непознаваемым, между наукой и фантазией — это вопрос самой сути. Четыре полюса компаса — это логика, знание, мудрость и непознанное, оно же неведомое. И некоторые склоняются в этом последнем направлении. Другие же наступают на него. Склониться перед одним — потерять из виду три остальных. Я могу подчиниться непознанному, но непознаваемому — никогда. Человек, склоняющийся в этом последнем направлении, — либо святой, либо дурак.

"It is the difference between the unknown and the unknowable, between science and fantasy—it is a matter of essence. The four points of the compass be logic, knowledge, wisdom and the unknown. Some do bow in that final direction. Others advance upon it. To bow before the one is to lose sight of the three. I may submit to the unknown, but never to the unknowable. The man who bows in that final direction is either a saint or a fool."

— Патанджали утверждает, что правит намерение, а не деяние. Следовательно, если я убил скорее с любовью, чем с ненавистью, то я словно бы и не убивал. Признаю, что в данном случае все не так и, без сомнения, налицо злой умысел; стало быть, груз вины падёт на меня, убью я или нет, — из-за наличия намерения. Итак, я мог бы раздавить его и не стать ничуть хуже — в соответствии с принципом ахимсы. Но поскольку я здесь гость, я конечно же уважу местные обычаи и не совершу подобного поступка.

"Patanjali does state that it is the intention rather than the act which governs. Therefore, if I killed with love rather than malice, it would be as if I had not killed. I confess that this was not the case and that malice was present—therefore, even if I did not kill I do bear the burden of the guilt because of the presence of that intention. So I could step upon it now and be none the worse for it, according to the principle of ahimsa. Since I am a guest, however, I of course respect the practice and do not do this thing."

— Имена не важны, — сказал он. — Говорить — это называть имена, но не в этом важность. Однажды случается нечто, чего до той поры никогда не случалось. Глядя на это, человек созерцает реальность. Он не может поведать другим, что же он видел, Но другие хотят это узнать, и вот они вопрошают его; они говорят: «На что оно похоже — то, что ты видел?» И он пытается рассказать им. Быть может, он видел самый первый в мире огонь. Он говорит им: «Он красен, как мак, но пляшут в нём и иные цвета. У него нет формы, как у воды; он текуч. Он теплый, как летнее солнце, даже теплее. Он существует какое-то время на куске дерева — и дерево исчезает, будто съеденное, остаётся лишь что-то чёрное, сыпучее, как песок. И он исчезает вместе с деревом». И вот слушатели вынуждены думать, что реальность эта схожа с маком, с водой, с солнцем, с тем, что ест и испражняется. Они думают, что она, эта реальность, схожа со всем, чему она подобна по словам познавшего её. Но вот огонь снова и снова появляется в этом мире. Всё новые и новые люди видят его. И спустя какое-то время огонь становится уже так привычен, как трава, облака, как воздух, которым они дышат. И они видят, что хотя и похож он на мак, это не мак, хотя и похож на воду, не вода, хотя похож на солнце, но не солнце, хотя и похож на того, кто ест и испражняется, всё же это не тот, кто ест и испражняется, но нечто отличное от каждого из этих предметов или ото всех их разом. Так что смотрят они на эту новую суть и изобретают новое слово, чтобы назвать её. Они зовут её «огонь». — пересказ проблемы значений в философии языка

"Names are not important," he said. "To speak is to name names, but to speak is not important. A thing happens once that has never happened before. Seeing it, a man looks upon reality. He cannot tell others what he has seen. Others wish to know, however, so they question him saying, 'What is it like, this thing you have seen?' So he tries to tell them. Perhaps he has seen the very first fire in the world. He tells them, 'It is red, like a poppy, but through it dance other colors. It has no form, like water, flowing everywhere. It is warm, like the sun of summer, only warmer. It exists for a time upon a piece of wood, and then the wood is gone, as though it were eaten, leaving behind that which is black and can be sifted like sand. When the wood is gone, it too is gone.' Therefore, the hearers must think reality is like a poppy, like water, like the sun, like that which eats and excretes. They think it is like to anything that they are told it is like by the man who has known it. But they have not looked upon fire. They cannot really know it. They can only know of it. But fire comes again into the world, many times. More men look upon fire. After a time, fire is as common as grass and clouds and the air they breathe. They see that, while it is like a poppy, it is not a poppy, while it is like water, it is not water, while it is like the sun, it is not the sun, and while it is like that which eats and passes wastes, it is not that which eats and passes wastes, but something different from each of these apart or all of these together. So they look upon this new thing and they make a new word to call it. They call it 'fire.'

