Последний континент

«Последний континент» (англ. The Last Continent) — юмористический фэнтезийный роман Терри Пратчетта 1998 года, 22-й в цикле «Плоский мир», шестой в подцикле «Ринсвинд, Коэн и волшебники».

Цитаты

	В данной области Чудакулли преуспел ровно настолько же, насколько царь Ирод преуспел в строительстве детских площадок.
	Ridcully was to management what King Herod was to the Bethlehem Playgroup Association.

	… путь к решению всех проблем традиционно проходит через яремную вену соперника.
	… traditionally his route might be via your jugular.

— Ха, я помню, ещё в студенческие времена, — сказал профессор современного руносложения, — старик Глотяга по прозвищу Страшилла повел нас в экспедицию. Экспедиция была затеяна в целях поиска Потерянного Читального Зала. Три недели мы там бродили. Уже начали собственные башмаки грызть. — И как, нашли Потерянный Читальный Зал? — поинтересовался декан. — Нет, только останки предыдущей экспедиции. — И что? — Съели их башмаки.

'Hah, I remember when I was a student,' said the Lecturer in Recent Runes. 'Old "Bogeyboy" Swallett took us on an expedition to find the Lost Reading Room. Three weeks we were wandering around. Had to eat our own boots.' 'Did you find it?' said the Dean. 'No, but we found the remains of the previous year's expedition.' 'What did you do?' 'We ate their boots, too.'

	Алхимик отрежет собственную голову, если поверит, что это каким-то образом продлит ему жизнь.
	An alchemist would cut his own head off if he thought it'd make him live longer.

— Вернём его сюда с помощью волшебства. Как отправили, так и вернём. — Гм-м… Чтобы вернуть его непосредственно сюда, потребуются месяцы подготовки. Круг пятидесяти футов в диаметре — примерно таков будет разброс приземления в случае малейшей неточности. — И что? Отойдём подальше — и пускай приземляется где хочет. — Аркканцлер, вы, вероятно, не до конца меня поняли. Малейшее усиление шумового коэффициента при чудотворном переносе на неопределённое расстояние, помноженное на вращение Диска вокруг собственной оси, чревато тем, что переносимый объект практически наверняка… усреднится на площади по меньшей мере в пару тысяч квадратных футов. <…> Упомянутый мной круг — это вовсе не разброс его приземления. Кругом станет сам Ринсвинд.

'Bring him back by magic. We sent him there, we can bring him back.' 'Er . . . it'd take months to set it up properly, if you want him back right here,' said Ponder. 'If we get it wrong he'll end up arriving in a circle fifty feet wide.' 'That's not a problem, is it? If we keep out of it he can land anywhere.' 'I don't think you quite understand, sir. The signal to noise ratio of any thaumic transfer over an uncertain distance, coupled with the Disc's own spin, will almost certainly result in a practical averaging of the arriving subject over an area of a couple of thousand square feet at least, sir. <…> I mean he'll end up arriving as a circle. Fifty feet wide.'

	Благодаря своим масштабам [Незримый Университет] мог позволить себе содержать почти неограниченное число служащих. Сроки контрактов продлевались автоматически, а точнее, их и вовсе не было. Всё, что требовалось, это найти пустующую комнату, занять её и вовремя являться на обеды. Никто никого ни о чём не расспрашивал, разве что, если особенно не везло, приставали студенты.
	Because it was so big it could afford to have an almost unlimited number of staff on the premises. Tenure was automatic or, more accurately, non-existent. You found an empty room, turned up for meals as usual, and generally no one noticed, although if you were unfortunate you might attract students.

