Гражданин мира, или Письма китайского философа

«Гражданин мира, или Письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на Востоке» (англ. The Citizen of the World; or, Letters from a Chinese Philosopher Residing in London to his Friends in the East) — цикл эссе Оливера Голдсмита, публиковавшихся в 1760—61 годах в лондонской газете «Общественные ведомости» (The Public Ledger). В следующем году он собрал и отредактировал их для двухтомника. Замысел подсказан «Персидскими письмами» Монтескье.

Цитаты

	… мы очень похожи на китайцев. Ведь различия между людьми обусловлены не расстоянием, их разделяющим, а тем, насколько утончён их ум. Дикари неразумны и жадны в самых различных климатах, а просвещённые народы, даже живущие вдали друг от друга, в одном и том же черпают утончённые наслаждения. — Предуведомление издателя (1762)
	… the Chinese and we are pretty much alike. Different degrees of resinement, and not of distance, mark the distinctions among mankind. Savages of the most opposite climates, have all but one character of improvidence and capacity; and tutored nations, however separate, make use of the very same methods to procure refined enjoyment.

До тех пор, пока я могу судить об англичанах только по их внешности, у меня нет желания порицать их за отклонение от природы. Возможно, они лишь пытаются усовершенствовать слишком простой её замысел, ибо всякая причудливость одежды проистекает из желаний приукрасить природу. <…> Ведь именно желание быть лучше других способствует нашему совершенствованию. И, поскольку это стремление оборачивается источником пропитания для тысяч людей, ополчаться на него может только невежда. — письмо III

I find no pleasure therefore in taxing the English with departing from nature in their external appearance, which is all I yet know of their character: it is possible they only endeavour to improve her simple plan, since every extravagance in dress proceeds from a desire of becoming more beautiful than nature made us. <…> A desire to be more excellent than others is what actually makes us so, and as thousands find a livelihood in society by such appetites, none but the ignorant inveigh against them.

Самый учёный человек может быть несчастен. Нетрудно стать премудрым геометром или астрономом, но очень трудно стать хорошим человеком. Посему я глубоко почитаю путешественника, обращающегося к сердцу, и презираю того, кто лишь тешит воображение читателя. Человек, уехавший из дому с целью усовершенствовать себя и ближнего, — философ, но тот, кто ездит из страны в страну, движимый слепым любопытством, — только праздный бродяга. — VII

Men may be very learned, and yet very miserable; it is easy to be a deep geometrician, or a sublime astronomer, but very difficult to be a good man. I esteem, therefore, the traveller who instructs the heart, but despise him who only indulges the imagination. A man who leaves home to mend himself and others, is a philosopher; but he who goes from country to country, guided by the blind impulse of curiosity, is only a vagabond.

Призывы обуздывать наши желания, довольствоваться малым и удовлетворять самые насущные телесные потребности — одно краснобайство, и не лучше ли находить радость в удовлетворении невинных и разумных желаний, нежели подавлять их? Ведь наслаждение гораздо приятнее угрюмого удовольствия, которое доставляет мысль, что можно прожить и без наслаждения, не так ли? Чем разнообразней потребности цивилизованного человека, тем шире круг его радостей, ибо они в том и состоят, чтобы удовлетворять потребности по мере их появления. А посему роскошь, умножая наши желания, умножает и возможность достижения счастья. Поразмысли над историей любой страны, славной богатством и учёностью, и ты убедишься, что не было бы там никакой учёности, не будь в ней прежде всего роскоши, и что поэты, философы и даже славнейшие её мужи — всё это свита, следующая за колесницей роскоши. Причина тому ясна: мы только тогда стремимся к знаниям, когда они доставляют радость нашим чувствам. Чувство указывает путь, а разум объясняет то, что мы на этом пути обретаем. <…> Словом, мы хотим знать только то, чем хотели бы владеть, и как ни порицаем мы роскошь, она пришпоривает всё же нашу пытливость и будит желание узнать ещё больше. <…> Чем богаче страна, тем, говоря языком политики, крепче сплочены её граждане. Роскошь — дочь всего общества, и человек, склонный к ней, для обретения счастья нуждается в услугах тысячи разных мастеров, а посему хорошим гражданином скорее станет тот, кто связан личным интересом с многими соотечественниками, чем аскет, живущий особняком. — XI