	Монастырь <…> едва можно было различить над верхушками деревьев; высоко в воздухе над ним дым курсивом расписывался на небесах.
	The monastery <…> was only partly visible above the upper reaches of the treetops; high in the air above it, a twisting line of smoke endorsed the heavens.

	— Ты и в самом деле веришь в то, что проповедовал? Сэм рассмеялся. — Я очень легковерен, когда речь идёт о моих собственных словах. Я верю всему, что говорю, хотя и знаю, что я лжец.
	"Do you really believe what you preached?" Sam laughed. "I'm very gullible when it comes to my own words. I believe everything I say, though I know I'm a liar."

II

Однажды какой-то второстепенный раджа какого-то заштатного княжества явился со своей свитой в Махаратху, город, прозывавшийся Вратами Юга и Рассветной Столицей, чтобы приобрести себе новое тело. Было это в те времена, когда нить судьбы можно было ещё извлечь из сточной канавы, когда боги не придерживались столь строго всех формальностей, обузданы были демоны, а Небесный Град ещё изредка доступен человеку. Вот рассказ о том, как правитель этот столкнулся в Храме с обрядовым одноруким пандитом и навлёк на себя своей самонадеянностью немилость Небес…

One time a minor rajah from a minor principality came with his retinue into Mahartha, the city that is called Gateway of the South and Capital of the Dawn, there to purchase him a new body. This was in the days when the thread of destiny might yet be plucked from out a gutter, the gods were less formal, the demons still bound, and the Celestial City yet occasionally open to men. This is the story of how the prince did bait the one-armed receiver of devotions before the Temple, incurring the disfavor of Heaven for his presumption…

	Зной обрушивался на тюрбаны, стекал по телам воинов на землю и вновь отражался от неё.
	The heat crashed down upon the turbans of the men, washed past them, came up again from the roadway.

	Обычным средством передвижения были ящеры — чешуйчатые твари <…>; происхождение их было темно, жизнь — недолга, характер скверен;..
	The slizzard was the common mount—a scaled creature with <…> dubious lineage, brief life span and a vicious temperament;..

	… речи хозяев постоялых дворов, совсем как реки, всегда грозят течь бесконечно.
	… the innkeeper's speeches, like rivers, always threatened to flow on forever.

	Заря потихоньку стирала темноту с лика природы;..
	The dawn came to lift the darkness from the world;..

	Розовый зонтик зари раскрылся над спутанной шевелюрой облаков, по докам прошёлся прохладный ветерок.
	Morning's pink parasol opened above the tangled hair of the clouds, and cool breezes crossed the docks.

	Он жадно вбирал в себя запахи товаров, вслушивался в перебранку матросов, он обожал и то и другое: от первого несло богатством, второе соединяло в себе оба остальных его увлечения — теологию и анатомию.
	He smelled the smells of commerce and listened to the cursing of the sailors, both of which he admired: the former, as it reeked of wealth, and the latter because it combined his two other chief preoccupations, these being theology and anatomy.

	-… благословения я принимаю от любого. Благословению всегда найдётся применение — особенно у моряка.
	"… I accept the blessings of any and all. One can always use blessings, especially a seaman."

Они стояли в очереди к сверкающей металлом машине. Вот очередной страждущий опустил монету в рот стального тигра. Машина замурлыкала. Человек нажал несколько кнопок, изображавших собой животных и демонов. По телам двух нагов, двух святых змеев, переплетавшихся над прозрачной панелью машины, пробежала вспышка света. <…> Человек нажал на рычаг, напоминавший торчащий из боковой стенки машины рыбий хвост. Священный голубой свет заполнил всю внутренность машины; змеи пульсировали красным, и тут, под зазвучавшую вдруг нежную мелодию появилось молитвенное колесо и принялось бешено вращаться. На лице у человека было написано блаженство. Через несколько минут машина отключилась. Он опустил ещё одну монету и снова дёрнул за рычаг, чем заставил кое-кого из стоявших в конце очереди громко заворчать, рассуждая, что это уже седьмая монета, что день выдался душным, что в очереди за молитвами он не один и почему бы, если ты хочешь совершить такое щедрое пожертвование, не пойти прямо к жрецам? Кто-то бросил, что человеку этому надо, должно быть, искупить слишком много грехов. И все со смехом принялись обсуждать возможный характер этих грехов.