Смерть держал жизнеизмеритель Ринсвинда на своём письменном столе — подобно зоологу, желающему неотрывно наблюдать за особенно любопытным образчиком. Жизнеизмерители большинства людей имели стандартную форму, функциональную и соответствующую своему назначению, как считал сам Смерть. Их даже можно было назвать яйцеизмерителями, ведь песчинки являлись секундами человеческих жизней, а стало быть, все яйца были сложены в одну корзину. Но при взгляде на песочные часы Ринсвинда можно было подумать, что их произвёл на свет страдающий икотой и помещённый в машину времени стеклодув. Если судить по числу песчинок — а Смерть оценивал такие вещи с весьма высокой степенью точности, — Ринсвинд должен был умереть давным-давно. Но со временем стекло где-то искривилось, где-то вспучилось, поэтому песок зачастую тек в обратном направлении, а то и по диагонали. Ринсвинд перенёс такое количество магических ударов и его так часто швыряло во времени и пространстве (он лишь чудом не сталкивался нос к носу с самим собой, несущимся навстречу), что вычислить точную дату окончания его жизни было крайне трудно. Смерть был знаком с концепцией бессмертного, вечно обновляющегося, тысячеликого героя-победителя, но от комментариев по данному поводу воздерживался. С героями он встречался довольно часто, и, как правило, они были окружены трупами почти всех своих врагов. Оглядываясь по сторонам, герои ошалело вопрошали: «Какого чёрта, енто ктой-то меня?» <…> Но порой он задавался вопросом: если существует такой вечный герой, то, наверное, для равновесия должен существовать и вечный трус. Скажем, герой с тысячей сверкающих пяток.

Death had taken to keeping Rincewind's lifetimer on a special shelf in his study, in much the way that a zoologist would want to keep an eye on a particularly intriguing specimen. The lifetimers of most people were the classic shape that Death thought was right and proper for the task. They appeared to be large eggtimers, although, since the sands they measured were the living seconds of someone's life, all the eggs were in one basket. Rincewind's hourglass looked like something created by a glassblower who'd had the hiccups in a time machine. According to the amount of actual sand it contained — and Death was pretty good at making this kind of estimate — he should have died long ago. But strange curves and bends and extrusions of glass had developed over the years, and quite often the sand was flowing backwards, or diagonally. Clearly, Rincewind had been hit by so much magic, had been thrust reluctantly through time and space so often that he'd nearly bumped into himself coming the other way, that the precise end of his life was now as hard to find as the starting point on a roll of really sticky transparent tape. Death was familiar with the concept of the eternal, ever-renewed hero, the champion with a thousand faces. He'd refrained from commenting. He met heroes frequently, generally surrounded by, and this was important, the dead bodies of very nearly all their enemies and saying, 'Vot the hell shust happened?' <…> But he pondered whether, if this creature did exist, it was somehow balanced by the eternal coward. The hero with a thousand retreating backs, perhaps.

— ВОЗМОЖНО, БУДЕТ ПРОЩЕ, ЕСЛИ Я ЗАПРОШУ ИНФОРМАЦИЮ О БЕЗВРЕДНЫХ СУЩЕСТВАХ ВЫШЕНАЗВАННОГО КОНТИНЕНТА? Некоторое время они ждали в тишине. <…> в воздухе ленивыми нисходящими зигзагами летело что-то белое. Смерть подхватил одинокий листок. Внимательно ознакомившись с его содержанием, он на секунду перевернул бумажку — на тот случай, если что-то написано на обороте. <…> — «Отдельные овцы», — прочёл [он] вслух.

POSSIBLY IT WOULD BE SIMPLER IF I ASKED FOR A LIST OF THE HARMLESS CREATURES OF THE AFORESAID CONTINENT? They waited. <…> something white zigzagging lazily through the air. Finally Death reached up and caught the single sheet of paper. He read it carefully and then turned it over briefly just in case anything was written on the other side. <…> ' "Some of the sheep," ' [he] read aloud.

	— Он ошибся и в его левом башмаке однажды открылась подобная штуковина. Ему тогда пришлось нелегко. Когда твои ноги пребывают в разных измерениях, не больно-то побегаешь.
	'He made a mistake and got one of the things opened up in the left boot. Very tricky. You can't go walking around with one foot in another dimension.'

	Протерев глаза, он принялся обдумывать предстоящее действо, а именно: поимку и подчинение своей воле завтрака.
	He rubbed his eyes and contemplated the dismal task of subduing breakfast.

	На скале проявилось грубое изображение человека. Постепенно, открываясь слой за слоем, оно усложнялось, словно невидимая рука рисовала кости, органы, нервную систему… душу. Человек ступил на песок…
	A crude drawing of a man appeared on a rock. Gradually, layer by layer, it got more complex, as if the unseen hand was trying to draw bones and organs and a nervous system and a soul. And he stepped on to the sand

	Жизненно важно, чтобы как можно большая часть волшебника была закрыта, дабы не пугать девушек и лошадей. <…> Ну а чтобы отделить волшебника от его остроконечной шляпы, требуется приложить немало усилий и даже задействовать тяжелую технику.
	It is vitally important that as large an amount of wizard as possible is covered, so that timid people and horses are not frightened. <…> Also, it takes heavy machinery to part a wizard from his pointy hat.

