Зонд в рай и ад будущего

«Зонд в рай и ад будущего» (польск. Sonda w niebo i piekło przyszlości) — предисловие Станислава Лема 1973 года к третьему изданию его «Summa Technologiae» (1974). Название было в первой публикации — Kultura (Warszawa), 1973, № 40 и 41. Написано на основе лекций, прочитанных Лемом студентам факультета философии Ягеллонского университета в Кракове в 1972—73 годах.

Цитаты

I

Похоже, в футурологии господствуют крайние позиции, как и в книгах, которые ей предшествовали. <…> Если существует некий порог раздражимости в науке, который переступили возбудители, идущие из мира, то мы не сможем определить ни его, ни их. Футурология стала модой, когда личные инициативы объединились в организационных рамках. Зондирование будущего стало продуктивным, давая профессиональные журналы, книги, съезды, международные конференции, целые библиотеки, но гора эта, как и сегодня, родила мышь. В язвительном замечании, что футурологическая территория есть резервация роста из ничего, подчинённая закону Паркинсона, заключено много правды. Матерью этой дисциплины была потребность, а отцом — дух времени. Критики считают, что ребёнок оказался импотентом, хотя со стремительным ростом. Если потребность действительно была матерью футурологии, то наверняка не гарантом её достижений. Обычно подчёркивается коллективизм в науке как залог её познавательной достоверности. Но плодотворность дисциплины не является функцией от числа специалистов. Там, где нет неопровержимых величин, верных исходных аксиом и методик проверок, ошибкой могут заражаться всё большие коллективы, поэтому многочисленность футурологов — это сомнительное достоинство. Нет ничего более удручающего, чем чтение прогнозов пяти- или восьмилетней давности, нацеленных на 2000 год и высмеивающих самих себя уже сегодня. Однако как же представлять список перечёркнутых или сомнительных предположений в качестве науки?

Зрелость отрасли знания обратно пропорциональна сросшемуся с ней историзму. <…> Только зрелые дисциплины получают независимость от обстоятельств своего рождения.

… эпоху холодной войны <…> искусно использовал Герман Кан, выступая в качестве аналитика ядерного Апокалипсиса, находясь в удобной позиции, потому что обменивался мыслями с самим Пентагоном, претендуя на роль нового Клаузевица. В силу обстоятельств он вынужден был в сложившейся ситуации заниматься будущим мира — правда, тогда находящегося на грани катастрофы. Навык пригодился, когда наступила международная оттепель. Кан перешёл от военных прогнозов к гражданским и начал заполнять содержимым пустое до сих пор название футурологии <…> систематической деятельностью эрудита. Таково было начало футурологии институциональной и потому щедро финансируемой, ибо связанной с властью, т. е. с «истеблишментом». Кан не является её главной фигурой, но наиболее эффектной, яркой (что делало его порой самозваным руководителем этой школы), а также представительной, потому что он сосредоточил в себе внеличностные черты эпохи. <…> направление деятельности этой школы заслуживает наименования футурологии status quo. Первый этап работ Кан вместе с Энтони Винером представили в солидном труде «Год 2000». Его квинтэссенция — это оптимизм, растущий из скептицизма: ненадежён любой из методов предсказания, но их совокупность может приближаться к истине, понимаемой, впрочем, скромно, потому что это скорее предел предвосхищения, чем окончательное предсказание. Позиция предвосхищения определяет такую роль эксперта, где будущее ему не готовит никаких сюрпризов, потому что он создал «пространство возможности» и тем самым принял во внимание то, что может произойти. Так незначительная интеллектуальная задача сползает на умозрительную позицию, а зондирование будущего превращается в каталог шансов, инструктаж или казуистику. К сожалению, и эта задача-минимум не была выполнена. Надо сказать, что через семь лет после выхода «Год 2000» сценарии Кана не сбылись, исторические аналогии хромают, из совокупности предположений остались лишь банальные общие фразы, тенденция же к росту национальных доходов остаётся, правда, по-прежнему, но изменилось нечто большее, чем их параметры, потому что пересмотру подверглась их оценка: они уже вызывают больше беспокойства, чем восторга. Институциональная футурология вызвала к себе неприязнь и заслужила бесславие за выслуживание перед властью, правда, за исключением положенных заслуг, потому что содействовала власти скорей для утешения, чем для результата. <…> Общественное мнение также жаждет уверений, что будущее мира находится в надёжных руках. Люди подобные Кану удовлетворяют такие потребности, в чём проявляется главная черта современного прогнозирования: социология обусловленностей настоящего объясняет его намного точнее, чем оторванное рассуждение, использующее методы предсказаний.