It was a machine, gleaming and metallic, before which they moved. A man inserted a coin into the mouth of a steel tiger. The machine began to purr. He pressed buttons cast in the likenesses of animals and demons. There came then a flashing of lights along the lengths of the Nagas, the two holy serpents who twisted about the transparent face of the machine. <…> The man drew down upon the lever that grew from the side of the machine cast in the likeness of the tail of a fish. A holy blue light filled the interior of the machine; the serpents pulsed redly; and there, in the midst of the light and a soft music that had begun to play, a prayer wheel swung into view and began spinning at a furious pace. The man wore a beatific expression. After several minutes, the machine shut itself off. He inserted another coin and pulled the lever once more, causing several of those nearer to the end of the line to grumble audibly, remarking to the effect that that was his seventh coin, it was a warm day, there were other people waiting to get some praying done and why did he not go inside and render such a large donation directly to the priests? Someone replied that the little man obviously had much atoning to do. There then began some speculation as to the possible nature of his sins. This was accompanied by considerable laughter.

— Сканировать мозг стало стандартной процедурой, предшествующей переносу. Торговцы телами превратились в Хозяев Кармы и стали частью храмовой структуры. Они вычитывают твою прошлую жизнь, взвешивают карму и определяют ту жизнь, что тебе предстоит. Идеальный способ поддерживать кастовую систему и крепить контроль деикратов. Между прочим, большинство наших старых знакомцев по самый нимб в этом промысле.

"Having your brains scanned has become a standard procedure, just prior to a transfer. The body merchants are become the Masters of Karma, and a part of the Temple structure. They read over your past life, weigh the karma, and determine your life that is yet to come. It's a perfect way of maintaining the caste system and ensuring Deicratic control. By the way, most of our old acquaintances are in it up to their halos."

	Ян разлил спиртное, нарушив этим и тишину, и пустоту двух стаканов. <…> — Если у меня и была плохая карма, теперь она вся растворилась.
	Jan filled the silence and two glasses with a splashing of alcohol. <…> "If I had any bad karma, it should all be dissolved by now."

	… поддержание высокого морального духа в гареме…
	… keeping up the morale of the harem…

… нижние веки его покраснели и вспухли, словно устали и наболели после многих лет, на протяжении которых удерживали они за собой выпученные, налитые кровью глаза в их очевидных попытках вылезти из орбит. Он флегматично смеялся и стучал по столу, уже в шестой раз повторяя: «Слоны нонче вздорожали, а в грязи ни на черта не годны!» Фраза эта относилась к их беседе касательно лучшего времени года для ведения войны.

… his lower eyelids jutted redly, as though sore and weary after so many years of holding back his bloodshot orbs in their obvious attempt to push themselves forward out of their sockets. He laughed a phlegmy laugh and pounded the table, repeating, "Elephants are too expensive these days, and no damn good at all in mud!" for the sixth time; this being in reference to their conversation as to the best time of year to fight a war.

III

	— Армия, какой бы огромной она ни была в пространстве, может оказывать противодействие лишь на коротком отрезке времени. Один же человек, ничтожный в пространстве, может распространить своё противоборство на многие и многие годы, если ему повезёт, и он преуспеет в передаче своего наследия.
	"An army, great in space, may offer opposition in a brief span of time. One man, brief in space, must spread his opposition across a period of many years if he is to have a chance of succeeding."

	— … даже зеркалу не под силу показать тебя тебе самому, если ты не желаешь смотреть. — вариант трюизма
	"… even a mirror will not show you yourself, if you do not wish to see."

	К этому времени бёдра Ямы уже до половины ушли в песок. — <…> я посоветовал бы тебе либо упросить моих послушников помочь тебе, либо овладеть непростым искусством грязевого дыхания.
	At this point, the sand was halfway up Yama's thighs. <…> "I suggest you solicit aid of my followers or learn the difficult art of mud-breathing."