	Неподалёку в воздухе висело окно, сквозь которое виднелся прямоугольник ванной комнаты. Заподозрив это инженерное решение в непрочности, аркканцлер на всякий случай подпер окно палкой. Из пришпиленной к раме записки сразу становилось понятно, что автор послания очень тщательно подбирал слова: «Диревяшку не убирать. даже штобы праверить, что будет. ЭТО КРАЙНЕ ВАЖНО!»
	In the middle distance was the window. It hung in the air, a simple square into a shadowy room. The Archchancellor hadn't trusted the window catch and had propped up the window with a piece of wood. A warning label pinned to it showed that some thought had gone into the wording: 'Do not remove this wood. Not even to see what happens. IMPORTANT!'

	Говорят, в пустыне хватает сытной и питательной еды. Главное — знать, где искать. Как раз об этом и размышлял Ринсвинд, извлекая из норки тарелку с кусками шоколадного торта. Торт был посыпан кокосовой крошкой.
	It is often said about desert environments that there is in fact a lot of nutritious food around, if only you know what to look for. Rincewind mused on this as he pulled a plate of chocolate-covered sponge cakes from their burrow. They had dried coconut flakes on them.

	Волшебник без шляпы — это всего-навсего человек в наряде сомнительного вкуса. Волшебник без шляпы просто никто.
	A wizard without a hat was just a sad man with a suspicious taste in clothes. A wizard without a hat wasn't anyone.

	… её губы можно было использовать в качестве линейки.
	… you could use her lips as a ruler.

Волшебник, который своим полыхающим энергией посохом направо-налево крушил страшнейших монстров, пришельцев из далёкого региона вселенной, — такой волшебник, взявшись не с того конца за перьевую пылеубиралку (или как оно там называется?), мог серьёзно пораниться. Но по одному слову госпожи Панариции бельё стиралось, а носки штопались. (Всё дело в том, что у волшебников в генном коде недостаёт так называемой ДХ-хромосомы. Исследователи феминистского уклона, тщательно проанализировав её, установили, что данная хромосома отвечает за способность выявлять скопившиеся в стоке раковины остатки еды до того, как развивающаяся там жизнь изобретёт колесо.)

A wizard who could wield a staff crackling with power against dreadful monsters from some ghastly region was nevertheless quite capable of picking up a feather duster by the wrong end and seriously injuring himself with it. At Mrs Whitlow's whim people's clothes got washed and socks got darned. (Wizards lack the HW chromosome in their genes. Feminist researchers have isolated this as the one which allows people to see the washing-up in the sinks before the life forms grow-ing there have actually invented the wheel.)

	В тенёчке неподалёку, на бревне, восседала, обмахиваясь большим листом, госпожа Панариция. Это зрелище что-то всколыхнуло в главном философе. Он не знал, что именно, но некоторые детали — например, сопровождающий движения домоправительницы волнующий скрип — заставляли его сердце тоже скрипеть и биться быстрее.
	Mrs Whitlow was sitting on a log in the shade, fanning herself with a large leaf. The sight stirred things in the Senior Wrangler. He was not at all sure what they were, but little details like the way something creaked when she moved twanged bits of the Senior Wrangler as well.

— Как-то неправильно. Мир уже закончен, и тут появляется кто-то, у кого руки чешутся, и — раз! Поверх всего, как блин, шлепается новый континент. — Такое случается сплошь и рядом, друг, — ответил Скрябби. — Чертовски часто. И кстати, что в этом плохого? Если один создатель оставляет за собой гигантские пустые океаны, почему бы кому-нибудь другому их не заполнить, а? Незамыленный глаз, свежие идеи, новый подход — от этого миру только польза.

'Well, it's not like, you know, building on over the stables, is it?' said Rincewind. 'Someone just wanders along when a world's all finished and slings down an extra continent?' 'Happens all the time, mate,' said Scrappy. 'Bloody hell, yeah. Why not, anyway? If other creators go around leaving ruddy great empty oceans, someone's bound to fill 'em up, right? Does a world good, too, having a fresh look, new ideas, new ways.'

