Американцы (Крылов, Клушин)

«Американцы» — комическая опера, написанная Иваном Крыловым в 1788 году и отредактированная Александром Клушиным в 1800.

Цитаты

	… меценат дарований и директор театра Александр Львович Нарышкин желал дать публике новую русскую оперу. — Исполняя волю моего начальника, которого благоволения ко мне врезаны в грудь мою, я хотел поправить «Американцев», и вылилось, что, кроме стихов, в ней не осталось ни строки, принадлежащей перу г. Крылова. — он немного отредактировал и стихи
	— Александр Клушин, предисловие

Действие первое

Фолет. Честь есть такая честь — по признанию философа Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда, которую всегда ставят за честь, чтобы иметь честь… Дон Гусман. Фолет! Это темно для самого европейца; а ты хочешь, чтобы американки… Фолет. Моя должность просветить их и доказать им, что в Мадриде, с помощию философии, более плутов, нежели в здешней стороне жителей. — явление 1

Цимара. Да разве очень весело жить у вас? Фолет. Так весело, что умрёшь со смеху. — Там ты видишь алебастровую головку; там продолговатую, подщекатуренную рожицу; там поджарого, тоненького, как ниточку, петиметрика; там такую манерную кралечку, что чуть буркалы мелькают из-под бровей; там знатность, богатство, чины… Цимара. Чины? — А кто они такие? Фолет. Это — это конфеты. Надобно только осторожно кушать, чтобы язык не проглотить. Сорета. У тебя также есть чины? Фолет. Пропасть! — разве ты забыла, что я Дон Фолет, Педрилло, Фердинандо, Кастиландо, Драбандо и чорт знает что! — 1

Фолет (особо). Если бы мне удалось сманить Сорету, это бы очень здорово было для меня. Такая красавица в Европе не жена, а золотая руда для мужа. Сорета (особо). Попробую уговорить его здесь остаться. (Ему.) Фолет! любишь ли ты меня? Фолет. Я, Соретушка? люблю, горю, киплю… Сорета. Ну, так останься жить у нас! Фолет. С вашими дикарями? — я со страха умру. Сорета. Не бойся; ты легко заслужишь их уважение. Фолет. Легко? а чем? вы народ непросвещённый, у вас надобно быть в самом деле умным, чтобы почитали умницей, и храбрым, чтобы почитали за храброго; а у меня сроду этой дряни в голове не бывало. Сорета. Я тебя научу, как землякам моим понравиться. Вставай, рано, ложись поздно, будь прилежен к охоте — вот и всё. Фолет. Спасибо! Этакая глупость мне в ум не приходила! Я гишпанец и люблю сидеть, поджав руки, целый век. <…> Сорета. Ты не находишь здесь упражнений: что ж я там буду делать? Фолет. Пропасть! — ничего! Сорета. Ничего? Я со скуки умру. Фолет. Пустое, моя кралечка; надобно на себя напустить только лень или одурь — и ничего не захочется делать. Сорета. Спасибо за вашу лень и одурь. Мне это совсем не нравится. Фолет. Всякая земля имеет свой обычай; у нас так это очень не худо. Наши женщины, как голландский сыр: чем более попорчены, тем более их любят. <…> Сорета. Послушай, Фолет: вы, европейские мужчины, трусливее наших женщин. (Уходит.) Фолет. Зато наша женщина не струсит десяти ваших мужчин. — 2

Фолет Весела ведь жизнь и в поле, А в Европе дорога. За поездку же в награду Земляки мои в досаду Прикуют мне там рога. Вздорить мне на перекоры, Делать брани, драки, ссоры — Переймёт Сорета там. А я, вместо чтобы злиться, Должен буду веселиться, И по моде тем хвалиться, Что женою мог подбиться В милость к модным господам. Сверх того, судьи иль воры, На происки денег скоры, То узнав, что я богат, Иль судом или обманом Познакомятся с карманом. <…> Я боюсь, чтобы мне прежде не закипеть на американском вертеле, нежели подружиться с дикарями. Они великие охотники до молоденького жаркого. — 3

Фолет. Надобно знать, что я вспыльчив и сердит, и если я сражусь, тогда пластом положу неприятеля; а потому-то профессор Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо всегда мне говаривал: сердись издали! — 4

Фолет. Уф! какая скотская темнота! <…> Я думаю, что лешие со всего света собрались сюда. — Истолкут они меня, как в ступе. <…> Дай мне, Соретушка, ручку поцеловать! (Целуя руку Ацема.) Какая нежная, мяконькая ручонка! не мадридской чета. Там как копчёные полотки. <…> Ацем. Это сумасшедший человек. Фолет. Послушай, американская харя! не нападай на моё сумасшествие. За него деньги платят. — 8

