Ворона и Лисица (Крылов)

«Ворона и Лисица» — басня Ивана Крылова, написанная не позднее 1807 года. Ею открывались все его прижизненные сборники[1].

Цитаты

править
  •  

Уж сколько раз твердили миру,
Что лесть гнусна, вредна; но только всё не впрок,
И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

  •  

«Спой, светик, не стыдись! Что ежели, сестрица,
При красоте такой и петь ты мастерица, —
Ведь ты б у нас была царь-птица!»

О басне

править
  •  

… искусство льстеца здесь представлено так игриво, что нисколько не видно гнусности лжи. Лисица чуть ли не была права, обманывая ворону, которой вся вина состоит в одной её глупости: плутовка забавляет вас своею хитростью, и вы не чувствуете к ней ни малейшего презрения. Здесь смех, возбуждаемый глупой вороной, в ином случае был бы не совсем нравствен. Если над ней посмеётся ребёнок, сам наклонный ко лжи и лукавству, то цель басни вряд ли будет достигнута.[2]

  Василий Водовозов, «О педагогическом значении басен И. Крылова», 1862
  •  

Льстивая речь лисицы носит такой характер, что не только не возбуждает отвращения, какое производит на нас всякое гнусное действие, но даже заставляет нас изумляться и заслушиваться ею. Без сомнения, тут повлияло то чарующее действие, какое производит на русского человека в гораздо большей степени, чем на римлянина и француза, — хитрость, как проявление ума… баснописец под обаянием того чарующего действия, какое производит на русского человека хитрость, сочувственно относится к ловкой проделке лисицы.[3][1]

  — В. Месс, «„Ворона и Лисица“ — басни Крылова, Федра и Лафонтена. Народно-психологический этюд», 1899
  •  

Именно картиннось описания, характеристика действующих лиц, <…> всё это является тем механизмом, при помощи которого наше чувство судит не просто отвлечённо рассказанное ему событие с чисто моральной точки зрения, а подчиняется всему тому поэтическому внушению, которое исходит от тона каждого стиха, от каждой рифмы, от характера каждого слова. <…> Что теперь занимает наше чувство в этой басне — это совершенно явная противоположность тех двух направлений, в которых заставляет его развиваться рассказ. Наша мысль направлена сразу на то, что лесть гнусна, вредна, мы видим перед собой наибольшее воплощение льстеца, однако мы привыкли к тому, что льстит зависимый, льстит тот, кто побежден, кто выпрашивает, и одновременно с этим наше чувство направляется как раз в противоположную сторону: мы все время видим, что лисица по существу вовсе не льстит, издевается, что это она — господин положения, и каждое слово её лести звучит для нас совершенно двойственно: и как лесть и как издевательство.

  Лев Выготский, «Психология искусства», 1925
  •  

В «Вороне и Лисице» поэт обнажает сам механизм сладкой для сердца лжи. Крылов строит свою басню совершенно иначе, чем его предшественники (от Эзопа до Сумарокова), прямо клеймившие льстеца, со всей очевидностью саморазоблачающегося в чрезмерном восхвалении. Крыловская лисица не так проста: она не называет чёрное белым. Избегает прямых определений. Да, она восхищается Вороной, но как? Поставь ей впоследствии это в вину, она, пожалуй, ещё и возмутится, протокольно докажет, что издевалась над простушкой: <…> разве она впрямь говорила, что пёрышки прелестны, что носок восхитителен? Насчёт же «ангельского голоска» она лишь высказала осторожное предположение и вполне убедилась в противном… <…>
Исходя из теоретической посылки, что басня — жанр дидактический, поучающий, прямо доказывающий свою мораль, критики в истолковании крыловской «Вороны и Лисицы», порой приходили к парадоксальному выводу, [как Месс и Выготский].
При таком толковании совершенно не принимаются во внимание драматургические законы, по которым обычно строится крыловская басня. Как правило, это стремительная в своём течении сценка, в которой действующие лица отнюдь не марионетки, послушные пальцам манипулятора, а вполне самостоятельные характеры. И конечная истина здесь открывается не столько в речах, которые сами по себе могут быть убедительными, а в итогах, результатах драматического столкновения разнонаправленных стремлений. Так и с вороной и лисицей. Можно, конечно, поражаться лисьей хитрости, можно посмеяться над самоуверенной вороньей глупостью, но нельзя не увидеть: лесть всегда корыстна, льстец всегда сродни лизоблюду, а порой — и вору. Можно, конечно, возложить всю вину на порок — но чей порок губительней, льстеца или любителя лести? <…>
Открывая книгу басен замечанием о лести, поэт определяет свой труд как служение правде.[1]

  Сергей Фомичёв, «Баснописец Иван Крылов», 1988

Примечания

править
  1. 1 2 3 С. Фомичев. Баснописец Иван Крылов // Иван Андреевич Крылов. Басни. Сатирические произведения. Воспоминания современников. — М.: Правда, 1988. — С. 6, 11.
  2. Цитировалось, например, Выготским в «Психологии искусства».
  3. Литературное приложение к «Торгово-промышленной газете». — 1899. — № 127, 13 июня.