Господин Ф.

«Господин Ф.» (нем. Herr F.) — эссе Станислава Лема 1977 года из цикла «Библиотека XXI века». Написано на немецком языке, на польском (Pan F.) опубликовано в 2004 году в переводе Томаша Лема. Сначала в нём излагается фабула ненаписанного Лемом романа о современном Фаусте (изложена ранее в письме М. Канделю 21 мая 1975), затем доказывается принципиальная невозможность адекватного воплощения этой идеи.

Цитаты

Дальнейший рост производства считается необходимым, однако в том смысле, в каком должно действовать «железное лёгкое» паралитика — это машина, которая уберегает от смерти, однако она не служит ничему, кроме сохранения жизни пациента.

В каждый исторический момент sapientia, которой располагает homo sapiens, двояка. Часть разума мобильна и невесома: она помещается в человеческих головах. Вторая её часть «инвестирована в недвижимость» — ведь те же системы производства, коммуникации, города или машины есть не что иное, как воплощение вездесущего духа в материю. А потому разум здесь характеризуется инертностью в том смысле, в каком им обладает разъяренная толпа. Хотя все беспрестанно меняется, то, что является самым важным, не подлежит изменениям: направление. Из прошлого мы унаследовали многое от «цивилизации закостенелого разума» и часто не можем распорядиться этим наследием так, как того требуют новые потребности. Именно это я имею в виду, говоря об «инертности разума». Кроме того, похоже, что исторический баланс разума выглядит так, что его часть, отвечающая за инертность, увеличивается за счёт «движимой части». <…> Разум позволяет в миллиарды раз сократить необходимое время для адаптации. Следовательно, если приспосабливаемость видов в природе характеризуется инертностью, разум позволяет пережить эту инертность. <…> Сегодня, однако, ему начинает становиться в тягость инертность его собственных результатов. Чем сильнее цивилизация, тем сильнее её охватывает инертность. А чем сильнее инертность, тем медленнее она сумеет приспособиться к новым условиям. Слабость живого ума в сопоставлении с инертностью, унаследованной от цивилизации, вызывает всемирную неприспосабливаемость в форме политических, педагогических и общественных анахронизмов, интеллектуального разброда, что приводит к переизбытку информации, а также в форме деструктивных, нигилистических движений, чувства угрозы и беспомощности. Картина разума, ограниченного результатами собственных дел, соответствует fatum из греческой трагедии. Одновременно эту картину сопровождает определённая ирония судьбы, если учесть, что разум должен быть лекарством от самого большого порока эволюции: её инертности. Инертности биологического наследия, которому для метаморфозы, необходимой для выживания видов, потребовались миллионы лет. Можно также сказать, что это ни fatum, ни ирония судьбы, но обыкновенное следствие равнодушия мира по отношению к человеку. Если никто сверху не запланировал эволюцию и возникновение человека, нет никакого рационального повода, чтобы один из продуктов этой же эволюции — в данном случае наш разум — на каком-то этапе своего существования не мог оказаться настолько ненадёжным, чтобы создать угрозу самому себе. Вышеприведенные размышления показывают, что в поисках современного Фауста нахождение золотой середины между психологией героя и мифологией ненасытного разума не является самым важным. Главной проблемой становится сведение ситуации всего человечества к ситуации личности. Здесь мы останавливаемся перед невыполнимой задачей. Намереваясь написать этого «Фауста», я был на прямом пути, чтобы повторить ошибку, в которой когда-то обвинил Томаса Манна.

Манн создал великолепный роман о близком конце определённой большой эпохи в культуре, о конце эпохи, которая жертвует этическими ценностями ради последнего отблеска оледеневшей эстетики — однако это не роман о падении Германии. Книга, дух которой — мифической, но уже не социологической природы, через свою торжественную символику заслоняет проблему, которая не касается ни исключительно фашизма, ни исключительно Германии. Эту серьезную проблему поднял Карл Поппер в своём труде «The Open Society and its Enemies». Фашизм представлял собой только попытку преобразования открытого общества в закрытое. Поэтому единственным современным Фаустом является коллективный Фауст — то есть человечество на распутье. Открытое общество оберегается от возможности ревизии ценностей, на которых до сих пор функционировало, — для цивилизации это означает возможность совершать спасательные манёвры. Следует признать, что микроскопический шанс на такого рода изменения, которые освободили бы нас от инертности «окостенелого духа», постоянно уменьшается. Но закрытое общество вообще не имеет таких шансов, потому что оно непрозрачно само для себя. Такое общество не знает само себя, потому что его действительную форму для него самого скрывает категорически жёсткая интерпретация мира, который, впрочем, в качестве своих составных частей может использовать самые возвышенные гуманистические ценности. <…> самым недостижимым в таком обществе остаётся дорога к самосознанию, необходимому для самодиагноза, составляющего обязательное условие для всех адаптационных изменений. В таком обществе дело доходит до того, что цели, а затем и ценности, придающие смысл коллективному существованию, герметично закрываются в рамках тем или иным способом поддерживаемой официальной версии. В дальнейшем инертность цивилизации в таком обществе должна нарастать, пока она не разнесёт закостеневшую форму такого существования — результатом этого движения должен стать хаос. Однако не только насилие может превратить открытое общество в закрытое. Существует, к несчастью, также дорога, ведущая неким образом в противоположном направлении. На такой дороге может находиться «общество вседозволенности». Трансформация в закрытое общество в этом случае может наступить так мягко и постепенно, что её вообще не заметят. О подобной угрозе я <…> изложил в рецензии на несуществующую книгу «Being Inc.» <…>. Почему я не написал эту книгу «нормальным способом», если в отличие от Фауста это было возможно? В таком случае эта история должна была бы отвечать определённым канонам произведения: действие должно было бы идти последовательно и «с близкого расстояния», что напоминало бы похоронную процессию, в которой провожают на кладбище фундаментальные ценности нашей истории. Это было бы необыкновенно обескураживающее, насмешливое произведение, написанное языком, не оставляющим тени надежды. Применённый мной приём, заключающийся в представлении краткого содержания в гротескном изложении, в значительной степени качественно уменьшил вес описываемых событий. За счёт миниатюризации и ускорения хода событий чудовищность приобрела элементы комизма — как если бы перевернули телескоп, через который наблюдают за похоронной процессией, галопирующей в сторону кладбища.

Цивилизация представляет собой «устройство», целью которого является устранение случая из человеческой жизни. Границы этого направления мы достигаем тогда, когда ничего случайного уже не произойдёт.

… нельзя бунтовать против ограничений, которые неотличимы от свободы. Следовательно, «Being Inc.» представляет своеобразное схождение Фауста в ад, причём ад этот оказывается неожиданно комфортным местом. Люди не могут этот ад покинуть, потому что не знают, что в него попали. Именно так выглядит дальнейшее продолжение истории Фауста, которую я не написал. Хотя многое ещё можно было бы сказать о «Being Inc.», это не имеет ничего общего с драматическим выбором, перед которым стоит Фауст. Потребовалось бы представить его драму таким точным и вместе с тем коварным способом, что она перестала бы быть заметна.

Перевод

В. И. Язневич, 2006

Об эссе

	Это было эссе, отвечающее на вопрос, почему в дальнейшем уже невозможно заниматься эпической прозой, основанной на фаустовском мифе. Потому что сегодня трудно найти личность, которая могла бы сосредоточить в себе и осознать такой сложный комплекс проблем. Я написал это просто потому, что таких текстов в мире стало страшно много.
	— «Так говорил... Лем» (гл. «Милые времена», 2001)