It may sound fine in the mouth of a declaimer when he talks of subduing our appetites, of teaching every sense to be content with a bare sufficiency, and of sup­plying only the wants of nature; but is there no more satisfaction in indulging those appetites, if with innocence and safety, than in restraining them? Am not I better pleased in enjoyment than in the sullen sa­tisfaction of thinking that I can live without enjoyment? The more various our artificial necessities, the wider is our circle of pleasure; for all pleasure consists in ob­viating necessities as they rise; luxury, therefore, as it encreases our wants, encreases our capacity for happiness. Examine the history of any country remarkable for opulence and wisdom, you will find they would never have been wise had they not been first luxurious; you will find poets, philosophers, and even patriots, march­ing in luxury's train. The Reason is obvious; we then only are curious after knowledge when we find it con­nected with sensual happiness. The senses ever point out the way, and reflection comments upon the disco­very. <…> In short, we only desire to know what we desire to pos­sess; and whatever we may talk against it, luxury adds the spur to curiosity, and gives us a desire of becoming more wise. <…> The greater the luxuries of every country, the more closely, politically speaking, is that country united. Luxury is the child of society alone, the luxurious man stands in need of a thousand different artists to furnish out his happiness: it is more likely, therefore, that he should be a good citizen who is connected by motives of self-interest with so many, than the abstemious man who is united to none.

	Поистине, каждого человека следует смолоду учить сочинению собственной эпитафии: пусть он облечёт её в самые лестные выражения, а потом всей своей жизнью постарается её заслужить! — XII
	It were indeed to be wished, that every man would early learn in this manner to make his own [epitaphs]; that he would draw it up in terms as flattering as possible; and that he would make it the employment of his whole life to deserve it!

Лучшие из здешних жителей прикидываются страстными любителями животных. Послушав их, начинаешь верить, что они не убьют и кровопийцу-комара; они кажутся столь сострадательными и чувствительными, что их и впрямь можно принять за друзей всего сущего, покровителей самой ничтожной букашки или ящерицы. И тем не менее <…> я видел, как эти самые люди <…> пожирали фрикасе из мяса шести животных. <…> Лев обычно грозно рычит над своей добычей, тигр страшным ревом запугивает жертву; ни одно существо не выказывает расположения к недолговечному пленнику, кроме человека и кошки. — XV

The better sort here pretend to the utmost compassion for animals of every kind. To hear them speak, a stranger would be apt to imagine they could hardly hurt the gnat that stung them: they seem so tender and so full of pity, that one would take them for the harmless friends of the whole creation; the protectors of the meanest insect or reptile that was privileged with existence. And yet <…> I have seen the very men <…> at the same time devouring the flesh of six different animals toasted up in a fricassee. <…> The lion roars with terror over its captive; the tyger sends forth its hideous shriek to intimidate its prey; no creature shews any fondness for its short-lived prisoner, except a man and a cat.

	Забудем недостатки <Вольтера>, ибо его достоинства заслуживают всемерного восхищения; <…> ведь чужие заблуждения всегда особенно смешны тем, кто сам умом не вышел. — XLIII
	Let his errors rest in peace, his excel­lencies deserve admiration; <…> the folly of others is ever most ridiculous to those who are themselves most foolish.

	Советы, обращённые ко всем, <…> обычно бесполезны, а на советы каждому в отдельности понадобились бы многие тома, потому что каждому человеку нужно своё особое руководство для выбора. — XLIV
	General directions are <…> commonly useless; and to be particular would exhaust volumes, since each indivi¬dual may require a peculiar system of precepts to direct his choice.

Стойкость европейских мудрецов — всего лишь иллюзия. Разве это заслуга — бесчувственно сносить удары судьбы или же притворяться бесчувственным? Если мы и в самом деле бесчувственны, то мы обязаны этим нашему счастливому телосложению, это благо даровано нам небесами, и его не добудешь искусственным путём и никакими способами не усовершенствуешь. Если же мы притворяемся бесчувственными, тогда мы просто обманщики, так как пытаемся уверить других, будто наслаждаемся преимуществами, которыми в действительности не обладаем. Посему, стараясь казаться счастливыми, мы испытываем двойное мучение — от скрытых наших страданий и от укоров совести, казнящей нас за обман. — XLVII

The fortitude of European sages is but dream; for where lies the merit in being insensible to the strokes of fortune, or in dissembling our sensibility? If we are insensible, that arises only from a happy constitution; that is a blessing previously granted by Heaven, and which no art can procure no institutions improve. If we dissemble our feelings, we only artificially endeavour to persuade others that enjoy privileges which we actually do possess. Thus while we endeavour to happy, we feel at once all the pangs of internal misery, and all the self-reproaching consciousness of endeavouring to deceive.