Фолет. Я боялся тебя оставить, ибо философ Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо именно говорит в аргументе о ретираде: «Когда бежишь, тогда и других тащи». <…> Сорета. Философы ваши такие же трусы, как и ты. Ты и теперь ещё дрожишь. Фолет. Конечно, дрожу; для того, что сразиться не с кем. — 9

Фолет. Соретушка! качнём без дальних обиняков в Мадрид. Я не охотник болтать одно и то же. Ты знаешь, что я тебя люблю столько же, как и ваше золото, и что эту любовь надобно побриллиантить, — то есть жениться. Сорета. А там что, Фолет? Фолет. А там — любовь научит, что там. Сорета. А там — ты меня оставишь. Фолет. Оставлю! — Я? Сорету! — Гишпанец, ученик Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда оставит жену, когда вся его философия, все его богатство состоит в прелестях его милой Сореты! О — 10

Фолет. Кругленькая Сорета! Дон Гусман. Я умру без тебя. Фолет. Я лопну, как брандер. — 10

Действие второе

Ацем. Подлый человек! Ты умел делать зло с бодростью и при малейшем наказании дрожишь от робости! <…> Американец добр, человеколюбив; но с гипшанцами — с чудовищами — самая благость делается фурией. — 3

Фолет. Итак, я буду изжарен, кругленькая Соретушка, и земляки твои всё то сожрут, что во мне есть хорошего и сочного? Чтобы дьявол их побрал с американским вкусом! Прости, мой дорогой Мадрид! Простите, все трактиры, где и пивал до храбрости и беспамятства! <…> Да что ж мне делать с такими скотами, которые не учили ни риторики, ни философии? — Чем можно растрогать тех, которые не умеют рассуждать ни obiective, ни subiective и которые в глаза не видывали Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда? Дон Гусман. Чорт возьми твоего Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда! Фолет. Не бранитесь, сударь! Нам очень худо, что его с нами нет. Он бы никогда не впал в заблуждение быть изжаренным. Если бы он не мог уговорить своим сиплым и величественным голосом всю эту американскую дрянь, по крайней мере он бы дал тягу с великим красноречием. <…> Дон Гусман. Нет ли с тобою ножа? Фолет. Да что вам в нём? — Всю Америку перочинным ножичком не перережешь. Американцы не гусиные перья. Дон Гусман. По крайней мере себя можем зарезать. Фолет. Себя? — Разве я воробей или голубь? — Покорно благодарствую! Философия говорит, что я мысленное животное, одарённое разумом, и, следственно, могу других резать, когда не струшу. <…> Ни слова более! — Мне надобно ещё покаяться прежде, нежели меня положат на сковороду. (Томным голосом.) Во имя философии и первого её основателя в Андалузии Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда каюсь и клянусь всеми силлогизмами и софизмами, что я был великий плут. Иного обокрал при солнечном сиянии, иного ободрал ночною порою, иного поддел наверную, призывая всегда в помощь философию и мудреца Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда. Кого развёл, кого сосватал — лгал, пил, плутовал, мошенничал. Простите меня! а я прощаю тех, которые со мною то же делали. <…> Дон Гусман (американцам). Друзья мои! Вы можете быть нашими спасителями. Возьмите этот кошелёк и отпустите нас. Фолет. Да, да, возьмите! Это очень здорово. С деньгами никогда желудок не болит. Американцы бросают кошелёк. Дон Гусман. Видишь ли, Фолет? И последнее наше средство ни к чему не служит. Фолет. Очень вижу, что они глупы, как лошади. В Мадриде можно бы было уйти за это из-под виселицы. — 4

Ах, как глупо умирать! Все болезни вдруг столкнулись. Простите, умираю, не угодно ль вам кому, Так умрём по дружбе вместе. — 5; из удалённого Клушиным

Ацем. Ельвира! прелести твои удерживают меч моего правосудия. Я согласен забыть поступок твоего брата и Фолета. Фолет. Меня будто со сковороды сняли. Правда твоя, великий Дон Цапато, Педрилло, Фердинандо, что я не буду изжарен! Разве со временем повесят. — 6

Дон Гусман (Ацему). Как! я соглашусь, чтоб моя сестра была твоею женою, чтобы она здесь осталась? Фолет (ему). Что вы это вздумали? я рад оставить здесь мать, жену, сестру, философию и даже всё — лишь бы только самому лыжи навострить. — 7