	… признаки, которые безошибочно выдавали в нём гнома. Подбородок, словно созданный для дробления орехов, застывшее на лице выражение вечной свирепости и некая ядроголовость, заставляющая предположить, что обладатель таковой головы без малейших колебаний будет таранить ею все стоящие на пути стены.
	… [he] was a dwarf. <…> little ways that you could tell. There was the chin that you could break coconuts on, the fixed expression of ferocity, and the certain bullet-headedness that meant its owner could go through walls face first.

	… [она] элегантно ела банан — фокус не из простых.
	… [she] was daintily eating a banana, a feat which is quite hard to do.

	В магии Ринсвинд был, мягко скажем, не силён. Лучше всего у него получались проклятья типа: «Да попасть тебе хоть раз в жизни под проливной дождь и без зонта» или «Да потерять тебе что-нибудь совсем неценное, а потом долго-долго искать, тогда как оно будет лежать у тебя прямо под носом».
	Rincewind <…> wasn't at all sure what had happened. He wasn't any good at magic, that he knew. The only curses of his that stood a chance of working were on the lines of 'May you get rained on at some time in your life,' and 'May you lose some small item despite the fact that you put it there only a moment ago.'

	— С гномьим хлебом любой кишащий чертовскими акулами океан одолеешь, — кивнул Безумный. — Кабы не этот хлебец, мы б… — …Не забили всех тех акул до смерти? — А ты, гляжу, знаешь толк в хлебе насущном!
	'That's what kept us going across thousands of miles of shark-infested ocean,' said Mad. 'If we hadn't had that sack of dwarf bread we'd—' '—never have been able to club the sharks to death?' said Rincewind. 'Ah, you're a man who knows your breads.'

	Думминг расслабился. Он повёл себя как человек, который без всякого для себя вреда падал целых сто футов, на основании чего заключил, что оставшиеся до земли несколько дюймов тоже будут простой формальностью.
	This may have been what caused Ponder to act like the man who, having so far fallen a hundred feet without any harm, believes that the last few inches to the ground will be a mere formality.

	Есть такой особый вид менеджера, он известен своим девизом «Моя дверь всегда открыта!». И лучше сдохнуть под забором, прикрывшись собственным резюме, чем работать под началом подобного человека.
	There's a certain type of manager who is known by his call of 'My door is always open' and it is probably a good idea to beat yourself to death with your own CV rather than work for him.

	Анк-морпоркское пиво всегда имело характерный привкус, о происхождении которого вы старались не задумываться. Оно было настолько густым, что последние полдюйма осадка можно было есть ложкой.
	Ankh-Morpork beer was technically ale, that is to say, gravy made from hops. It had texture. It had flavour, even if you didn't always want to know what of. It had body. It had dregs. You could eat the last half-inch of it with a spoon.

	Запершись в своей комнатушке, казначей мирно существовал на протяжении долгих лет, складывая себе и умножая, в то время как за дверью его кабинета вовсю вычитали и делили. Всё это происходило в те насыщенные и волнительные времена, когда убийство конкурента было наиболее предпочтительным и вполне законным средством продвижения по служебной лестнице…
	The Bursar <…> had indeed survived many otherwise exciting years by locking himself in a room somewhere and conscientiously adding up, while some very serious division and subtraction was going on outside. Those were still the days when magical assassination was still a preferred and legal route to high office…

	— Читай по губам! — Усы мешают. — В таком случае читай по бороде!
	'Read my lips!' 'Your moustache is in the way.' 'Read my beard, then!'

	Одним словом, всё было вполне прилично. Но странное дело, общее впечатление складывалось совершенно обратное. Похожего эффекта госпожа Панариция достигла бы, прикрывшись фиговым листком шести футов шириной. Он всё равно остался бы фиговым листком.
	In short, it was a very proper item of clothing. But it looked as if it wasn't. It was as if Mrs Whitlow was wearing a figleaf six feet square. It was still just a figleaf.

