Волшебник Земноморья

«Волшебник Земноморья» (англ. A Wizard of Earthsea) — фэнтезийный роман Урсулы Ле Гуин 1968 года, первый в цикле о Земноморье. Одно из известнейших произведений жанра.

Цитаты

	В, старейшей из героических песен прошлого, говорится: В молчании — слово, А свет — лишь во тьме; И жизнь после смерти Проносится быстро, Как ястреб, что мчится По сини небесной, Пустынной, бескрайней… — эпиграф
	Only in silence the word, only in dark the light, only in dying life: bright the hawk’s flight on the empty sky.
	— «Создание Эа» (The Creation of Ea)

	Глубины морские порождают порой бури и разных чудовищ, но силы зла рождаются не в морях: их порождает земля. И в том царстве Тьмы, куда однажды попал Гед, не было ни моря, ни быстрых рек, ни ручьёв. Смерть предпочитает пустыню. — 8. Охота (Hunting)
	Out of the sea there rise storms and monsters, but no evil powers: evil is of earth. And there is no sea, no running of river or spring, in the dark land where once Ged had gone. Death is the dry place.

	— Чтобы слово прозвучало, — медленно ответил Гед, — должна быть тишина. До слова и после него. — 9. Иффиш (Iffish)
	“For a word to be spoken,” Ged answered slowly, “there must be silence. Before, and after.”

2. Тень

The Shadow

— Его называют острец. — Огион остановился и указал концом своего посоха на небольшое растеньице, чтобы Гед повнимательнее пригляделся к нему. Мальчик сорвал сухой стебелек и спросил, потому что Огион так больше ничего и не прибавил: — Учитель, а какой в нём прок? — Никакого, насколько я знаю. Гед некоторое время продолжал держать растение в руке, шагая рядом с Огионом, потом отбросил его в сторону. — Когда ты познаешь этот острец во всех его сезонных ипостасях, станешь различать его корни, листья, цветы, запах и форму семян, тогда сможешь узнать и его настоящее имя: ведь понять сущность предмета гораздо важнее, чем выяснить, какая от него польза. А какова, например, польза от тебя самого? Или от меня? Приносит ли пользу гора Гонт или Открытое Море?

“Fourfoil, they call it.” Ogion had halted, the coppershod foot of his staff near the little weed, so Ged looked closely at the plant, and plucked a dry seedpod from it, and finally asked, since Ogion said nothing more, “What is its use, Master?” “None I know of.” Ged kept the seedpod a while as they went on, then tossed it away. “When you know the fourfoil in all its seasons root and leaf and flower, by sight and scent and seed, then you may learn its true name, knowing its being: which is more than its use. What, after all, is the use of you? or of myself? Is Gont Mountain useful, or the Open Sea?”

	— А теперь, Гед, слушай меня внимательно. Неужели ты ни разу не задумывался о том, что всякая сила окружена опасностью точно так же, как источник света — тьмой? Колдовство — вовсе не игра, оно не предназначено для забав или удовлетворения простого тщеславия. Подумай об этом, ибо каждое слово, каждое действие, связанное с нашим искусством, с волшебством, говорится и совершается либо во имя Добра, либо во имя Зла. Прежде чем что-то сказать или совершить, ты непременно должен узнать цену, которую за это заплатишь!
	“Ged, listen to me now. Have you never thought how danger must surround power as shadow does light? This sorcery is not a game we play for pleasure or for praise. Think of this: that every word, every act of our Art is said and is done either for good, or for evil. Before you speak or do you must know the price that is to pay!”
	— Огион