Подобно тому, как в обычной беседе лучший способ заставить слушателей смеяться — это сначала засмеяться самому, так и в книгах верней всего притворяться, будто всерьёз стремишься к юмору, и большинство примет это за чистую монету. Для этого надо обращаться с читателем с полнейшей фамильярностью; на одной странице автор должен отвесить ему низкий поклон, а на следующей дёрнуть за нос; надо говорить загадками, а потом убаюкать его, чтобы ему во сне приснились разгадки. <…> при каждом удобном случае следует выражать презрение ко всем, кроме себя самого, улыбаться без причины и шутить без остроумия. — письмо LIII. О вздорном увлечении такими непристойными и дерзкими романами, как «Тристрам Шенди» (The absurd taste for obscene and pert novels, such as 'Tristram Shandy')

As in common conversation the best way to make the audience laugh is by first laughing yourself; so in writing, the properest manner is to show an attempt at humour, which will pass upon most for human in reality. To effect this, readers must be treated with the most perfect familiarity; in one page the author is to make them a low bow, and in the next to pull them by the nose; he must talk in riddles, and then send them to bed in order to dream for the solution. <…> now and then testifying his contempt for all but himself; smiling without a jest, and without wit possessing vivacity.

Из твоего рассказа о России я узнаю, что страна эта вновь готова вернуться к прежнему варварству, что её великому императору следовало бы прожить ещё сто лет, чтобы до конца осуществить свои обширные преобразования. Но дикарей можно уподобить лесу, в котором они обитают; для того чтобы расчистить участок под пашню, достаточно несколько лет, но чтобы земля стала плодородной, требуется куда больше времени. Приверженные старине, русские вновь воспылали враждой к чужеземцам и вернулись к прежним своим жестоким обычаям. Воистину благие перемены происходят постепенно и трудно, дурные — скоро и легко. — LVI

From your accounts of Russia I learn, that this na¬tion is again relaxing into pristine barbarity, that its great Emperor wanted a life of an hundred years more to bring about his vast design. A savage people may be resembled to their own forests; a few years are suf¬ficient to clear away the obstructions to agriculture; but it requires many ere the ground acquires a proper degree of fertility; the Russians, attached to their an¬cient prejudices, again renew their hatred to strangers, and indulge every former brutal excess. So true it is, that the revolutions of wisdom are slow and difficult; the revolutions of folly or ambition precipitate and easy.

	Как известно, лучший советчик тот, кто прежде сам пренебрегал советами;.. — LXI
	As it has been observed that none are better qualifi¬ed to give others advice, than those who have taken the least of it themselves;..

	Английские законы карают порок, китайские делают больше: они воздают за добродетель. — LXXII
	The English laws punish vice; the Chinese laws do more, they reward virtue!

	Англичанин может гордиться не только тем, что над ним властны одни законы, но и тем, что законы эти смягчает милосердие; <…> монарх-тиран обычно страшен только для знати, бесчисленные же уголовные законы сокрушают своими жерновами все сословия, но особенно тех, кто вовсе беззащитен, то есть бедняков. — LXXX
	Thus it is the glory of an Englishman, that he is not only governed by laws, but that these are also tempered by mercy; <…> a royal tyrant is generally dreadful to the great, but numerous penal laws grind every rank of people, and chiefly those least able to resist oppression—the poor.

Ныне немногочисленные поэты Англии уже не зависят полностью от сильных мира сего; у них теперь нет иных покровителей, кроме публики, а публика, в общем и целом, добрый и великодушный господин. Конечно, он нередко ошибается, оценивая достоинства того или иного кандидата в любимцы; но зато он никогда не упорствует в своём заблуждении. <…> автор не вправе считать, что достиг хоть какого-то успеха, пока не убедится, что его книги читаются с интересом по меньшей мере десять лет. <…> Каждый образованный человек, купив его сочинения, тем самым в какой-то мере вознаграждает его. Сочинитель на чердаке мог казаться смешным в прошлом веке, но <…> теперь писатель, который чего-то стоит, легко может разбогатеть, если стремится только к богатству; а тем, которые ничего не стоят, подобает с достойным видом оставаться в тени. — LXXXIV

At present, the few poets of England no longer depend on the great for subsistence; they have now no other patrons but the public, and the public, collectively considered, is a good and a generous master. It is indeed too frequently mistaken as to the merits of every candidate for favour; but to make amends it is never mistaken long. <…> an author should never arrogate to himself any share of success till his works have been read at least ten years with satisfaction. <…> Every polite member of the community by buying what he writes, contributes to reward him. The ridicule, therefore, of living in a garret might have been wit in the last age, but <…> a writer of real merit now, may easily be rich, if his heart be set only on fortune: and for those who have no merit, it is but fit that such should remain in merited obscurity.