Фолет. Скажи мне, господин Ацем, <…> можно ли здесь просвещённой женщине остаться? Она умрёт от скуки. У вас нет ни карет, ни модных лавок, ни чепчиков, ни тюрбанов; а ты сам видишь, что это великая потеря для философии. Ацем. У нас есть то, что делает человека счастливым: сердце, добродетель, спокойствие. Фолет. Ты прав, господин неуч! (Дону Гусману.) Бросьте ему свою сестрицу, это небольшая дань, и оставайтесь здесь сами. Дон Гусман. Молчи! — Ацем! будь мне другом. Оставь Америку и поедем со мною в Европу. Я имею покровителей, я там силён. Ацем. Гусман! силён ли я, ты можешь спросить у тех, которые пали от руки моей. Дон Гусман. Если ты любишь храбрость, то у нас будешь иметь более случаю блеснуть ею. Там ты научишься истинному мужеству. Фолет. А я научу тебя играть на гитаре и плясать в присядку. Это очень не худо. Иногда можешь тряхнуть перед ротою. — Постой-ко, я тебе дам первый урок. (Ацем его не допускает.) А! не хочешь! ну, так я тебе предложу науки. Ацем. А что это такое науки? Фолет. Экий невежда! Науки — это прекрасная вещь, а особливо если учишься у Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда. Слушай: науки начинаются с ученья. Их можно назвать ключом или большой дорогой к познаниям: они ослепляют разум, открывают темноты, показывают блеск, когда темно, и темноту, когда светло, — они, словом, за одного битого дают двух небитых. — Понял ли? Уж подлинно науки! Ацем. И что потом? Фолет. Потом бросил книги, да взял карты — и ступай на все четыре стороны. — 7

Фолет (Дону Гусману). Что ты расхорохорился? Мы у дикарей, а не на парадном месте. Погодите. — Ваше могущество так же закипит, как и моя философия. <…> Я знаю все твои силлогизмы: первая посылка — пятьдесят палок; вторая — прибавь ему! ломай руки и ноги — вот те заключение. — 8

Дон Гусман. Мы тебе оставляем всю Америку. Фолет. Всю Америку? — подавай её сюда. Я выпишу тотчас Дона Цапата, Педрилла, Фердинанда — карты и кости — и осную лучшую академию. — 13

Ацем (Ельвире). Хотя Гишпания развратна, Тобою мне она приятна. — 13

Об опере

	… «Американцы» <…> одобрены г. Дмитревским, которого одобрение, по его познаниям, для меня не менее важно, как и академический аттестат, ибо опытом известно, что его вкус всегда согласен со вкусом просвещённой публики…
	— Иван Крылов, письмо П. А. Соймонову не ранее 2-й половины февраля 1789

Перед нами, конечно, литературная игра с известным сюжетом, который заново прокручивается перед зрителями и читателями. Это позволяет поддерживать лёгкое напряжение и, одновременно, постоянно обманывать зрительское и читательское ожидание. Крылов, как ему свойственно, доводит театральную условность пьесы до предела, не отменяя при этом серьёзности подтекста, но придавая ему новый иронический смысл. Образ шута Фолета создаёт игровую перекличку ещё с одним текстом — «Дон-Кихотом» Сервантеса <…>. Фолет явно ориентирован на Санчо Пансу, что придаёт его образу иное измерение, как придает дополнительный колорит всей «испанской» теме.

— Любовь Киселёва, «Некоторые особенности поэтики Крылова-драматурга (взаимоотношения с литературной традицией)»

По замыслу комическая опера «Американцы» представляла собой травести трагедии Вольтера «Альзира, или Американцы». Вольтеровские коннотации вообще очень сильны в опере Крылова: пороки европейской цивилизации раскрываются в ней через столкновение с наивным сознанием «дикарей»-американцев <…>. Вместе с тем, в постоянных ссылках комического персонажа Фолета на «философию» своего учителя, профессора с шутовским именем Дон Цапато Педрилло Фердинандо, пародируется одно из коренных убеждений «философского столетия» в непогрешимости ссылок на философские авторитеты и способности идей направлять мир на путь истины и добродетели. Руссоистская вера в исконную любовь «дикарей» к свободе и отвращение от цивилизации также подвергнута Крыловым испытанию: Ацем и Сорета покидают «дикую» Америку, легко променяв её на «развратную» Европу.

— Любовь Киселёва