3. Школа Волшебников

The School for Wizards

— Это гранит; ток — его подлинное имя, — сказал он, взглянув своими кроткими глазами на Геда. — Это кусочек того, из чего сделан сам остров Рок, маленькая частица суши, на которой живут люди. Ток — это его сущность. И сам он — незаменимая частица мироздания. Путём превращений или иллюзий ты можешь заставить его выглядеть бриллиантом, или цветком, или мухой, или человеческим глазом, или языком пламени… — Он называл эти предметы, и камешек моментально превращался в каждый из них, едва успевало отзвучать сказанное слово, и тут же снова возвращался к своей исходной форме. — Все это только иллюзии. Иллюзии обманывают чувства; порой благодаря им человек видит, слышит и чувствует, что предмет выглядит иначе. Но суть предмета иллюзии изменить не способны. Чтобы превратить этот камешек в бриллиант, нужно изменить его подлинное имя. А чтобы сделать это, сынок, даже с самой малой частичкой мирозданья, нужно изменить весь мир. Сделать это можно. Это правда. Мастер Метаморфоз владеет этим искусством, и ты этому выучишься в своё время. Но никогда не совершай Превращений — ни с камешком, ни даже с песчинкой, — пока не поймёшь, какие добрые и злые последствия это вызовет. Мир наш пребывает в гармонии, в Великом Равновесии. Сила волшебника, способного вызывать души мертвых и совершать Превращения, может нарушить миропорядок. Она очень опасна, эта сила. Опаснее всех других. Сила эта даётся лишь вслед за Знанием, а используется лишь при необходимости. Зажжённая свеча непременно порождает тени…

“This is a rock; tolk in the True Speech,” he said, looking mildly up at Ged now. “A bit of the stone of which Roke Isle is made, a little bit of the dry land on which men live. It is itself. It is part of the world. By the Illusion-Change you can make it look like a diamond—or a flower or a fly or an eye or a flame—” The rock flickered from shape to shape as he named them, and returned to rock. “But that is mere seeming. Illusion fools the beholder’s senses; it makes him see and hear and feel that the thing is changed. But it does not change the thing. To change this rock into a jewel, you must change its true name. And to do that, my son, even to so small a scrap of the world, is to change the world. It can be done. Indeed it can be done. It is the art of the Master Changer, and you will learn it, when you are ready to learn it. But you must not change one thing, one pebble, one grain of sand, until you know what good and evil will follow on that act. The world is in balance, in Equilibrium. A wizard’s power of Changing and of Summoning can shake the balance of the world. It is dangerous, that power. It is most perilous. It must follow knowledge, and serve need. To light a candle is to cast a shadow…” Комментарий=правило имён

	— Даже глупости опасны — в руках глупца, разумеется, — сказал Джаспер.
	“Even foolery is dangerous,” said Jasper, “in the hands of a fool.”

— Многие из могущественных магов, — сказал Мастер Ономатет, — потратили всю свою жизнь, чтобы отыскать имя всего лишь одной-единственной вещи, одно-единственное скрытое слово Истинной Речи. И всё же списки имён ещё не закончены. И никогда не будут закончены — до конца света. Слушайте и сами поймёте, почему. В нашем мире под солнцем и в другом, где солнца нет, многое не имеет ничего общего ни с людьми, ни с человеческой речью и существуют силы куда могущественнее наших. Но настоящими волшебниками могут считаться лишь те, кто помимо ардического языка Земноморья знает Истинную Речь, от которой язык этот произошёл. Истинной Речью и сейчас пользуются драконы, её слова звучали в устах Сегоя, создавшего острова Земноморья, они лежат в основе нашей магии — священных песен, заклинаний и чар. Слова Истинной Речи — в искажённом, порой до неузнаваемости, виде — скрываются среди слов ардического языка.

“Many a mage of great power,” he had said, “has spent his whole life to find out the name of one single thing—one single lost or hidden name. And still the lists are not finished. Nor will they be, till world’s end. Listen, and you will see why. In the world under the sun, and in the other world that has no sun, there is much that has nothing to do with men and men’s speech, and there are powers beyond our power. But magic, true magic, is worked only by those beings who speak the Hardic tongue of Earthsea, or the Old Speech from which it grew. “That is the language dragons speak, and the language Segoy spoke who made the islands of the world, and the language of our lays and songs, spells, enchantments, and invocations. Its words lie hidden and changed among our Hardic words.”

4. Тень на свободе

The Loosing of the Shadow

	— Дождь, что прольётся на острове Рок, обернётся, возможно, засухой на Осскиле, — говаривал Мастер Заклинатель, — а штиль в Восточном Пределе обрушится штормом и страшными бедами на Западный, если не до конца представляешь себе конечную цель своих действий.
	“Rain on Roke may be drouth in Osskil,” he said, “and a calm in the East Reach may be storm and ruin in the West, unless you know what you are about.”