Об угрозе биосфере и о демографическом взрыве писали добрый десяток лет, пока отдельные голоса не соединились в кассандрический хор и не перешагнули порог общественной возбудимости. <…> Эта «футурология поневоле» повернула на 180 градусов представления о будущем: отклоняя прежний оптимизм, она достигла катастрофичного пессимизма. Эта инверсия взглядов важна независимо от качества её предсказаний, потому что вера в лучшее будущее, отождествлённое с благами инструментального прогресса, до середины века была американской доминантой «дороги жизни».

Футурология третьего рода, бестселлерная, является частью массовой культуры. Создаёт её деятельность, дающая множество работ в модном направлении освещения будущего. Вред этой продукции заключается не в низкопробности публикаций, а в рыночной зависимости всех. Не то популярно, что имеет смысл, а то, что пользуется спросом. Именно это направление по сути никакой футурологией не является, однако называю его, потому что оно оказывает влияние на общественное мнение, кумулятивно создавая «эффект Эдипа» — оно изменяет то, что является предметом будущих исследований, а именно ментальность общества. <…> В потоке, заваливающем прилавки и полки, попадаются ценные экземпляры. Их можно найти и в макулатуре, брошенной за полцены на распродажу, потому что компьютер, неотъемлемый советник продавцов, рассчитал, что распродажа и скидки окупаются лучше, чем складирование медленно расходящихся произведений. Пределом этого направления является отождествление бестселлера с интеллектуальным открытием, то есть инфляция ценности как результат дезорганизации контактов потребителя с книгами. Речь идёт о таком же хаосе, который показывает статистика атомных столкновений в газе. Колыбелью футурологии четвёртого рода — оппозиционной — стала Западная Европа. Приверженцы этого направления стремятся к вовлечению предсказаний в политику, упрекая другие школы в псевдообъективизме, маскирующем идеологическое содержание, а также в бегстве от нормативного государственного мелиоризма. В рамках этого направления действуют левые интеллектуалы, учёные, преклоняющиеся перед неуточненным гуманизмом, экстремисты или реставраторы марксизма, выдающие себя за единственных подлинных марксистов, философы-эклектики и разные дилетанты. Погрязнув в схоластических спорах, они используют антитехнократическую терминологию (антиистеблишментовую и прореволюционную). Тяжёлая герменевтика соседствует здесь с торжественным проповедничеством, проклинанием капитализма и утопическими концепциями, умение теоретизировать — с безграничной политической наивностью, которая на самом деле является грехом, но до определённой степени допустимым, потому что намерения этого разобщённого лагеря благородны. Общий знаменатель данного движения определяет такое высказывание: кризисы, коллапсы и технократические кандалы, предсказанные человечеству другими футурологами, являются либо субсидированной правительством мистификацией, либо лживым запугиванием, либо коррелятом империалистических напряжённостей, либо, в конце концов, результатом отупения масс, поэтому смена сознания изменит социальные структуры, распутает узы, какими опутано потребительское общество, и таким образом оздоровит мир. Звучит это словно квадратура круга — и, однако, выражает суть запутанных и разнородных сочинений. Два основных недостатка оппозиционных футурологов: primo, они не говорят, как можно выполнить такое глобальное улучшение вне всё терпящей бумаги, secundo же, всё зло мира они выводят из политических источников, что является преувеличением <…>. Отношение оппозиционеров к технологии неясное. Менее проницательные, с презрением относясь ко всяческому инструментализму, грезят о техноклазии, поэтому здесь появляется бессмертный мотив «возврата к Природе» после разбивания машин вдребезги, идеи безнадёжно глупой, так как ради спасения она привела бы города к катастрофе. <…> Таким образом, кажущейся аполитичности футурологов status quo оппозиционная футурология противопоставляет всеполитичность трактовок, пряча голову в общие революционные фразы, надеясь, что революция всё решит и исправит: тем самым речь идёт о симптоматике издавна известной как детская болезнь левизны. <…> При этом массы обязаны слепо поверить именно этим докладам <…>. Следовательно, если истеблишмент манипулирует умами из подлости, оппозиционная футурология то же самое хочет делать из благородства — в интересах масс — из-за чего я именно эту деятельность называю перевёрнутым манипуляционизмом.

