Бей, барабан! (Драйзер)

«Бей, барабан!» (англ. Hey Rub-a-Dub-Dub) — сборник Теодора Драйзера 1920 года из 18 публицистических статей и 2 пьес с 1914-го. На русский язык переведены 3 из них.

Цитаты

	Природа — или бог — так же мало мешает торпеде, выпущенной подводной лодкой противника, продырявить беззащитный торговый пароход, как мало помогает она христианской подводной лодке, старающейся потопить языческий линкор. Природе, видимо, дела нет до христианства и христианской морали — и это крайне шокирует американца. Он приходит к заключению, что надо на какой-то срок отрешиться от своих прекрасных теорий и драться всеми доступными средствами <…>. Потребовалась мировая бойня, чтобы расколоть уютную раковину невежества и равнодушия, в которую с головой забрался американец. — перевод: Р. М. Гальперина
	Nature, or God, did not prevent the submarine from discharging a torpedo at an unarmed merchantman any more than it aided the firing of one from a Christian submarine at a pagan battleship. In short, Nature seemed to be without Christianity or Christian morals, and this shocked the American terribly. He found that he had to lay aside, for the time being anyhow, his fine-spun theories and fight in any way that he could <…>. But it took a world horror to crack the armor of smug, ignorant self-sufficiency which has covered the average American from crown to sole.
	— «О некоторых чертах нашего национального характера» (Some Aspects of Our National Character), 1920

	Те немногие подлинно великие мыслители, которых создала Америка — По, Уитмен и Твен, — у нас под запретом.
	The few genuine thinkers that America has thus far produced are taboo: Poe, Whitman, Twain.
	— там же

Жизнь, искусство и Америка

Life, Art and America), 1917; перевод: Т. А. Озерская

… вопреки американской конституции и пышным речам, произносимым по самым разнообразным поводам, любая обычная американская школа, любой колледж или университет столь же враждебен свободному развитию личности в подлинном значении этого слова, как всякая религия или секта. Им нужна не личность, им нужен механический слепок с какого-то не существующего в природе образца добродетелей, созданного то ли у нас в Америке, то ли ещё где-то, в соответствии с канонами христианского учения или какой-либо другой религиозной догмы. Если вы со мной не согласны, ознакомьтесь с проспектом или обращением, в котором излагаются цели и принципы того или иного американского колледжа или университета. <…> ни одна страна в мире, насколько мне известно, не проявляет такого необычайного, такого яростного упорства в своём стремлении применять десять заповедей на деле. <…> Не странно ли, однако, что финансовые и социальные преступления так легко уживаются у нас — по крайней мере в теории — с таким ханжеством в вопросах религии и пола, что этому трудно было бы поверить, не будь это вполне достоверно. Я не хочу сказать, что грабители и воры, которые немало потрудились над созданием наших многочисленных коммерческих и общественных предприятий, сами непременно отличались благочестием или пуританским целомудрием (хотя они очень часто старались производить такое впечатление), однако я решительно утверждаю, что в тех самых городах, штатах и государстве, где они расхищали и грабили, принято — всем вместе и врозь — в каждой строчке, в каждой фразе кричать о своей пресловутой нравственности. Почему? Мне кажется, что именно американец англосаксонского происхождения больше всех ратовал за религию и мораль как в печати, так и с трибуны, а вместе с тем, или, быть может, именно вследствие этого, не видел и не желал видеть, насколько его повседневные и вполне естественные для человека поступки противоречат его словам.

