Сцилла методологии и Харибда политики

«Сцилла методологии и Харибда политики» (польск. Scylla metodologii i Charybda polityki) — послесловие Ежи Яжембского к авторскому сборнику Станислава Лема «Мой взгляд на литературу. Размышления и очерки» 2003 года.

Цитаты

послесловие Ежи Яжембского к авторскому сборнику Станислава Лема «Мой взгляд на литературу. Размышления и очерки» 2003 года.

Среди помещённых [в сборнике] текстов наибольшую известность имела полемика Лема с Цветаном Тодоровым, корифеем французской теории литературы <…>. Этот удар, направленный в структурализм, попал болезненно и метко: хотя я знаю множество высказываний теоретиков, защищающих в этом споре Тодорова, но не было среди них ни одного, которое представило бы убедительные аргументы, опровергающие доводы Лема. Что интересно, расправившись с чужими попытками объединения языка науки с языком литературоведения, Лем представляет собственную в «Маркизе в графе»: он объединяет там именно теорию литературы с теорией игр. Женитьба этих двух идиом издавна, впрочем, увлекала писателя; в этой статье он разбирает только фрагмент открывающейся проблематики и одновременно демонстрирует мощь теоретической модели, которая — проектируя произведение выполняющее смоделированные в абстракции параметры — машинально описывает черты сочинения, существующего на самом деле, а именно творчества маркиза де Сада. Впрочем, этот флирт с теорией игр не кажется отказом от ранее сформулированных скептических тезисов.

Największy rozgłos miała wśród zamieszczonych tu tekstów polemika Lema z Tzvetanem Todorovem, bułgarskiego pochodzenia koryfeuszem francuskiej teorii literatury <…>. Ten cios wymierzony w strukturalizm trafiał dotkliwie i celnie: choć znam sporo wypowiedzi teoretyków broniących w tym sporze Todorova, nie było wśród nich żadnej, która przedstawiłaby przekonywujące argumenty obalające zarzuty Lema. Co ciekawe, rozprawiwszy się z cudzymi próbami łączenia języka nauki z językiem literaturoznawstwa, Lem przedstawia własną w Markizie w grafie: łączy tam mianowicie teorię literatury z teorią gier. Ożenek tych dwu idiomów od dawna zresztą pasjonował pisarza; w tym artykule omawia jedynie fragment odsłaniającej się tu problematyki, a jednocześnie demonstruje potencje teoretycznego modelu, który — projektując utwór spełniający wymodelowane w abstrakcji parametry — opisuje bezwiednie cechy dzieła istniejącego rzeczywiście, a mianowicie twórczości markiza de Sade’a. Ten flirt z teorią gier nie wydaje się zresztą sprzeniewierzeniem wcześniej formułowanym sceptycznym tezom.

Даже разрабатывая языки описания литературы, Лем всегда находится на её стороне, а не на стороне теории. Просто потому, что больше всего поражает его опыт чтения как эмпирический процесс, столкновение индивидуальности читателя с текстом, рождающиеся на этом поле соглашения — и неизбежные недоразумения. Таким читателем, внимательно приглядывающимся к автору в процессе писания, к себе самому над книгой, к другим читателям, к институтам литературной жизни как к инстанциям потребительским, решающим зачастую судьбу сочинения, будет Лем как литературный критик.

Nawet produkując języki opisu literatury Lem jest więc zawsze po jej stronie — a nie po stronie teorii. Po prostu dlatego, że najbardziej frapuje go doświadczenie lektury jako proces empiryczny, zderzenie osobowości czytelnika z tekstem, rodzące się na tym polu porozumienia — i nieuniknione nieporozumienia. Takim czytelnikiem przyglądającym się bacznie autorowi w procesie pisania, sobie samemu nad książką, innym czytelnikom, instytucjom życia literackiego jako instancjom odbiorczym, decydującym często o losie dzieła, będzie Lem jako krytyk literacki.

В литературно-критических текстах Лема есть и зерно неверия в «вневременную» ценность его суждений, ибо мы высказываемся всегда только в некоем здесь и сейчас, в такой, а не другой, ситуации и контекстах. В критике нет непоколебимой веры в «объективность» свойств сочинения и его эстетических ценностей, что проповедовали ученики Ингардена. Лем всегда говорит с позиции частной точки зрения и хотя свои суждения доносит решительно, и даже аподиктически, никогда не признает за собой права на высказывания с какой-то божественной перспективы, охотно признается в незнании тех или иных подробностей, то есть он всегда говорит от имени конкретного «я», погруженного в историю и личный или общественный опыт, никогда — от имени безличной методологии.

Jest więc w krytycznoliterackich tekstach Lema ziarno niewiary w wartość „ponadczasową” jego sądów, bo wypowiadamy się zawsze tylko w jakimś tu i teraz, w takiej a nie innej sytuacji i kontekstach. Nie ma w krytyku niewzruszonej wiary w „obiektywność” cech dzieła i jego estetycznych wartości, którą żywili uczniowie Ingardena. Lem mówi zawsze z partykularnego punktu widzenia i choćby swe sądy wygłaszał zdecydowanie, a nawet apodyktycznie, nigdy nie przyzna sobie prawa do wyrokowania z jakiejś boskiej perspektywy, chętnie przyzna się do niewiedzy w takiej czy innej szczegółowej kwestii, jednym słowem, mówi zawsze w imieniu konkretnego „ja”, zanurzonego w historii i jednostkowym czy społecznym doświadczeniu, nigdy — w imieniu bezosobowej metodologii.

	… заглавный очерк — это особенный текст, потому что формировался в три этапа, в 1977, 1980 и 1990 годах, когда автору приходилось разбираться с проблемами литературы и культуры в Польше. Эти три зонда, погруженные в польскую действительность и ставящие диагноз состояния дел, являются сегодня неоценимой записью перемен,..
	… tytułowy szkic: osobliwy to tekst, bo narastał w trzech etapach, w latach 1977, 1980 i 1990, kiedy autorowi przychodziło rozliczać się z problemami literatury i kultury w Polsce. Te trzy sondy zanurzone w rzeczywistość polską i przynoszące diagnozę stanu rzeczy są dziś nieocenionym zapisem przemian,..

Перевод

В. И. Язневич, 2009

Литература

Scylla metodologii i Charybda polityki // Lem Stanisław. Mój pogląd na literaturę. — Kraków: Wydawnictwo Literackie, 2003. — 507 s. — (Dzieła zebrane Stanisława Lema. Tom 24). — копия статьи на официальном сайте Лема.