Голос Мастера звучал тихо, он мрачно смотрел на юношу. — Ты, мальчишка, решил, что волшебник — это тот, кто может все на свете. Когда-то и я так думал. И все мы. А правда на самом деле в том, что чем человек сильнее душой, чем больше он знает, какой бы жизненный путь он ни избрал, путь этот кажется ему все уже и уже, пока в конце концов он не перестаёт видеть его перед собой, а только делает то единственное, что должен делать…

He spoke softly and his eyes were somber as he looked at Ged. “You thought, as a boy, that a mage is one who can do anything. So I thought, once. So did we all. And the truth is that as a man’s real power grows and his knowledge widens, ever the way he can follow grows narrower: until at last he chooses nothing, but does only and wholly what he must do…”

То, что изучают в Имманентной Роще, не принято особенно обсуждать за её пределами. Говорят, что там никогда не звучит ни одно заклинание, и всё же Роща эта — место совершенно волшебное. Иногда деревья в ней видимы, иногда нет, и сама Роща не всегда находится на одном и том же месте, и даже не в одной и той же части острова Рок. Говорят, что сами деревья из Рощи разумны и мудры. Говорят, что Мастер Путеводитель постигает свою изысканную магию именно от деревьев, и если когда-либо деревьям этим суждено умереть, то вместе с ними исчезнет и его мудрость; тогда же поднимутся волны морские и затопят острова Земноморья, которые Сегой поднял из глубин океана задолго до того, как были сложены самые первые мифы, и все те земли, где живут теперь и люди и драконы, исчезнут. Но это лишь слухи; волшебники об этом говорить не любят.

What is learned in the Immanent Grove is not much talked about elsewhere. It is said that no spells are worked there, and yet the place itself is an enchantment. Sometimes the trees of that Grove are seen, and sometimes they are not seen, and they are not always in the same place and part of Roke Island. It is said that the trees of the Grove themselves are wise. It is said that the Master Patterner learns his supreme magery there within the Grove, and if ever the trees should die so shall his wisdom die, and in those days the waters will rise and drown the islands of Earthsea which Segoy raised from the deeps in the time before myth, all the lands where men and dragons dwell. But all this is hearsay; wizards will not speak of it.

5. Дракон с острова Пендор

The Dragon of Pendor

	Голод у драконов пробуждается медленно, но удовлетворить его трудно.
	The hunger of a dragon is slow to wake, but hard to sate.

	… Мастер Травник открыл ему немало секретов врачевания, и самым главным из них был следующий: умерь боль раненого тела, лечи его болезни, но, если умирает душа, отпусти её.
	… Master Herbal had taught him much of the healer’s lore, and the first lesson and the last of all that lore was this: Heal the wound and cure the illness, but let the dying spirit go.

	… он навсегда уверовал в единство по-настоящему мудрых людей со всеми прочими живыми существами, люди это или бессловесные твари, и в последовавшие годы скитаний немало усилий приложил к тому, чтобы научиться понимать тех, кто погружен в безмолвие, — глаза животных, полёт птиц, величественные медлительные жесты деревьев.
	… he believed that the wise man is one who never sets himself apart from other living things, whether they have speech or not, and in later years he strove long to learn what can be learned, in silence, from the eyes of animals, the flight of birds, the great slow gestures of trees.