… in spite of the American Constitution and the American oratorical address on all and sundry occasions, the average American school, college, university, institution, is as much against the development of the individual, in the true sense of that word, as any sect or religion. What it really wants is not an individual but an automatic copy of some altruistic and impossible ideal, which has been formulated here or elsewhere under the domination of Christianity or some other ism. I defy you to read any American college or university prospectus or address or plea which concerns the purposes or ideals of these institutions and not agree with me. <…> no country in the world, at least none that I know anything about, has such a peculiar, such a seemingly fierce determination, to make the Ten Commandments work. <…> But an odd thing in connection with financial and social criminality is that it has been consistently and regularly accompanied, outwardly at least, by a religious and a sex-puritanism which would be scarcely believable if it were not true. I do not say that the robbers and thieves who did so much to build up our great commercial and social structures were in themselves always religious or puritanically moral from the sex point of view, although in regard to the latter they most frequently made a show of so being; but I do say that the communities and the States and the nation in which they were committing their depredations have been individually and collectively, in so far as the written, printed and acted word are concerned, most loud in their pretensions. Why? I have a vague feeling that it is the American of Anglo-Saxon origin only who has been most vivid in his excitement over religion and morals where the written, printed, acted or painted word was concerned, yet who at the same time, and perhaps for this very reason, was failing or deliberately refusing to see the contrast which his ordinary and very human actions presented to all this.

Американцы, независимо от происхождения, ни в моральном, ни в умственном отношении ничуть не лучше других людей, <…> однако по какой-то странной причине мы мним себя выше других. По существу же разница только в том, что наши предки, оказавшись, в силу не зависящих от них условий, изгнанниками, на своё счастье попали в страну молочных рек и кисельных берегов. Природа Америки была (да и по сей день остаётся) добра к одинокому чужестранцу, прибывшему сюда в поисках средств к существованию, а он, как видно, не замедлил приписать это трем вещам: во-первых — своей врождённой способности распоряжаться и управлять богатством; во-вторых — особому благоволению к нему господа бога; в-третьих — своей нравственности и своему превосходству над другими людьми (проистекающему, разумеется, из обладания богатством). Эта уверенность, поколебать которую ещё не представилось случая ни крупному финансовому потрясению, ни какому-либо стихийному бедствию или социальной катастрофе, помогает американцу пребывать в состоянии высокоромантического самообмана. Он продолжает считать себя в нравственном и интеллектуальном отношении существом высшего порядка, <…> и разве что какая-нибудь финансовая катастрофа, которая разразится в связи с ростом народонаселения и истощением материальных ресурсов, убедит его в том, что он не прав. Нет сомнения всё же, что рано или поздно он в этом убедится.

Your American of Anglo-Saxon or other origin is actually no better, spiritually or morally, than any other creature of this earth, <…> but for some odd reason he thinks he is. The only real difference is that, cast out or spewed out by conditions over which he had no control elsewhere, he chanced to fall into a land overflowing with milk and honey. Nature in America was, and still is, kind to the lorn foreigner seeking a means of subsistence, and he seems to have immediately attributed this to three things: First, his inherent capacity to dominate and control wealth; second, the especial favor of God to him; third, to his superior and moral state (due, of course, to his possession of wealth). These three things, uncorrected as yet by any great financial pressure or any great natural or world catastrophe, have served to keep the American in his highly romantic state of self-deception. He still thinks that he is a superior spiritual and moral being, <…> and nothing short of a financial cataclysm, which will come with the pressure of population on resources, will convince him that he is not. But that he will yet be convinced is a certainty.

Отношение к женщине, особенно в вопросах её нравственности, её чистоты, — наиболее примечательная черта нашего пуританства или фарисейства. Я не знаю народа, который бы так выспренне культивировал эротику, как американцы. Быть может, под влиянием легенды о непорочном зачатии <…> наш добрый американец, способный совершать <…> грязные финансовые преступления, <…> ухитряется вместе с тем смотреть на женщин, особенно на тех, что занимают более высокое, чем он, положение в обществе, как на неземных, ангельских созданий, обладающих добродетелями, не свойственными ни одному живому существу — мужчине, ребёнку или животному. Не важно, что в нашей стране, как и во всякой другой, царят обыкновенные земные страсти, что в наших городах и селениях целые, порой довольно обширные, кварталы населены жрицами Эроса и Венеры. Американец, способствуя процветанию домов терпимости, делает вид, что не знает об их существовании или об их назначении. Он сам, его приятели, его сыновья бывают там, но…