IV

	Огромная дверь из полированного металла, тяжёлая, как грех, высотою в три человеческих роста, шириною вдвое меньше.
	There is a huge, burnished metal door, <…> that is heavy as sin, three times the height of a man and half that distance in width.

	Место это расположено у самой вершины очень высокой горы, называемой Чанна, в самом центре очень высокой горной системы, называемой Ратнагари. В краю этом на земле всегда лежит снег, а радуги высыпают, как налёт на языке больного, на длинных сосульках, пустивших ростки на промерзших верхушках утёсов. Воздух остер, как меч. Небо ярче кошачьего глаза.
	It is set near the peak of a very high mountain named Channa, in the midst of a region of very high mountains called the Ratnagaris. In that place there is always snow upon the ground, and rainbows ride like fur on the backs of icicles, which sprout about the frozen caps of cliffs. The air is sharp as a sword. The sky is bright as the eye of a cat.

Имя раджи — Видегха, и у него множество детей. Он любит граклов — священных майн, — не за их глянцевитое чёрное оперение с изысканными жёлтыми пятнами вокруг глаз, а за то, что их можно обучить распевать непристойные песенки; любит змей, которым он при случае скармливает оных граклов, когда они фальшивят; любит игру в кости. Он не очень-то любит детей и Льва Толстого. — «и Льва Толстого», — возможно, добавление Лапицкого

His name is Videgha and he has many children. He is fond of grak-birds, which can be taught to sing bawdy songs, of snakes, to which he occasionally feeds grak-birds who cannot carry a tune, and of gaming with dice. He does not especially like children.

	Их взору открылась громовая колесница. Стройная, безо всяких украшений, цвета бронзы, хотя и не из бронзы, стояла она посреди широкого луга. Напоминала она положенный набок минарет, или ключ от квартиры гиганта, или какую-то деталь небесного музыкального инструмента, выскользнувшую из ярко сияющего в ночи созвездия и упавшую на землю.
	Before them, in the valley, lay the thunder chariot. Slim and unadorned, the color of bronze, though it was not bronze, it stood upon a wide, grassy plain. It looked like a fallen prayer tower or a giant's house key or some necessary part of a celestial instrument of music that had slipped free of a starry constellation and dropped to the ground.

	— Тебе хотелось бы, чтобы я тебя ударил, не так ли, Будда? Ты бы смог почувствовать своё превосходство. К несчастью, я садист и делать этого не буду.
	"You would like me to strike you, wouldn't you, Buddha? It would make you feel superior. Unfortunately, I'm a sadist and will not do it."

— Быть богом — это быть способным быть самим собой, причём до такой степени, что страсти твои соответствуют уже силам мироздания, и видно это любому, кто на тебя ни посмотрит, и нет надобности называть твоё имя. <…> Быть богом — это быть способным распознать в самом себе всё поистине важное и потом взять тот единственный тон, который обеспечит ему созвучие со всем сущим. И тогда вне морали, логики или эстетики становишься ты ветром или огнём, морем, горным кряжем, дождём, солнцем или звёздами, полётом стрелы, вечерними сумерками, любовным объятием. Становишься главным, благодаря главной своей страсти. И говорят тогда взирающие на богов — даже и не зная их имён — «Это Огонь. Это Танец. Это Разрушение. Это Любовь». Итак, возвращаясь к твоим словам, они не провозглашали себя богами. Это делают все остальные, все, кто видит их. — Значит, вот так они и тренькают на своих фашистских балалайках, да? — Ты выбрал неудачное прилагательное. — Ты уже израсходовал все остальные. — Похоже, что в этом вопросе нам никогда не найти общей точки. — Если в ответ на вопрос, почему вы угнетаете мир, ты разражаешься нескончаемой поэтической белибердой, то, естественно, нет. Думаю, тут просто не может быть общих точек.