— Шестерых видел я, пятеро убиты, говорят, что всего вас девять. Так выходите же, червяки! Ничто не шелохнулось на острове, не прозвучало ни звука в затянувшейся тишине, лишь волны с грохотом обрушивались на скалы. Потом Гед заметил, что самая высокая башня будто бы медленно меняет свои очертания, вытягиваясь то в одну сторону, то в другую, словно расправляя огромные руки. Он опасался древнейшей магии, которой владеют лишь драконы, волшебники весьма могущественные и коварные, волшебство которых не похоже на людское; но уже через мгновение понял, что это не иллюзия и не магия, а реальность. То, что он принял за странный выступ на башне, — оказалось плечом Старого Дракона, который медленно расправил чудовищные крылья и взлетел. Когда он выпрямился во весь рост, его чешуйчатая, увенчанная острыми шипами голова с тремя языками вознеслась выше самой высокой башни, а передние лапы опирались на развалины старинных домов, как на осколки камней. Чешуя тёмно-стального цвета словно полированная отражала свет солнца. Дракон был жилистый и поджарый, словно гончий пёс, и огромный, как гора. Гед в ужасе смотрел на него. Никакая героическая песня или легенда не смогла бы подготовить человека к восприятию подобного. Юноша уже видел перед собой глаза дракона, и это едва не погубило его, потому что в глаза эти смотреть нельзя. Гед с трудом отвёл взгляд от маслянистых зелёных глаз, что следили за ним, и поднял перед собой волшебный посох, казавшийся теперь тонким прутиком, хворостинкой.

“Six I have seen, five slain, nine are told of: come out, worms!” No creature moved nor voice spoke for a long while on the island, but only the waves beat loudly on the shore. Then Ged was aware that the highest tower slowly changed its shape, bulging out on one side as if it grew an arm. He feared dragon-magic, for old dragons are very powerful and guileful in a sorcery like and unlike the sorcery of men: but a moment more and he saw this was no trick of the dragon, but of his own eyes. What he had taken for a part of the tower was the shoulder of the Dragon of Pendor as he uncurled his bulk and lifted himself slowly up. When he was all afoot his scaled head, spike-crowned and triple-tongued, rose higher than the broken tower’s height, and his taloned forefeet rested on the rubble of the town below. His scales were grey-black, catching the daylight like broken stone. Lean as a hound he was and huge as a hill. Ged stared in awe. There was no song or tale could prepare the mind for this sight. Almost he stared into the dragon’s eyes and was caught, for one cannot look into a dragon’s eyes. He glanced away from the oily green gaze that watched him, and held up before him his staff, that looked now like a splinter, like a twig.

Он, как и Гед, пользовался Истинной Речью, потому что драконы до сих пор говорят только на этом языке. Кроме того, Истинная Речь обязывает людей говорить только правду; а драконов — нет. Это их родной язык, и они могут лгать на нём, выворачивая его слова наизнанку, так что почти невозможно порой догадаться, каков их смысл; драконы как бы загоняют неосторожного слушателя в лабиринт этих слов-зеркал, каждое из которых вроде бы отражает правду, но не даёт её понимания и не ведёт ровным счётом никуда.

He spoke, as did Ged, in the Old Speech, for that is the tongue of dragons still. Although the use of the Old Speech binds a man to truth, this is not so with dragons. It is their own language, and they can lie in it, twisting the true words to false ends, catching the unwary hearer in a maze of mirror-words each of which reflects the truth and none of which leads anywhere.

