Время-не-ждёт

«Время-не-ждёт» (англ. Burning Daylight) — пятый роман Джека Лондона, впервые изданный в 1910 году.

Цитаты

Часть I

Помещение для танцев было переполнено. Женщин не хватало, поэтому кое-кто из мужчин, обвязав руку повыше локтя носовым платком, — чтобы не вышло ошибки, — танцевал за даму. Вокруг всех игорных столов толпились игроки, стучали фишки, то пронзительно, то глухо жужжал шарик рулетки, громко переговаривались мужчины, выпивая у стойки или греясь возле печки. Словом, всё было как полагается в разгульную ночь на Юконе. — глава II

The dancing-floor was full. Owing to the shortage of women, many of the men tied bandanna handkerchiefs around their arms in token of femininity and danced with other men. All the games were crowded, and the voices of the men talking at the long bar and grouped about the stove were accompanied by the steady click of chips and the sharp whir, rising and falling, of the roulette-ball. All the materials of a proper Yukon night were at hand and mixing.

… в Северной Каролине, <…> в горах, справляли свадьбу. Собрались, как водится, все родные и знакомые. Священник уже кончал обряд венчания и вдруг и говорит: — Стало быть, кого бог сосчитал, того человек да не разлучает. — Ваше преподобие, — заявляет новобрачный, — вы не больно грамотно выражаетесь. А я желаю обвенчаться по всем правилам. Когда дым рассеялся, невеста поглядела кругом и видит: лежит священник, лежит жених, брат, двое дядьёв и пятеро свадебных гостей — все покойнички. Невеста этак тяжко вздохнула и говорит: — А всё эти новомодные многозарядные пистолеты. Здорово они мне подгадили. — глава III

"… North Caroliney <…>. It was down in the mountains, <…> and it was a wedding. There they was, the family and all the friends. The parson was just puttin' on the last touches, and he says, 'They as the Lord have joined let no man put asunder.' "'Parson,' says the bridegroom, 'I rises to question your grammar in that there sentence. I want this weddin' done right.' "When the smoke clears away, the bride she looks around and sees a dead parson, a dead bridegroom, a dead brother, two dead uncles, and five dead wedding-guests. "So she heaves a mighty strong sigh and says, 'Them new-fangled, self-cocking revolvers sure has played hell with my prospects.' "

	Он принадлежал к числу тех немногих, кто устанавливал законы в этой девственной стране и вводил правила морали; его поведение служило здесь мерилом добра и зла; сам же он был выше всяких законов. Есть среди смертных такие общепризнанные избранники судьбы, которые не могут ошибаться. Что бы он ни делал — всё хорошо, независимо от того, разрешается ли так поступать другим. — глава VI
	He, who was one of the few that made the Law in that far land, who set the ethical pace, and by conduct gave the standard of right and wrong, was nevertheless above the Law. He was one of those rare and favored mortals who can do no wrong. What he did had to be right, whether others were permitted or not to do the same things.

	Жизнь — лгунья, обманщица. <…> Игра краплёными картами. Те, кто умирает, не выигрывают, — а умирают все. Кто же остаётся в выигрыше? Даже и не Жизнь — великий шулер, заманивающий игроков, этот вечно цветущий погост, нескончаемое траурное шествие. — глава VIII
	Life was a liar and a cheat. <…> The dice were loaded. Those that died did not win, and all died. Who won? Not even Life, the stool-pigeon, the arch-capper for the game—Life, the ever flourishing graveyard, the everlasting funeral procession.

С прибытием первых партий старателей жизнь закипела на ручье Бонанза, и началась гонка на большую дистанцию между ложью и правдой; как бы ожесточённо ни лгали люди, правда неизменно догоняла и опережала их ложь. Когда те, кто не поверил, что Кармак с одного раза намыл золота на два с половиной доллара, сами намывали столько же, они хвастали, что добыли целую унцию. И задолго до того, как эта ложь успевала распространиться, они добывали уже не одну унцию зараз, а пять, но утверждали, разумеется, что им остаётся по десять унций с каждой промывки. Однако, когда они набирали породу в таз, чтобы доказать, что они не врут, золота оказывалось уже двенадцать унций. — глава X

With the arrival of the first stampeders, Bonanza Creek woke up, and thereupon began a long-distance race between unveracity and truth, wherein, lie no matter how fast, men were continually overtaken and passed by truth. When men who doubted Carmack's report of two and a half to the pan, themselves panned two and a half, they lied and said that they were getting an ounce. And long ere the lie was fairly on its way, they were getting not one ounce but five ounces. This they claimed was ten ounces; but when they filled a pan of dirt to prove the lie, they washed out twelve ounces.

Такое богатство не шутка, нечего швыряться им, швыряться в буквальном смысле, усеивая пол салунов содержимым мешочков из лосиной кожи, как это делали пьяные миллионеры, одуревшие от своих миллионов. К примеру, <…> Джимми Грубиян, который в течение четырёх месяцев проживал по сто тысяч долларов, а потом в мартовскую ночь, пьяный, упал в снег и замёрз насмерть; или Бешеный Билл, который владел тремя ценными участками и всё пропил, прогулял и, решив уехать из страны, занял на дорогу три тысячи долларов, однако в отместку вероломной красотке, очень любившей яйца, он, не задумываясь, истратил почти все деньги на то, чтобы скупить яйца, имевшиеся в Доусоне, — сто десять дюжин по двадцать четыре доллара за дюжину — и скормил их своим собакам. — глава XI

Such a fortune was a stake, and was not to be sown on bar-room floors, literally sown, flung broadcast out of the moosehide sacks by drunken millionaires who had lost all sense of proportion. There was <…> Jimmie the Rough, who spent one hundred thousand a month for four months in riotous living, and then fell down drunk in the snow one March night and was frozen to death; and Swiftwater Bill, who, after spending three valuable claims in an extravagance of debauchery, borrowed three thousand dollars with which to leave the country, and who, out of this sum, because the lady-love that had jilted him liked eggs, cornered the one hundred and ten dozen eggs on the Dawson market, paying twenty-four dollars a dozen for them and promptly feeding them to the wolf-dogs.