"Being a god is the quality of being able to be yourself to such an extent that your passions correspond with the forces of the universe, so that those who look upon you know this without hearing your name spoken. <…> Being a god is being able to recognize within one's self these things that are important, and then to strike the single note that brings them into alignment with everything else that exists. Then, beyond morals or logic or esthetics, one is wind or fire, the sea, the mountains, rain, the sun or the stars, the flight of an arrow, the end of a day, the clasp of love. One rules through one's ruling passions. Those who look upon gods then say, without even knowing their names, 'He is Fire. She is Dance. He is Destruction. She is Love.' So, to reply to your statement, they do not call themselves gods. Everyone else does, though, everyone who beholds them." "So they play that on their fascist banjos, eh?" "You choose the wrong adjective." "You've already used up all the others." "It appears that our minds will never meet on this subject." "If someone asks you why you're oppressing a world and you reply with a lot of poetic crap, no. I guess there can't be a meeting of minds."

— Но скажи мне, меняются ли когда-нибудь главные страсти богов? Яма улыбнулся. — Богиня танца была когда-то богом войны. Так что, похоже, что всё может измениться. — Только умерев подлинной смертью, — заявил Сэм, — изменюсь я. Но до самого того момента я буду с каждым вздохом ненавидеть Небеса. Если Брахма обречёт меня на сожжение, я плюну в пламя. Если он повелит удушить меня, я постараюсь укусить руку палача. Если он рассечет мне грудь, кровь моя, надеюсь, разъест клинок ржавчиной. Ну как, это главная страсть? — Ты — отличный материал для бога, — кивнул Яма. — О боже! — иронически протянул Сэм.

"But tell me, do the ruling passions of the gods ever change?" Yama smiled. "The goddess of dance was once the god of war. So it would seem that anything can change." "When I have died the real death," said Sam, "then will I be changed. But until that moment I will hate Heaven with every breath that I draw. If Brahma has me burnt, I will spit into the flames. If he has me strangled, I will attempt to bite the executioner's hand. If my throat is cut, may my blood rust the blade that does it. Is that a ruling passion?" "You are good god material," said Yama. "Good god!" said Sam.

V

Хищниками были некоторые из обитателей леса, и этим не было положено предела в их свободе, могли они идти, куда захотят. А царили среди них тигры-альбиносы. И предписано было богами, чтобы не могли взглянуть призрачные кошки на Небесный Град; и велено было глазам их — через посредство стоящей за ними нервной системы — свидетельствовать, что не было там никакого Града. Внутри их кошачьего мозга весь мир сводился к джунглям Канибуррхи. Они прохаживались по улицам Небес, крадясь по следу в джунглях. Когда проходящий мимо бог поглаживал их, казалось им, что это ветер теребит шерсть. Поднимались они по ступеням широких лестниц — нет, взбирались по каменистому склону. Дома были для них отвесными скалами, статуи — деревьями; невидимками были для них прохожие. Ну а если бы кто-нибудь из Града зашёл в настоящий лес, тогда уже и бог, и кошки оказались бы на одном уровне существования — в лоне уравновешивающей природы.

The creatures who dwelled within the forest, some were predators; these knew no boundaries of limits, coming and going as they chose. Chief among these were the albino tigers. So it was written by the gods that the phantom cats might not look upon the Celestial City; and so it was laid upon their eyes, through the nervous systems that lay behind them, that there was no City. Within their white-cat brains, the world was only the forest of Kaniburrha. They walked the streets of Heaven, and it was a jungle trail they trod. If the gods stroked their fur as they passed them by, it was as the wind laying hands upon them. Should they climb a broad stairway, it was a rocky slope they mounted. The buildings were cliffs and the statues were trees; the passers-by were invisible. Should one from the City enter the true forest, however, cat and god then dwelled upon the same plane of existence—the wilderness, the balancer.

— Она, чтобы отметить свою свадьбу, хочет человеческого жертвоприношения. — Вполне вероятно, — сказал Кубера. — Очень даже в её духе. Кровожадная сука, вот кто она такая. Всегда переселяется на праздник в какое-либо злобное животное. Однажды превратилась в огнеквочку и исполосовала Шитале всё лицо — за какие-то её слова. — Когда это? — Аватар десять-одиннадцать тому назад. Чертовски долго носила потом Шитала вуаль, пока, наконец, не было готово её новое тело.

"She wants a human sacrifice, to celebrate her wedding?" "Probably," said Kubera. "Wouldn't put it past her. Bloodthirsty bitch, that one. Always transmigrating into some vicious animal for a holiday. Became a fire-hen once and clawed Sitala's face over something she'd said." "When?" "Oh, ten—eleven avatars back. Sitala wore a veil for a devilish long time, till her new body was ready."