One of the interesting phases of this puritanism or phariseeism is his attitude toward women and their morality and their purity. If ever a people has refined eroticism to a greater degree than the American I am not aware of it. Owing to a theory of the doctrinaire acceptance of the Mary legend possibly, <…> the good American, capable of <…> gross financial crimes, <…> has been able to look upon most women, but more particularly those above him in the social scale, as considerably more than human—angelic, no less, and possessed of qualities the like of which are not to be found in any breathing being, man, woman, child or animal. It matters not that his cities and towns, like those of any other nation, are rife with sex; that in each one are specific and often large areas devoted to Eros or Venus. While maintaining them he is still blind to their existence or import. He or his boys or his friends go—but—

Мне кажется, что Америку лучше всего можно представить себе как царство шекспировского ткача Основы. А Основа, на мой взгляд, — это делец, наживший состояние усердной торговлей румянами или пудрой, молотилками или углём и оказавшийся вследствие этого, а также вследствие случайно выпавших на его долю привилегий, предоставляемых демократией, в положении советчика и даже диктатора, призванного решать вопросы, которые не только не всегда ему по плечу, но в которых он чаще всего ничего не смыслит, как, например, вопросы искусства, науки, философии, морали и общественных отношений. <…> Основа <…> не подозревал, что у него ослиные уши и что он не может изображать льва, ибо для этого недостаточно уметь рычать. У нас, в Америке, он восседает теперь на троне в роли льва и является в каком-то смысле олицетворением англосаксонского характера. <…> В сущности он просто невежественный ткач, превращенный «волшебством сна», некой грезой, именуемой Конституция, в рыкающего льва… в своём собственном воображении. Никто не смеет сказать, что это не так; такой человек будет изгнан из страны, выслан или сослан.

America I fear can be most aptly pictured as the land of Bottom the Weaver; and by Bottom I mean the tradesman or manufacturer who by reason of his enthusiasm for the sale of paints or powder or threshing machines or coal has accumulated wealth, and in consequence and by reason of the haphazard privileges of democracy, has strayed into a position of counsellor, or even dictator, not in regard to the things about which he might readily be supposed to know, but about the many things about which he would be much more likely not to know: art, science, philosophy, morals, public policy in general. <…> Bottom <…> unconscious of his furry ears and also of the fact that he does not know how to play the lion’s part; that it is more difficult than mere roaring. Here he is now, in America, enthroned as a lion, and in his way he is an epitome of the Anglo-Saxon temperament. <…> He is just a dull weaver really, made by this dream of our Constitution (“an exposition of sleep” come upon him) into a roaring lion—in his own estimation. No one must say that Bottom is not; he will be driven out of the country, deported or exiled.

Посмотрите хотя бы, что сталось под владычеством коммерции с нашим знаменем, оплотом наших священных свобод и духовной независимости — с американскими газетами. <…> разве мир ещё не знал советчика более пристрастного, злобного, всячески затемняющего и искажающего истину, нежели газета? Все интеллигентные и образованные люди давно уже перестали воспринимать газетные передовицы иначе, как пустую или напыщенную болтовню наёмных пособников торгашей, или, ещё того хуже, — обыкновенных невежд. <…> Политики, государственные деятели, владельцы универсальных магазинов, крупные финансисты и прочие влиятельные личности контролируют газеты, используют их в своих интересах, заставляют плясать под свою дудку.

Contemplate, if you please, what has happened to one of the shibboleths or bulwarks of our sacred liberties and intellectual freedom, i. e., the newspaper, under the dominance of trade. <…> are they not actually the darkest, the most misrepresentative, frequently the most biased and malicious guides in the world of the printed word? Newspaper criticism, like newspaper leadership, has long since come to be looked upon by the informed and intelligent as little more than the mouthings or bellowings of mercenaries or panderers to trade; or, worse still, rank incompetents. <…> Politicians, administrations, department stores, large interests and personalities of various kinds use or control or compel newspapers to do their bidding.

Если уж говорить об искусстве и интеллектуальном развитии личности, то вся беда нашей демократии в том, что даже самодержавие с его кастой титулованных бездельников открывает больший простор хотя бы для немногих избранников, желающих посвятить свой досуг искусству, а потому там имеется некое ядро или группа лиц, которые покровительствуют искусству, стремятся утвердить за ним, как и за литературой, его неотъемлемые права, отводят свободной человеческой мысли подобающее ей высокое место. Я не утверждаю, что наша демократия не породит когда-нибудь такого ядра или группы. <…> Но я говорю о состоянии искусства, общественных отношений и интеллектуального развития в Америке в наши дни.

