Жизнь и творчество Альфонса Доде (Строев)

«Жизнь и творчество Альфонса Доде» — биографическая статья А. Строева 1987 года.

Цитаты

Композиция многих его произведений следует законам театра: новеллы превращаются в законченные сценки, романы — в цепочку эпизодов, построенных на драматических (или, вернее, мелодраматических) эффектах.

Ещё в детстве писатель открыл в себе умение видеть со стороны события, в которых сам участвовал. Так, комментируя известный эпизод из «Малыша» (1868) — получение телеграммы о смерти старшего брата («Он умер. Молитесь за него»), Доде утверждает, что, искренне переживая, он в то же время как зритель оценивал мизансцену, эффектно горевавшего отца. Быть может, именно отсюда проистекает интерес к возможностям двойного изображения в литературе, столь потрясающе просто воплощённый в «Малыше», где повествование ведётся одновременно и от первого, и от третьего лица (этот приём французский роман заново открыл в 1960-е годы). Проза Доде (в отличие от вполне традиционных в этом смысле пьес) в какой-то степени воплощает ту концепцию «отчуждённой» актёрской игры, которую теоретически разрабатывал Дидро и практически применял Фредерик Леметр. <…> Финал первого пути (бесприютную смерть) Малыш прозябает в герое своих стихов — Голубом мотыльке, никому не ясном поэте. Эта наивная драматическая поэма опередила своё время подобное аллегорическое изображение трагической, но и героической судьбы одинокого поэта-идеалиста предпринял в 1910 году Эдмон Ростан в неоромантическом «Шантеклере». <…> Для Малыша обрести материальное благополучие значит расплатиться духовной гибелью, умереть как поэту — пустить страницы своей книги на обёртывание рюмок для яиц, дать восторжествовать худшим его чертам: бесхарактерности, самовлюблённому эгоизму (насколько самоотверженно он трудился в первой части, настолько бездельничает во второй, предоставляя всем окружающим обеспечивать ему пропитание, эксплуатирует, тиранит их).

Добродетельный Юг [Франции у Доде], воплощение Семьи, Отчего дома может предстать как крайнее проявление буржуазного образа жизни, самодовольного, застывшего. <…> Даже солнце становится неподвижным, низводится до размеров домашнего очага, тогда как река движется, течёт, уносит в другие края — в страну свободы, поэтической фантазии. Только она может спасти иссушенный зноем Юг…

Самая сильная страсть — не та, что предписывается законным браком, а та, что свадьбой завершиться не может, что мучает, жжёт, позорит, но оказывается дороже жизни — как для Госсена («Сафо») и Фредери («Арлезианка»).

Думается, внутренний смысл рассказов <«Кюкюньянский кюре» и «Эликсир его преподобия отца Гоше»> не столько в осмеянии священников, нарушающих заповеди господни, сколько в доказательстве того, что естественная крестьянская жизнь противоположна церковному идеалу.

На протяжении всех «Писем…» возникающая подспудно тема Парижа, неизменного адресата, позволяет лучше понять истинный смысл происходящих на Юге событий. И чем дальше, тем сильнее она звучит. Как в последнем рассказе книги барабанщик в отпуску тоскует по казарме, так и писатель рвётся из обретённого рая в привычный ад.

В сборниках «Письма к отсутствующему» (1871), «Рассказы по понедельникам» (1873) запечатлелась трагедия и отдельных людей, и всей страны <…>. По горячим следам событий Доде не стал писать роман, как это позднее сделал Золя («Разгром», 1892), а создал лишь новеллы, наброски, поэтому любой объединяющий их сюжет показался бы условным, литературным — их скрепляла сама История.

«Если бы в моих произведениях имелось родословное древо Ругон-Маккаров, я бы, кажется, повесился на одной из его веток», — [говорил] Доде. И тем не менее он создал свою «Человеческую комедию», хоть и не столь великую и не столь обширную, как Бальзак и Золя. В ней Доде запечатлел жизнь Франции на протяжении нескольких десятилетий — и собственную судьбу, характер народа — и свой портрет.