Интервью Александра Солженицына Die Weltwoche (1993)

Александр Солженицын 13 сентября 1993 года дал интервью Ф. Е. Мюллеру для «Die Weltwoche».

Цитаты

Коммунизм по своей теории как будто бы базировался на экономике. По обычной иронии истории именно то, на что он рассчитывал, его и погубило. Собственно, что он от этого и рухнет, было ясно многим у нас в СССР давно. Например, в послевоенных камерах Бутырской тюрьмы, где я встречался с умнейшими людьми, заключёнными, обсуждался не вопрос, устоит коммунизм или нет, а обсуждалось, каким образом из него будем когда-нибудь разумно выходить. И всё то, что было там сказано правильное, — ни одна мера не была использована реально теперь при Горбачёве, а как раз всё наоборот. Фигура Горбачёва на Западе необычайно преувеличена и по значению, и по своему как бы внутреннему наполнению. По смыслу, и по тому, насколько он участвовал в событиях. Он — узкий политик, ловкий в так называемых коридорах власти, но абсолютно ему было не по плечу справиться с теми событиями, которые начали разворачиваться. И когда говорят, что Горбачёв имеет великие заслуги в разрушении коммунизма, то это ложная мысль. Парадоксальным образом, если можно назвать личность, которая сыграла наибольшую роль в разрушении коммунизма, то это был президент Рейган, потому что, хотя коммунизм экономически уже давно еле тянул, но он всё ещё вытягивал соревнование в вооружении с Соединёнными Штатами; а когда президент Рейган дал новую спираль вооружений, тут экономика СССР и крахнула. И Горбачёв — можно отдать ему справедливость — понимал, что система уже не работает. Но задача его была — не разрушить эту систему, а приспособить её так, чтобы номенклатура вся осталась в силе и власти. И теперь уже все почти забыли, что Горбачёв выдвинул три лозунга — перестройка, гласность, и был ещё третий — ускорение, — так вот ускорение: они наивно думали, что заставят народ ещё больше жертвовать, ещё больше работать не для себя, а для государства, и ничего бы не получать. Но уже через год они поняли, что этот лозунг приходится снять. <…> Уже тогда он начал пересаживать номенклатуру с чисто административных должностей на функции коммерционные. Для того чтобы лечить народную жизнь, чтобы лечить хозяйство, не было предпринято ничего. Я это и имею в виду, когда говорю, что Горбачёв пошёл наихудшим путём. Шесть-семь лет — это огромный срок — он потратил ни на что полезное. Наоборот, он сумел учетверить государственный долг. И этих денег страна наша не почувствовала. Никакого благодеяния для жизни народа не произошло. Вместе с тем, однако, он начал постепенно расслаблять централизованную систему. И как она ни была плоха, но когда она стала работать слабее, а ничего взамен не было дано, то стало ещё хуже. <…> Вот и гласность — это не великая заслуга Горбачёва, а его недальновидный манёвр. Он вовсе не думал действительно дать народу свободу слова, свободу выражения мыслей. Он по своей близорукости предполагал, что это будет такая небольшая гласность для столичной интеллигенции. И при поддержке интеллигенции он немножко воздействует, сдвинет те крайние твердолобые круги номенклатуры, которые не хотят уже совсем ничего менять. Такой же план был у него и относительно Восточной Европы. Слегка-слегка сдвинуть номенклатуру, чуть-чуть сделать её более гибкой, мягкой. А вместо этого там сразу произошли «бархатные революции». И Горбачёву ничего не осталось, как сделать хорошую мину при плохой игре: как будто это он и хотел освободить Восточную Европу. Точно так же он не понял, что гласность, введённая в Советском Союзе, немедленно даст вспышку всех национальных чувств. Что и дало дальше вскоре развал Советского Союза. <…> Ф. Мюллер: На Западе Горбачёв повсеместно оценивается как герой. Я думаю, здесь ошибка — персонификация истории. Поскольку это было при Горбачёве, то казалось, что Горбачёв и есть причина всех тех благодетельных событий.

Гайдар — абсолютно кабинетный теоретик, который на самом деле реальной жизни в стране не представлял. Его характеризуют достаточно два его высказывания.

Ф. Мюллер: В Америке в 1989 имела место дискуссия о «конце истории», в том смысле, что либеральная демократия доказала себя как наилучшая государственная форма. <…> Я думаю, эта дискуссия <…> имела незаслуженный успех во всём мире. И суть этой теории Фукуямы состояла не в том только, что либеральная демократия лучше любого другого устройства, а что она уже бесповоротно победила во всём мире. Так вот, такая самоуверенная теория могла родиться, право, только у самодовольного чиновника. Одним трудностям и опасностям в жизни приходят на смену другие. Действительно, сейчас в мире переломный момент. Происходит смена опасностей: холодной и ядерной войне на смену приходит большая национальная, расовая, культурная раздробленность планеты и напряжённость. Мы видим, что годы после холодной войны совсем не принесли мира и спокойствия. И это будет ещё развиваться очень опасным образом. И каждая культура будет вносить свой вклад, и, может быть, довольно неожиданный, в представления о том, как надо строить жизнь.

… пресса у нас сегодня у находится в очень уязвимом положении. Газеты, для того чтобы существовать, вынуждены жить на государственные дотации, поэтому, собственно, сильной независимой прессы у нас нет. Будет поддерживать меня пресса или нет, будет зависеть от того, будет ли поддерживать меня правительство или нет. А это — под довольно большим сомнением, потому что я буду говорить всё, что я думаю, не считаясь с лицами. Я сегодня не связан ни с каким политическим движением в России, ни с какой политической партией и ни с каким политическим лицом. Я буду исходить только из того, что я понимаю полезным и нужным для России. <…> Поэтому я допускаю, что я не буду иметь полной свободы слова в России.