7. Полёт ястреба

The Hawk’s Flight

Гед огляделся и в свете свечи своим острым глазом волшебника отметил один из камней в полу. Такая же грубая влажная плита, как и все, но он чувствовал исходящую от этого камня таинственную силу, которая как бы в голос заявляла о себе. Дыхание замерло у него в груди, он ощутил слабость. Это было само основание башни, главный камень её фундамента, и он был холодный, мертвяще ледяной; в комнате тоже царил могильный холод, и ничто никогда не смогло бы согреть её. Камень этот принадлежал к миру Древних Вещей: могущественная и ужасная сила, заключённая внутрь каменной глыбы. Гед не ответил Серрет — просто застыл в молчании, и она, бросив на него быстрый любопытный взгляд, указала на камень сама. — Вот. Это Терренон. Тебе, наверно, интересно знать, зачем мы такую драгоценность храним в самом глубоком и дальнем подземелье? Гед по-прежнему не отвечал, молчаливый и настороженный. Возможно, она задала этот вопрос нарочно, однако Геду всё же казалось, что Серрет не очень-то хорошо осведомлена об истинной природе Камня, раз говорит о нём столь легкомысленным тоном: слишком мало знает о нём, чтобы его бояться. — Скажи мне, в чём его сила? — спросил он наконец. — Терренон появился на свет ещё до того, как Сегой поднял острова Земноморья со дна морского. Он был рожден одновременно с нашим миром и умрёт вместе с ним. Время для него — ничто. Возложи на него руку, задай любой вопрос — он ответит, но в соответствии с твоей собственной магической силой. Он может говорить — если сумеешь услышать. Он может рассказать о том, что было, есть и будет. Он предсказал твое появление здесь задолго до того, как ты попал на этот остров. Будешь сейчас что-нибудь спрашивать у него? — Нет. — Тебе он ответит. — У меня пока нет такого вопроса, который хотелось бы задать ему. — Он мог бы рассказать, — продолжала Серрет вкрадчиво, — как тебе одержать победу над врагом. Гед стоял, будто проглотив язык. — Ты боишься его? — недоверчиво спросила она. Он ответил: — Да. В мертвенном хладе подземелья, отгороженного от мира каменными стенами и заклятьями, тускло светила единственная свеча в руке Серрет. Помолчав, она снова глянула на Геда, глаза её сверкнули. — Ястреб, — сказала она, — ты его не боишься! — Но с этим духом я говорить не стану, — ответил Гед, глядя ей прямо в лицо. И продолжал с мрачной серьёзностью: — Госпожа моя, дух, что заключён в этом камне, заперт затворяющим заклятьем, и заклятьем ослепляющим, и волшебными силами замка, но это не потому, что ему нет цены, но потому, что он может служить источником великого зла. Не знаю, что тебе сказали о нём, когда ты приехала в этот замок. Но ты так молода и добра душой, ты никогда не должна не только касаться этого Камня, но даже смотреть на него. Ибо он опутает тебя злыми чарами.

As Ged looked round the room his wizard’s eye caught one stone of those that made the floor. It was rough and dank as the rest, a heavy unshapen paving-stone: yet he felt the power of it as if it spoke to him aloud. And his breath caught in his throat, and a sickness came over him for a moment. This was the foundingstone of the tower. This was the central place, and it was cold, bitter cold; nothing could ever warm the little room. This was a very ancient thing: an old and terrible spirit was prisoned in that block of stone. He did not answer Serret yes or no, but stood still, and presently, with a quick curious glance at him, she pointed out the stone. “That is the Terrenon. Do you wonder that we keep so precious a jewel locked away in our deepest boardroom?” Still Ged did not answer, but stood dumb and wary. She might almost have been testing him; but he thought she had no notion of the stone’s nature, to speak of it so lightly. She did not know enough of it to fear it. “Tell me of its powers,” he said at last. “It was made before Segoy raised the islands of the world from the Open Sea. It was made when the world itself was made, and will endure until the end of the world. Time is nothing to it. If you lay your hand upon it and ask a question of it, it will answer, according to the power that is in you. It has a voice, if you know how to listen. It will speak of things that were, and are, and will be. It told of your coming, long before you came to this land. Will you ask a question of it now?” “No.” “It will answer you.” “There is no question I would ask it.” “It might tell you,” Serret said in her soft voice, “how you will defeat your enemy.” Ged stood mute. “Do you fear the stone?” she asked as if unbelieving; and he answered, “Yes.” In the deadly cold and silence of the room encircled by wall after wall of spellwork and of stone, in the light of the one candle she held, Serret glanced at him again with gleaming eyes. “Sparrowhawk,” she said, “you are not afraid.” “But I will not speak with that spirit,” Ged replied, and looking full at her spoke with a grave boldness: “My lady, that spirit is sealed in a stone, and the stone is locked by binding-spell and blinding-spell and charm of lock and ward and triple fortress-walls in a barren land, not because it is precious, but because it can work great evil. I do not know what they told you of it when you came here. But you who are young and gentle-hearted should never touch the thing, or even look on it. It will not work you well.”