— Это очень нелегко — создать молнию. Гораздо проще выждать, когда она сама ударит в какого-нибудь бедолагу, а потом грозно так, громоподобным голосом сказать из облаков: мол, сам виноват, ибо как грешник. Наверняка он хоть раз в жизни да провинился… — Бог опять высморкался. — На самом деле всё это очень угнетает. Но, думаю, началось всё с того, когда я попытался вывести легковоспламеняемую корову. <…> Огненные жертвоприношения. Люди приносили нам жертвоприношения. А коровы, видишь ли, не очень-то хорошо горят. По природе они довольно сырые создания <…>. Честно сказать, я никогда не мог взять в толк, зачем всё это надо. Все эти вопли из облаков, кары небесные… Ну и чего этим можно добиться? А хуже всего… <…> Стоило только прекратить яриться и насылать небесные кары, как люди уходили от тебя и начинали молиться другому богу.

'Very hard thing to steer, lightning. Mostly we waited until a thunderbolt happened to hit some poor soul and then spake in a voice of thunder and said it was his fault for being a sinner. I mean, they were bound to have done something, weren't they?' The god blew his nose again. 'Quite depressing, really. Anyway . . . I suppose the rot set in when I tried to see if it was possible to breed a more inflammable cow. <…> Burnt offerings, you see. Cows don't actually burn all that well. They're naturally rather soggy creatures <…>. I really couldn't see the point of the whole business, to tell you the truth. Shouting, smiting, getting angry all the time . . . don't think anyone was getting anything out of it, really. But the worst part . . . <…> The worst part was that if you actually stopped the smiting, people wandered off and worshipped someone else.'

	— … нет ничего более опасного, чем бог, у которого куча свободного времени…
	'… there's nothing more dangerous than a god with too much time on his hands—'

	—… опера. <…> — Это когда, <…> чтобы сказать, как тебе плохо, нужно использовать не меньше девяноста трёх слов?
	'… opera house.' <…> 'That's <…> ninety-three words for being sick?'

	Как и большинство высокоразумных созданий, он всё время искал, кого бы пнуть.
	Usually this involved finding something to kick, as is the case with most sapient creatures.

	Упасть с этого [скакуна] можно было, лишь загодя вырыв в земле яму.
	The only way you could fall off would be to dig a hole in the ground first.

	… люди, похожие на госпожу Панарицию, <…> как ни странно, приписывают так называемым дикарям поведение, обычно характерное для людей полностью одетых, и зачастую в мундиры.
	… people like Mrs Whitlow <…> are implying the kind of behaviour more generally associated, oddly enough, with people wearing a full suit of clothes, often with the same insignia.

	Стоило ему хоть на миг забыться и опустить ноги, как Снежок продолжал путь без него, так что ему приходилось забегать вперёд и принимать позу крокетных ворот, дожидаясь, когда Снежок в него попадёт.
	If he forgot for a second and lowered his legs, Snowy went on without him, and this meant that he had to run ahead and stand there like a croquet hoop until he caught him up.

	Он был ближайшим родственником коалы <…>. Самой примечательной деталью внешности падучего медведя был его зад — толстый и с хорошей прослойкой, обеспечивающей максимальное сотрясение жертве с минимальным потрясением для медведя. Первый удар оглушал жертву, она падала без сознания, после чего вся честная медвежья компания могла спокойно ужинать.
	It was a close relative of the koala <…>. The drop-bear's most notable feature was its posterior, thick and heavily-padded to provide the maximum shock to the victim with the minimum shock to the bear. The initial blow rendered the prey unconscious, and then the bears could gather round to feed.

Волшебники, столкнувшись с опасностью, сразу начинают спорить: с какой именно опасностью они столкнулись? И к моменту достижения консенсуса опасность или доходит в своём развитии до такого состояния, когда альтернативы очень и очень чётко обозначены, так что остаётся либо уцепиться за одну из них, либо погибнуть, — или ей становится скучно и она отправляется на поиски клиентов позанятнее. Даже у опасностей есть гордость.

Wizards, when faced with danger, would immediately stop and argue amongst themselves about exactly what kind of danger it was. By the time everyone in the party understood, either it had become the sort of danger where your options are so very, very clear that you instantly take one of them or die, or it had got bored and gone away. Even danger has its pride.

	Волшебники думают не словами и не картинками, а книгами…
	Wizards think in terms of books…

С помощью одного-единственного кота и пары янтарных палочек он добился того, что волосы у казначея встали дыбом, а пальцы так и трещали от искр. И как же коллеги приняли его совершенно разумный план запрячь тысячу котов в огромное колесо, которое при вращении будет тереться о сотни янтарных палочек? Они наложили на исполнение замысла вето! На идиотском основании, что работа механизма будет сопровождаться слишком сильным шумом.