Yet one trouble with a democracy, in so far as art and individual intelligence is concerned, as opposed to an autocracy with a line of titled idlers, is that the latter permits at least the gift of leisure and art indulgence to a few and there usually is a central force or group to foster art, to secure letters and art in their inalienable rights, to make of superior thought a noble and a sacred thing. I am not saying that democracy will not yet produce such a central force or group. <…> But I am talking about the mental, the social, the artistic condition of America as it is to-day.

И хотя мало-помалу средний американец начинает всё отчётливее постигать, какая острая борьба за существование идёт вокруг него, его вера в нелепые идеалы остаётся незыблемой. <…> И вот наш наивный американец, присваивая и подавляя со всею грубостью своих природных инстинктов, в то же самое время пишет восторженные пошлости насчёт братской любви, добродетели, нравственности, истины и прочее и тому подобное. И обе эти стороны его натуры, в зависимости от обстоятельств, находят отчасти своё выражение в неустанном стремлении всех американцев искоренять и улучшать. Ни одна страна в мире, не исключая даже Англии — прародительницы всех самых нелепых реформ, — не проявляет такой изобретательности в различных бессмысленных начинаниях, как наше отечество. У нас проводились поочерёдно кампании по обращению атеистов, по исправлению алкоголиков, развратников, падших женщин, финансовых громил, наркоманов, танцовщиц, театралов, читателей романов, декольтированных женщин и женщин, злоупотребляющих ношением драгоценностей, — словом, мы обрушивались на каждую слабость и каждое пристрастие, как только они начинали проявляться с недюжинной, а потому интересной с точки зрения человеческого характера, силой. В основе всех этих мероприятий лежит такая идея: человек, чтобы достичь совершенства, должен быть бесцветным, худосочным созданием, не способным ни на какой проступок или порок. А бурные воды житейского моря кипят вокруг, и грохот их отдается у него в ушах!

And although by degrees the average American is feeling more and more keenly the sharpening struggle for existence, yet his faith in his impossible ideals is as fresh as ever. <…> With one hand the naïve American takes and executes with all the brutal insistence of Nature itself; with the other he writes glowing platitudes concerning brotherly love, virtue, purity, truth, etc., etc. A part of this right or left hand tendency, as the case may be, is seen in the constant desire of the American to reform something. No country in the world, not even England, the mother of folderol reforms, is so prolific in these frail ventures as this great country of ours. In turn we have had campaigns for the reform of the atheist, the drunkard, the lecher, the fallen woman, the buccaneer financier, the drug fiend, the dancer, the theatergoer, the reader of novels, the wearer of low-neck dresses and surplus jewelry—in fact every taste and frivolity, wherever sporadically it has chanced to manifest itself with any interesting human force. Your reformer’s idea is that any human being, to be a successful one, must be a pale spindling sprout, incapable of any vice or crime. And all the while the threshing sea of life is sounding in his ears!

… словно осиный рой, налетают цензоры, чтобы совсем доконать искусство и литературу, которые почти утратили уже способность сопротивляться. По, Готорн, Уитмен и Торо поочерёдно подвергались насмешкам и глумлению со стороны невежественных американцев, пока мы сами не сделались посмешищем в глазах всего мира. <…> Когда выйдем мы, наконец, из пеленок, в которых держат нас нелепые предрассудки пуритан и их невежественных последователей, и станем взрослыми свободомыслящими людьми?

… comes a band of wasp-like censors to put the finishing touches on a literature and an art that has struggled all too feebly as it is. Poe, Hawthorne, Whitman and Thoreau, each in turn was the butt and jibe of unintelligent Americans, until by now we are well nigh the laughing-stock of the world. <…> When will we lay aside our swaddling-clothes, enforced on us by ignorant, impossible puritans and their uneducated followers, and stand up free-thinking men and women?