— И вот ты приехал на Осскил, потом на вересковой пустоши пытался сражаться с Тенью, используя свой деревянный посох. Нам едва удалось спасти тебя — тварь, следовавшая за тобой, оказалась куда хитрее, чем мы думали, и успела уже высосать достаточно твоих сил… Только тень может одержать верх над тенью. Только тьма может победить тьму. Послушай, Ястребок! Что нужно тебе, чтобы победить ту, что караулит за стенами замка? — Мне нужно то, чего я узнать не могу. Её подлинное имя. — Камень Терренон, которому ведомы рождения и смерти всех существ, а также имена всех нерождённых и бессмертных — все, что существует в мире света и в мире тьмы, назовет тебе её имя. — А какова цена? — Платить вовсе не нужно. Я же сказала: он подчинится тебе, станет твоим рабом. Потрясенный, в полном смятении, Гед не отвечал. Теперь она обеими руками сжимала его руку, заглядывая ему в лицо. Солнце скрылось в туманной дымке на горизонте, даже воздух вокруг них, казалось, замутнился, но лицо Серрет при этом стало как бы ещё ярче и прекраснее, озарённое гордостью и торжеством: она понимала, наблюдая за Гедом, что воля его поколеблена. И прошептала тихонько: — Ты будешь могущественнее всех людей, станешь королём среди них. Будешь править ими, а я буду править вместе с тобой… Гед резко вскочил на ноги, сделал всего лишь один шаг, и пелена как бы спала у него с глаз: за углом у самого окна стоял и, слегка улыбаясь, внимательно слушал их Лорд Бендереск. Все стало на свои места. Гед посмотрел на Серрет, все ещё сидевшую на подоконнике: — Тьму побеждает свет, — заикаясь сказал он, — только свет!.. И, сказав это, он ясно увидел, будто слова эти и были тем светом, что разогнал мрак в его душе, как на самом деле его завлекли, заманили в этот замок, как использовали его страх, заставляя плыть на север, и как эти люди, добившись своего, держали бы его в своих руках. Да, конечно, благодаря им он спасся от Тени, но только потому, что они не желали отдавать его ей, пока он не станет рабом Камня. Но едва лишь это свершилось бы, они тотчас впустили бы Тень в замок: ведь оборотень — куда лучший раб, чем живой человек. Единожды дотронувшись до Камня или заговорив с ним, он безвозвратно пропал бы. И всё же Тень не смогла тогда захватить его целиком, и даже Камень этого не сумел — во всяком случае, пока. Он ведь тогда, в подземелье, почти поддался его могуществу. Почти. Но внутреннего согласия не дал. А злу почти невозможно овладеть непокорной, не поддающейся ему человеческой душой.

“And you came to Osskil, and on the moors you tried to fight a shadow with your wooden staff; and almost we could not save you, for that thing that follows you is more cunning than we deemed, and had taken much strength from you already… Only shadow can fight shadow. Only darkness can defeat the dark. Listen, Sparrowhawk! what do you need, then, to defeat that shadow, which waits for you outside these walls?” “I need what I cannot know. Its name.” “The Terrenon, that knows all births and deaths and beings before and after death, the unborn and the undying, the bright world and the dark one, will tell you that name.” “And the price?” “There is no price. I tell you it will obey you, serve you as your slave.” Shaken and tormented, he did not answer. She held his hand now in both of hers, looking into his face. The sun had fallen into the mists that dulled the horizon, and the air too had grown dull, but her face grew bright with praise and triumph as she watched him and saw his will shaken within him. Softly she whispered, “You will be mightier than all men, a king among men. You will rule, and I will rule with you—” Suddenly Ged stood up, and one step forward took him where he could see, just around the curve of the long room’s wall, beside the door, the Lord of the Terrenon who stood listening and smiling a little. Ged’s eyes cleared, and his mind. He looked down at Serret. “It is light that defeats the dark,” he said stammering, “light.” As he spoke he saw, as plainly as if his own words were the light that showed him, how indeed he had been drawn here, lured here, how they had used his fear to lead him on, and how they would, once they had him, have kept him. They had saved him from the shadow, indeed, for they did not want him to be possessed by the shadow until he had become a slave of the Stone. Once his will was captured by the power of the Stone, then they would let the shadow into the walls, for a gebbeth was a better slave even than a man. If he had once touched the Stone, or spoken to it, he would have been utterly lost. Yet, even as the shadow had not quite been able to catch up with him and seize him, so the Stone had not been able to use him—not quite. He had almost yielded, but not quite. He had not consented. It is very hard for evil to take hold of the unconsenting soul.