	— Сомнение <…> — это девственность ума, и я ношу на своём его печать.
	"Doubt <…> is the chastity of the mind, and I bear its seal upon my own."

	… лучший способ уничтожить веру или надежду — это дать им исполниться.
	… the best way to destroy faith or hope is to let it be realized.

… в те дни и ночи походил сбор их, как сказал один велеречивый поэт, сразу на шесть совершенно разных вещей (прославлен он был своей расточительностью; когда дело касалось уподоблений): на перелёт птиц, светлых птиц, через застывший в штиль молочный океан; последовательность нот в мозгу чуть свихнувшегося композитора; на косяк глубоководных рыб, чьи тела — не более чем завитки и струйки света, кружащий вокруг какого-то светящегося растения в холодной и глубокой морской впадине; на спиралевидную галактику, рушащуюся неожиданно на свой центр; на грозу, каждая дождинка которой становится то перышком, то певчей птахой, то драгоценным самоцветом; и, наконец (и, может быть, в наибольшей степени), на Храм, заполненный богато убранными статуями, неожиданно ожившими, запевшими, неожиданно ринувшимися под развевающимися на ветру штандартами в мир, сотрясая дворцы, опрокидывая башни, чтобы воссоединиться в самом центре, чтобы разжечь неимоверное пламя и плясать вокруг него, ни на секунду не лишая ни огонь, ни танец возможности полностью выйти из-под контроля.

… in the days and nights of their coming, it was said by the poet Adasay that they resembled at least six different things (he was always lavish with his similes): a migration of birds, bright birds, across a waveless ocean of milk; a procession of musical notes through the mind of a slightly mad composer; a school of those deep-swimming fish whose bodies are whorls and runnels of light, circling about some phosphorescent plant within a cold and sea-deep pit; the Spiral Nebula, suddenly collapsing upon its center; a storm, each drop of which becomes a feather, songbird or jewel; and (and perhaps most cogent) a Temple full of terrible and highly decorated statues, suddenly animated and singing, suddenly rushing forth across the world, bright banners playing in the wind, shaking palaces and toppling towers, to meet at the center of everything, to kindle an enormous fire and dance about it, with the ever-present possibility of either the fire or the dance going completely out of control.

… выпустил Рудра в соперника свою наводящуюся по теплу стрелу, и со свистом покрывала она милю за милей, пока не засек её в пятнадцати милях от себя Владыка Агни и не сжёг в полёте вспышкой Всеприсущего Пламени. И, словно игла света, пронзил тот заряд все пространство между ними и дотронулся до Господина Рудры, обратив его в пригоршню праха, а затем пролетел дальше, пробив дыру в Небесном своде у него за спиной. Так не посрамил Агни честь локапал; ну а из среды полубогов выдвинут был новый Рудра — занять место павшего старого. Новые погребальные костры были возведены, чтобы упокоить посиневшие останки весьма живописно отравленных двух верховных жрецов и одного раджи.

… Rudra sent a heat-tracking arrow whistling down the miles in the direction of his opponent. From fifteen miles away, however, Lord Agni spotted the arrow as it sped toward him and burnt it from out the air with a blast of the Universal Fire, which same power he then moved like a needle of light, to touch upon Rudra and burn him to ashes where he stood, also piercing through the dome at his back. Thus was the honor of the Lokapalas upheld, and a new Rudra was raised up from the ranks of the demigods to take the place of the old, who had fallen. One rajah and two high priests died of poisoning, quite colorfully, and pyres were built to accommodate their bluish remains.

VI

	— Мне подумалось, что не будь Сэм мёртв, он бы без сомнения стал подозреваемым номер один. — Я по простоте душевной полагал, что это — достаточное алиби.
	"It occurred to me that Sam would be the number one suspect, except for the fact that he was dead." "I had assumed that to be sufficient defense against detection."

	Рассвет в день битвы выдался розовым, как свежеотшлёпанное девичье бедро.
	The day of the battle dawned pink as the fresh-bitten thigh of a maiden.

	— Никогда не насмехайся над богом, пока с ним не покончено!
	"Never mock a god until he is passed!"