Часть II

	Финансисты, биржевые маклеры и все выброшенные за борт, все обломки крушений в мутном море спекулятивной игры хлынули к берегам его одиннадцати миллионов. — глава I
	Financiers and promoters, and all the flotsam and jetsam of the sea of speculation surged upon the shores of his eleven millions.

	— Садись на тот стул! <…> Живо! Не то я выкачаю из тебя столько жидкости, что все подумают, будто твой отец пожарный шланг, а мать садовая лейка. — глава IV
	"Take that chair over there <…>. Jump! By God! or I'll make you leak till folks'll think your father was a water hydrant and your mother a sprinkling-cart."

	… [финансовые магнаты] <…> уже не столько разбойники, сколько игроки. Им мало своей добычи, ради азарта они грабят друг друга. <…> Люди в цивилизованном мире разбойничают, потому что такими создала их природа. Они грабят так же стихийно, как царапаются кошки, мучает голод, донимает мороз. — глава V
	… the big fellows <…> were not so much mere robbers as gamblers. And, not content with their direct winnings, being essentially gamblers, they raided one another. <…> Men in civilization robbed because they were so made. They robbed just as cats scratched, famine pinched, and frost bit.

	Пайщики и акционеры лучше помолчали бы! Теперь они хнычут, что понесли убытки. А я что-то не слышал, чтобы они хныкали, когда сами берут кого-нибудь за горло. <…> да они корку хлеба у голодного украдут, золотые пломбы у покойника изо рта вытащат, а если покойник заартачится, подымут визг, точно их режут. — глава VII
	The shareholders and business interests might as well shut up squawking about how much they've been hurt. You never hear ary squeal out of them when they've got the other fellow down and are gouging him. <…> those same fellows would steal crusts from starving men and pull gold fillings from the mouths of corpses, yep, and squawk like Sam Scratch if some blamed corpse hit back.

Он придерживался своей собственной примитивной теории, что всё на свете — азартная игра. Бог — это нечто неощутимое, своенравное, взбалмошное, именуемое Счастьем. Риск начинается с самого появления на свет: кем суждено родиться — дураком или грабителем? Карты сдаёт Счастье, и невинные младенцы берут в руки сданные им карты. Возмущаться, жаловаться — бесполезно. Вот твои карты, и хочешь не хочешь, а играй, — всё равно, горбат ты или строен, урод или красавец, кретин или умница. <…> Розыгрыш карт — это и есть жизнь. Скопище игроков — общество. Карточный стол — земля <…>. Выходит так, что выигрывают-то как раз жулики, предатели, мерзавцы. Но даже и они не хозяева своей судьбы, они только играют картами, которые им достались. Счастье — жестокое, безумное чудовище, держатель вселенского притона, — усмехаясь, тасует карты. — глава X

According to his rough-hewn sociology, it Religion was all a gamble. God was a whimsical, abstract, mad thing called Luck. As to how one happened to be born—whether a sucker or a robber—was a gamble to begin with; Luck dealt out the cards, and the little babies picked up the hands allotted them. Protest was vain. Those were their cards and they had to play them, willy-nilly, hunchbacked or straight backed, crippled or clean-limbed, addle-pated or clear-headed. <…> The playing of the cards was life—the crowd of players, society. The table was the earth <…>. The winners seemed to be the crooked ones, the unfaithful ones, the wicked ones. And even they had no say in the matter. They played the cards that were given them; and Luck, the monstrous, mad-god thing, the owner of the whole shebang, looked on and grinned.

— Вообразите себе, что вы падаете в пропасть, а я хватаю вас за руку и удерживаю. Дурно это? Конечно, нет. Ну, а если вам нужна другая помощь? Не моя рука, а мой карман? И что же — это дурно? Так все говорят. А почему все так говорят? Потому что грабителям выгодно, чтобы дураки были честные и уважали деньги. Если бы дураки не были честные и не уважали бы деньги, что бы сталось с грабителями? <…> Хватаю я вас за руку, чтобы не дать вам упасть, или нет, — это им наплевать. У них одна хватка — доллары. Пожалуйста, спасай сколько хочешь, только не долларами. Доллары — дело святое, такое святое, что вы боитесь взять их у меня, когда я предлагаю вам помощь. — глава XVII

"Suppose you was falling over a cliff, wouldn't it be all right for me to reach out and hold you by the arm? Sure it would. But suppose you needed another sort of help—instead of the strength of arm, the strength of my pocket? That would be all and that's what they all say. But why do they say it. Because the robber gangs want all the suckers to be honest and respect money. If the suckers weren't honest and didn't respect money, where would the robbers be? <…> The robbers don't deal in arm-holds; they deal in dollars. Therefore arm-holds are just common and ordinary, while dollars are sacred—so sacred that you didn't let me lend you a hand with a few."

	— … я могу играть от сотворения мира до Страшного суда; могу поставить золотую арфу против ангельского сияния… — глава XX
	"… I'd gamble all the way from Creation to the Day of Judgment; I'd gamble a golden harp against another man's halo;.."

Перевод

В. М. Топер, 1956