He made the Bursar's hair stand on end and sparks crackle out of his finger, and that was by using only one cat and a couple of amber rods. His perfectly reasonable plan to use several thousand cats tied to a huge wheel that would rotate against hundreds of rods had been vetoed on the ridiculous grounds that it would be too noisy.

	Смущение, огромное и розовое, заполонило всё вокруг. Если бы оно было сделано из камня, то в нем можно было бы высечь огромные, тайные и алые, как розы, города. <…> Волшебники внезапно затихли, почувствовав своим волшебным чутьём, что появление госпожи Панариции именно в этот момент равносильно включению нагревательной спирали в плавательном бассейне жизни.
	Embarrassment filled the air, huge and pink. If it were rock, you could have carved great hidden rose-red cities in it. <…> The wizards went suddenly quiet, sensing in their wizardry minds that the introduction of Mrs Whitlow at this point was an electric fire in the swimming pool of life.

	Согласно понятиям госпожи Панариции, боги были существами социально приемлемыми — по крайней мере, если у них наличествовала человеческая голова и они были одеты. Боги котировались чуть выше первосвященников и примерно наравне с герцогами.
	In Mrs Whitlow's book, gods were socially very acceptable, at least if they had proper human heads and wore clothes; they rated above High Priests and occupied the same level as Dukes.

— Действительно, что это я, откуда вам знать о Квинте, — согласился бог. — В этом-то всё и дело. Города как такового было совсем немного. Так, поселение, большей частью слепленное из грязи. Как я это называю. А потом она, конечно, превратилась в керамику. — Он обратил к слушателям сокрушённое лицо. — У вас, думаю, такое тоже бывает… Ну, дни, когда кидаешься на всех подряд. <…> Удар грома — гораздо громче предыдущего — проделал прямо у двери пещеры глубокую расселину. — Стыдно-то как! Не знаю, куда глаза девать! — воскликнул бог. — Боюсь, это все моё подсознание. — Может, тебе стоить пройти курс лечения от преждевременного огнеизвержения?

'Yes, I suppose you wouldn't have,' said the god. 'That's the whole point, really. It wasn't much of a city. It was mostly made of mud. Well, I say mud. Afterwards, of course, it was mainly ceramics.' He turned a wretched face to them. 'You know those days you get when you just snap at everyone?' <…> A much bigger thunderbolt blew a hole in the floor near the cave entrance. 'Oh dear, where can I put my face?' said the god. 'It's all subconscious, I'm afraid.' 'Could you get treatment for premature incineration?'

	— Неподалёку отсюда по вращению Диска как раз поднимается новый континент. Почуяв таких размеров сушу, лодка двинется прямиком туда.
	'There's a new continent going up turn wise of here. The boat'll probably head straight for a landmass that size.'

	… ничто так эффективно не разрешает все проблемы, как хорошее большое эго.
	… most things can be resolved by a sufficiently large ego.

	Он очнулся, вздрогнув от ужаса. Что-то мерзкое заползло к нему в рот, но когда он понял, что это его собственный язык, легче не стало.
	He woke up shivering. Something horrible had crawled into his mouth, and it was no great relief to find out that it was his tongue.

Любой опытный путешественник очень быстро познает одну простую истину: так называемых «местных деликатесов» следует избегать всеми возможными средствами. На самом деле данный термин толкуется достаточно просто: предлагаемое вам блюдо настолько отвратительно, что обитатели всех прочих мест скорее отгрызут собственную ногу, чем станут это есть. И тем не менее радушные хозяева продолжают предлагать своё угощение всякому заезжему гостю: «Прошу, угощайтесь, это собачья голова, фаршированная гнилой капустой и свиными носами, — наш местный деликатес».

Any seasoned traveller soon learns to avoid anything wished on them as a 'regional speciality', because all the term means is that the dish is so unpleasant the people living everywhere else will bite off their own legs rather than eat it. But hosts still press it upon distant guests anyway: 'Go on, have the dog's head stuffed with macerated cabbage and pork noses — it's a regional speciality.'