VII

	— <Ты> — христианин! — По случаю, когда у меня истощаются индийские ругательства.
	"<You are> a Christian!" "Occasionally, when I run out of Hindi swear words."

	— Я думаю, Ганеше хотелось иметь под рукой какого-нибудь врага богов, если вдруг в нём возникнет экстренная надобность.
	"I think Ganesha wanted someone available as an enemy of Heaven, should the need for one ever arise in a hurry."

	— Ты участвовал буквально во всём, что к этому привело. Ты должен был быть там. — Полагаю, что так… <…> Всегда что-то притягивало меня к тому дереву, в которое готовилась ударить молния.
	"You figured in everything that led up to it. You had to be there." "I suppose I did… <…> Something always manages to draw me near the tree that lightning is about to fall upon."

	Ложка тут же ожила, одушевлённая ложковостью, мяч исполнился мячности, кубик — кубиковости, и девочка рассмеялась.
	The spoon came alive with spoon-ness and the ball with ball-ness and the block with block-ness, and the girl laughed.

	… возносили им благодарности <…> за своевременную аватару Будды, которую называли Майтрея, что означает Князь Света, то ли за то, что мог он разбрасывать молнии, то ли за то, что старался он этого не делать.
	… thanked them <…> for the timely avatar of the Buddha, whom they named Maitreya, meaning Lord of Light, either because he could wield lightnings or because he refrained from doing so.

	Но взгляни вокруг себя… Всегда, везде и всюду — Смерть и Свет, они растут и убывают, спешат и ждут; они внутри и снаружи Грёзы Безымянного, каковая — мир; и выжигают они в сансаре слова, чтобы создать, быть может, нечто дивно прекрасное.
	But look around you … Death and Light are everywhere, always, and they begin, end, strive, attend, into and upon the Dream of the Nameless that is the world, burning words within Samsara, perhaps to create a thing of beauty.

Перевод

В. Е. Лапицкий, 1992 (с незначительными уточнениями)

О романе

	… не совсем цельный роман, <…> [но] великолепно описанный и прекрасно объяснённый в безупречных научно-фантастических терминах. <…> Великая финальная битва с Небесами разочаровывает и даже раздражает.
	… not quite a whole novel <…> [but] splendidly described and splendidly explained in the purest science-fictional terms. <…> The great final battle with Heaven is disappointing and even annoying.
	— Джоанна Расс

	… уникальное сочетание мифа и радости.
	… a unique blend of myth and mirth.
	— Питер Скайлер Миллер

	При всём своём завораживающем блеске, вызывающим восторг, «Князь Света» в значительной степени остаётся развлекательным кондитерским изделием, а не сложным и однородным произведением искусства, как утверждают некоторые критики. «Князь Света» стал как бы водоразделом творчества Желязны. С тех пор его работа — с исключениями — была в большей степени использованием стереотипов фэнтези, чем по-настоящему продуманных персонажей и сценариев.
	For all its mesmerizing glitter and excitement, Lord of Light remains a highly entertaining confection rather than the complex and homogeneous work of art some critics claim it to be. Lord of Light stands as a watershed in Zelazny's writing. From then on his work — with exceptions — was to call more on the stereotypes of power fantasy than on genuinely envisaged characters and scenarios.
	— Брайан Олдисс, «Кутёж на триллион лет» (гл. 12), 1986

	Финал, если настроиться на иронический лад, смотрится в лучших традициях советской НФ 20-30-х годов: тираны низвергнуты, массы победили, все пляшут и поют! Вообще-то иронизировать не стоит. Автор сам провёл два года в Индии, и, видимо, путешествие произвело на него неизгладимое впечатление. Книга написана, без преувеличения, мастерски…
	— Вл. Гаков, «Жук в янтаре», 1991

	… Сэм <…> сочетает в себе аспекты как Прометея, так и трикстера Койота. С этой точки зрения Сэм может показаться просто ещё одним из постоянных желязновских говорящих на жаргоне, грубых, неопрятных, заласканных бессмертных; но конечный эффект книги раскрепощающий, мудрый, осознанный.
	… Sam <…> takes on aspects of both Prometheus and Coyote the Trickster. At points, Sam may seem just another of Zelazny's stable of slangy, raunchy, over-loved immortals; but the end effect of the book is liberating, wise, lucid.
	— Джон Клют