Последней достойной внимания разновидностью футурологии является формально-тестовая. Неслучайно это движение, форпостом которого стал Римский клуб, другие школы приняли в штыки. Недоброжелательные к нему люди покроя Кана — потому что оно дискредитирует их работу, доказывая, какое огромное количество различий отделяет самозваный объективизм от подтверждённого благодаря точной методике.

Коррелятом ожесточённости споров о подходящем образце предсказания является растущее отклонение публикаций и прогнозов от проблем будущего: всё более открыто заявляются они против оппонентов, поэтому, втянутые в текущие споры, служат в качестве полемических, а не существенных аргументов. <…> Это ни бессмысленно, ни всегда неправильно, а все же пагубно, как сущий паркинсонизм предвидения, в результате этого элефантиаза футурология уже имеет столько работы с самой собой, что её сил на взгляд в будущее почти не хватает. Когда эксперты схватываются, у предсказаний смыслы трещат. Многолюдность «футурологизации» создаёт своеобразную сферу интересов, так деформирующую мысль, как гравитационная масса отклоняет — вплоть до сбивания наблюдателя с толку! — бег светового луча.

… футурология — это не наука, а пространство противоречивых интересов — а не только мнений. Признаем: критиков доклада Римскому клубу нельзя упрекнуть в недостатке справедливости. Его выводы получили бы вес, если бы были более методичны, чем катастрофичны, или если бы обращались к мировому научному сообществу с предложением о продолжении исследований на моделях, а не ко «всему миру» о приостановлении экономического развития. Такие призывы просто утопичны как неосуществимые, а не только предосудительны морально подобно стремлению заморозить существующие на Земле неравенства.

… обязательно осуществляется не тот прогноз, который является правильным, а тот, который правильным назовут влиятельные лица, принимающие решения. Неправильный прогноз, оказывая решающее влияние на ход мировых событий, предопределяет их форму — иначе, чем во всех областях естествознания. <…> Как теоретическое знание познание совершенно обратимо, поэтому раньше или позже гипотеза, временно принимаемая за истинную, будет опровергнута и тем самым исключена из сокровищницы знания. В то же время принятие в качестве директивы ошибочного прогноза даёт ход действиям, результаты которых обычно необратимы. <…> В связи с этим явлением высказывалась мысль, что будущее человечества заслуживает создания футурологических полигонов как общественных анклавов, в границах которых подлежали бы испытанию инновации как технического, так и социального характера. Этот проект, если он имеет под собой какие-либо основания, при нынешнем состоянии мировых дел является утопическим.

Для цивилизации, развивающейся с ускорением, характерна такая вот комплиментарность: чем более точны прогнозы на будущее, тем меньше может быть резерв знания, не использованного в данный момент. И наоборот: чем сложнее предсказуемо будущее, тем старательнее следует заботиться о максимализации избыточного знания. Запас такого знания — это аварийный источник, из которого можно черпать, если прогнозы рисуют коллизии или узкие места перед цивилизацией, или если неожиданно они окажутся ошибочными. <…> Футурология — это ничто иное как заменитель или временный протез избыточного знания. <…> Природа одарила живые организмы, исключив внутри их хромосомного фонда рецессивные гены из непосредственного участия в борьбе за существование. Именно из-за этого запас таких генов представляет мутационный резерв, спасительно активизирующийся в кризисных для вида ситуациях.