	— Человеку хотелось бы увидеть цель, к которой он движется, но увидеть её он не может, пока не повернёт назад, пока не вернётся к своим истокам, не сохранит память о них в душе своей. Если он не хочет стать щепкой, бессильной в водах несущего её ручья, то должен сам стать ручьём, стать сильнее влекущего его течения — и пройти путь от истоков до устья на берегу моря.
	“A man would know the end he goes to, but he cannot know it if he does not turn, and return to his beginning, and hold that beginning in his being. If he would not be a stick whirled and whelmed in the stream, he must be the stream itself, all of it, from its spring to its sinking in the sea.”
	— Огион

10. Открытое Море

The Open Sea

— Ещё мне бы хотелось увидеть все великие города Архипелага, — сказал Гед, по-прежнему держась за снасть и неотрывно глядя вперёд, на безбрежные серые воды, — Хавнор, сердце Земноморья, и остров Эа, где зародились все наши легенды, и прекрасный город Шелитх с его фонтанами на острове Уэй — все города и все великие государства. И малые тоже, и даже самые загадочные, вроде тех, что находятся в Дальних Пределах. Хотелось бы, например, доплыть когда-нибудь до острова Драконьи Бега на самом западе. Или плыть и плыть на север, меж плавучих льдин, прямо к острову Хоген. Говорят, остров этот больше всех островов Архипелага вместе взятых. А ещё говорят, это вовсе и не остров, а камни да рифы, скреплённые льдами. Никто не знает точно. И китов хочется увидеть в северных морях… Но нельзя. Я должен плыть туда, куда меня заставляют; я должен пока забыть об иных, прекрасных берегах. Слишком опрометчиво поступил я когда-то, и теперь времени у меня почти не осталось. Я сам променял этот солнечный мир, прекрасные города и дальние страны на миг власти, обернувшийся призрачной Тенью и властью Тьмы надо мной. И Гед, как поступил бы на его месте любой настоящий волшебник, начал изливать горечь своих сожалений в песне, недолгой и грустной, обращённой к другу…

“I wish I could have seen all the cities of the Archipelago,” Ged said as he held the sail-rope, watching the wide grey wastes before them. “Havnor at the world’s heart, and Ea where the myths were born, and Shelleth of the Fountains on Way; all the cities and the great lands. And the small lands, the strange lands of the Outer Reaches, them too. To sail right down the Dragons’ Run, away in the west. Or to sail north into the ice-floes, clear to Hogen Land. Some say that is a land greater than all the Archipelago, and others say it is mere reefs and rocks with ice between. No one knows. I should like to see the whales in the northern seas…. But I cannot. I must go where I am bound to go, and turn my back on the bright shores. I was in too much haste, and now have no time left. I traded all the sunlight and the cities and the distant lands for a handful of power, for a shadow, for the dark.” So, as the mageborn will, Ged made his fear and regret into a song, a brief lament, halfsung, that was not for himself alone;..

Гед как мог высоко поднял свой посох. Свет стал непереносимо ярким, и этот мощный поток белого света поборол, разорвал древнюю тьму. В ослепительном сиянии Тень утратила всякое сходство с человеком. Она собралась в комок, съёжилась, ещё больше почернела и, наконец, поползла на четырёх когтистых лапах по песку, поднимая вверх слепую бесформенную морду. Когда они сошлись, в белом волшебном свете Тень стала абсолютно чёрной и поднялась в человеческий рост. Молча человек и Тень встретились лицом к лицу и остановились. Громким и ясным голосом разорвав вечную тишину, Гед произнёс имя Тени, и в тот же миг Тень своим лишённым губ и языка ртом произнесла то же самое слово Истинной Речи: Гед. И оба голоса слились в один. Гед протянул к ней руки, выронил посох и крепко обхватил её — ту чёрную часть собственного «я», которая тянулась ему навстречу. Свет и тьма встретились, соединились и слились воедино.