Смех всегда был самым могущественным врагом фанатизма и, в сущности говоря, это единственный противник, который может с успехом ему противостоять. Преследуя любую секту, лишь укрепляют её. Под топором палача она обретает большую силу и, подобно некоторым живучим насекомым, только множится, если резать её на куски. Доводами разума тоже одолеть фанатизм невозможно: вместо прямого сопротивления он уклоняется от натиска и укрывается за тонкостями и чувствами, которые нельзя ни понять, ни объяснить. Человек, пытающийся разубедить фанатика, может с равным успехом растирать пальцем ртуть. Посему единственное оружие против фанатика — это презрение. Пытки, костёр и схоластические споры лишь облагораживают гонимую идею. Но сокрушить гордыню фанатика не удаётся, и лишь презрение ранит его смертельно. Охотники узнают уязвимые места дичи по тому, как животное их оберегает. Точно так же слабость фанатика обнаруживается в том, с каким тщанием он старается настроить своих приверженцев на серьёзный лад и оградиться от могучей силы смеха. — CXI

Ridicule has ever been the most powerful ene¬my of enthusiasm, and properly the only anta-gonist that can be opposed to it with success. Per¬secution only serves to propagate new religions; they acquire fresh vigour beneath the executioner and the ax, and like some vivacious insects, multiply by dissection. It is also impossible to combat en¬thusiasm with reason, for though it makes a shew of resistance, it soon eludes the pressure, refers you to distinctions not to be understood, and feel¬ings which it cannot explain. A man who would endeavour to fix an enthusiast by argument, might as well attempt to spread quicksilver with his fingers. The only way to conquer a visionary is to despise him; the stake, the faggot, and the disputing Doctor, in some measure ennoble the opinions they are brought to oppose; they are harmless against innovating pride; contempt alone is truly dreadful. Hunters generally know the most vulnerable part of the beasts they pursue, by the care which every animal takes to defend the side which is weakest; on what side the en¬thusiast is most vulnerable, may be known by the care which he takes in the beginning to work his disciples into gravity, and guard them against the power of ridicule.

Человек, всесторонне рассматривающий какой-нибудь запутанный предмет и призывающий на помощь разум, неизбежно будет часто менять свои взгляды, блуждать в разноголосице мнений и противоречивых доказательств; любая перемена точки зрения изменит открывающуюся перед ним картину, придаст силу дотоле не возникавшим соображениям и будет способствовать ещё большему смятению ума. Наоборот, те, кто ничего не проверяет разумом, действуют просто. Невежество не знает сомнений, оно руководствуется инстинктом, и в узких пределах скотского единообразия человеку не грозят никакие неожиданности. То, что справедливо по отношению к отдельным людям, столь же верно, применительно к государствам. Рассуждающее правительство, подобное здешнему, испытывает постоянные потрясения, в то время как королевства, где люди приучены не прекословить, а повиноваться, не ведают никаких перемен. — СХХI (1762)

The man who examines a complicated subject on every side, and calls in reason to his assistance, will frequently change; will find himself distracted by opposing proba¬bilities and contending proofs: every alteration of place will diversify the prospect, will give some latent argument new force, aad contribute to maintain an anarchy in the mind. On the contrary, they who never examine with their own reason, act with more simplicity. Ignorance is positive, instinct perseveres, and the human being moves in safety within the narrow circle of brutal uniformity. What is true with regard to individuals, is not less so when applied to states. A reasoning government like this, is in continual fluctuation, while those kingdoms where men are taught not to controvert but obey, continue always the same.

	Для того, чтобы представить жизнь в смешном виде, достаточно только назвать вещи своими именами. — CXXII (1762)
	To make the things of this life ridiculous, it was only sufficient to call them by their names.

Перевод

А. Г. Ингер, 1974