II

Всё больше авторов в произведениях распространяются о том, как футурология должна действовать, но как-то никто не воспринимает эти обязанности как собственные. Это во-первых. Во-вторых, там, где неизмерима вероятность будущих событий, в прогнозы подспудно просачивается субъективизм исследователя, зачастую безотчётный. Следовательно, идеология проникает в прогнозы в качестве суррогата, заполняющего пустоту. <…> футурологи подменяют тактику учёных тактикой азартных игроков.

Новейшая тенденция ограничения краткосрочными прогнозами является, для начала, отказом от предсказательных амбиций, а затем, что хуже, стирает грань между истиной и ложью прогнозов, потому что сопоставляет оба понятия с осуществлённой деятельностью. Поэтому чем полнее реализуется то, что планировалось, тем большее содержание истины мы склонны приписать прогнозам, которые способствовали началу. Но понятия истины и лжи нельзя применять в случае краткосрочных прогнозов, аналогично тому, как нельзя говорить, наблюдая за водителем на перепутье, что дорога, которую он выбрал, правильная в противовес к оставленной или vice versa. Верным или неверным может быть только прогноз, охватывающий будущее поведение водителя вместе с конфигурацией распутья, которого он достигнет. Таким образом, придерживаться краткосрочных прогнозов — это увёртка, незаметно уводящая прогностическую составляющую в обычное планирование. При таком состоянии дел множить прогнозы — это действовать не нейтрально, а пагубно, ибо в лучшем положении находится тот, кто ничего не знает, в отличие от того, кто получает множество исключающих друг друга прогнозов.

… машинное моделирование зондирует пределы динамических возможностей Земли как системы, определяемой связью биосферы с техносферой, поэтому такой подход не является футурологией, ибо не предоставляет никаких позитивных прогнозов.

Не тронутым технологией резервуаром информационного преобразования является биосфера <…>. После промышленной эксплуатации материальных благ как же не ждать индустриализированной добычи информации из окружающих нас явлений? <…> не подсмотренные произведения Природы я хочу назвать дорожными знаками в будущее, а их цивилизационные превращения и привлечения станут дорогой от «лингвистического строительства» до «космогонической инженерии». Понятно, имеются в виду гипотезы, а не аксиомы.

[Моя] книга не является частицей футурологии в том самом смысле, в котором доклад Римскому Клубу ею не является. Она не упорядочивает будущее согласно современному положению дел, и не говорит ничего о том, что вероятней всего произойдёт <…>. Эта книга голосует за ускорение процесса познания против ускорения процесса прогнозирования, в соответствии с мнением, что лучше жить с мощной наукой без футурологии, чем с футурологией без мощной науки. Поэтому она настаивает на убеждении, что надёжнейшей гарантией будущего являются не нормативные панацеи, не придуманный в кресле план спасения мира, не рой сценариев, а непрерывно растущее знание <…>. Потому что, похоже, мир этим отличается, что знания о нём, до сих пор за века не пригодившегося, просто нет. Поэтому единственным кризисом, каким занимается эта книга, является кризис роста познания. Футурология, согласно этой позиции, это суррогат, crash program, немедленная мобилизация, временное положение, которое должно фрагментарно восполнить нам недостатки знания, поэтому прогнозы, как уже говорилось, относительно знания взаимодополняемы <…>. Эта книга была задумана как взгляд в пространство возможностей, подлежащих овладению разумом. Не думаю, что в связи с возникшим потопом футурологических работ следует в ней что-либо изменять. — конец

Перевод

В. И. Язневич, 2013