At that Ged lifted up the staff high, and the radiance of it brightened intolerably, burning with so white and great a light that it compelled and harrowed even that ancient darkness. In that light all form of man sloughed off the thing that came towards Ged. It drew together and shrank and blackened, crawling on four short taloned legs upon the sand. But still it came forward, lifting up to him a blind unformed snout without lips or ears or eyes. As they came right together it became utterly black in the white mage-radiance that burned about it, and it heaved itself upright. In silence, man and shadow met face to face, and stopped. Aloud and clearly, breaking that old silence, Ged spoke the shadow’s name and in the same moment the shadow spoke without lips or tongue, saying the same word: “Ged.” And the two voices were one voice. Ged reached out his hands, dropping his staff, and took hold of his shadow, of the black self that reached out to him. Light and darkness met, and joined, and were one.

	… в этом сражении Гед не проиграл и не выиграл, но, назвав Тень Смерти собственным именем, как бы соединил две половинки своей души — стал человеком, который, познав собственное «я», не может оказаться во власти иной силы и сам повелевает своей душой, а потому тратит жизнь только ради жизни и никогда — ради разрушения, боли, ненависти или воцарения тьмы.
	… Ged had neither lost nor won but, naming the shadow of his death with his own name, had made himself whole: a man: who, knowing his whole true self, cannot be used or possessed by any power other than himself, and whose life therefore is lived for life’s sake and never in the service of ruin, or pain, or hatred, or the dark.

	… они пробовали ловить рыбу, но, хоть и произносили заклятья, попадалось всё равно очень мало, потому что рыбы в Открытом Море не знают своих настоящих имён, а потому на заклятья не обращают особого внимания.
	… they fished, but even when they called out fisherman’s charms they caught very little, for the fish of the Open Sea do not know their own names and pay no heed to magic.

Перевод

И. А. Тогоева, 1991

О романе

	Вскоре после того как «Волшебник Земноморья» вышел в Англии, он получил отзыв в научно-фантастическом журнале, который назвал задачами книги быть «утешительной» и «успокаивающей». Ну, ладно, подумала я, если такое утешение — фальшь, если ободрение необоснованно; но заверения в том, что утешение и успокоение изначально ложны, необоснованно — глупо, мягкотело, нелепо, детски — сентиментальны? Разве писатели должны только угрожать, запугивать и угнетать читателей с беспощадной честностью: мы не имеем должного права предложить им какой-то комфорт мы, идущий от честности? Я написала рецензенту и рассказала ему всё, что думаю <…>. Он ответил, достаточно красиво, что он, конечно, не думал, что книга написана для детей. По-видимому, допустимо успокаивать или утешать детей, но не взрослых. Такое отношение, мне кажется, основано на странном понятии, что Рядовой Читатель так счастлив, так по-дурацки самоуверен, так тупо доверчив, что весь долг Рядового Писателя в том, чтобы убедить его, что жизнь трудна и полна горя, а утешения нет. Большинство взрослых, как я знаю, понимают, что жизнь трудна и полна горя; и они обращаются за подтверждением этого знания, и утешения, к искусству.
	Soon after A Wizard of Earthsea came out in England it received a review in a science-fiction periodical which took the book to task for being "consolatory" and "reassuring". Well, fair enough, I thought, if the consolation is false, if the reassurance is unwarranted; but are consolation and reassurance inherently false, unwarranted — foolish, soft, silly, childish — sentimental? Are we writers only to threaten, terrify, and depress our readers with our ruthless honesty: have we not as good a right to offer them whatever comfort we've come by honestly? I wrote the reviewer and told him what I thought <…>. He wrote back nicely enough saying that of course he hadn't been thinking of the book as being written for children. Apparently it is permissible to reassure or console children, but not adults. Such an attitude seems to me to be based on a strange notion that the Common Reader is so happy, so foolishly confident, so stupidly trustful, that the Common Writer's whole duty is to convince him that life is hard and full of grief and that there is no consolation. Most adults I know already know that life is hard and full of grief; and they look for both confirmation of this knowledge, and consolation for it, in art.
	— Урсула Ле Гуин, интервью

	Это такая чистая, такая кристальная, такая ясная история, что я почувствовал что-то вроде зависти. Действительно, это очень редкое состояние для профессионального читателя американской НФ!
	— Станислав Лем, письмо Урсуле Ле Гуин 22 июня 1972

• см. Послесловие Станислава Лема, 1976