	… из [суповых] глубин что-то поднялось. Какое-то мгновение Ринсвинд думал, что это маленькая акула. Плеснув по поверхности, нечто опять ушло в глубину, и суповые волны с бульканьем сомкнулись. — А это что такое? — Плавучий мясной пирог, — подсказал караульный.
	… something rose out of the depths. For a moment Rincewind thought it was a very small shark. It bobbed to the surface and then settled back down, while the soup slopped over it. 'What was that?' 'Meat pie floater,' said the warder.

	— ПЕРЕД ТЕМ КАК ЧЕЛОВЕК УМРЁТ, ВСЯ ЖИЗНЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПРОХОДИТ У НЕГО ПЕРЕД ГЛАЗАМИ. СОБСТВЕННО, ЭТОТ ПРОЦЕСС И НАЗЫВЕТСЯ «ЖИЗНЬЮ». — ирония над известным штампом
	PEOPLE'S WHOLE LIVES DO PASS IN FRONT OF THEIR EYES BEFORE THEY DIE. THE PROCESS IS CALLED 'LIVING'.

Планет было две, и они вращались по орбите вокруг казначеевой головы на высоте пары дюймов. Как это часто случается с магическими феноменами, планеты в полной мере обладали виртуальной нереальностью и без труда проходили как сквозь друг друга, так и сквозь голову казначея. А ещё они были полупрозрачными. — Силы небесные, да это же Магрупов Синдром в чистом виде! — изумился Чудакулли. — Церебральная манифестация. Самый верный признак. Вернее канарейки в шахте.

There were two [planets], orbiting his head at a height of a few inches. As was so often the case with magical phenomena, they possessed virtual unreality and passed unscathed through him and one another. They were slightly transparent. 'Oh dear, Mugroop's Syndrome,' said Ridcully. 'Cerebral manifestation. Better than a canary down a coalmine, a sign like that.'

Когда-то, давным-давно, слова «волшебник» и «война» считались однокоренными. Официальная же и повсюду пропагандируемая цель существования Незримого Университета заключалась в том, чтобы служить своего рода грузом на стреле всемирной магии, — дабы та раскачивалась с величественным размахом предсказуемого и управляемого маятника, а не вертелась с убийственной целенаправленностью шипастой палицы. Волшебники не разили друг друга огненными шарами из укреплённых твердынь. Вместо этого они сражались словесно, язвя друг друга колкостями и споря по поводу интерпретации протоколов факультетских собраний. И уже давно они с огромным удивлением обнаружили, что получаемое от этого злобное наслаждение ничуть не уступает тому, которое испытывают участники более «реальных» боёв. Затем наступало время обильного ужина, а после хорошей еды и отличной сигары даже самый бешеный Тёмный Властелин размякнет и начнёт обниматься с сотрапезниками, в особенности если те предложат ему «еще капельку бренди».

Once upon a time the plural of 'wizard' was 'war'. But the great, open ingenious purpose of UU was to be the weight on the arm of magic, causing it to swing with grave majesty like a pendulum rather than spin with deadly purpose like a morn-ingstar. Instead of hurling fireballs at one another from fortified towers the wizards learned to snipe at their colleagues over the interpretation of Faculty Council minutes, and long ago were amazed to find that they got just as much vicious fun out of it. They consumed big dinners, and after a really good meal and a fine cigar even the most rabid Dark Lord is inclined to put his feet up and feel amicable towards the world, especially if it's offering him another brandy.

	… в Анк-Морпорке <…> принято завязывать узелки на носовых платках, как бы на память. А в этой жаркой стране носовых платков не было, поэтому её жители завязывали в узелки собственные мысли.
	… [in] Ankh-Morpork <…> people tied a knot in their handkerchief to remind them of things. Out in the hot country there weren't any handkerchiefs, so people tied a knot in their thoughts.

	Да-Пнут-Меня-В-Заледеневшую-Дырку Достабукки, <…> Подавись-Мною-Собственные-Дети Достабль-Стабль. <…> В какой бы уголок мира ни заносило [Ринсвинда], из туземной первородной глины неизменно вылезал какой-нибудь скользкий тип, предлагающий ему местный деликатес.
	May-I-Be-Kicked-In-My-Own-Ice-Hole Dibooki, <…> Swallow-Me-Own-Blowdart Dlang-Dlang. <…> Everywhere in the world, someone turned up out of some strange primal mould to sell him a really dreadful regional delicacy.

Иногда встречается и рыба-плюс-чипсы, где рыба — нечто большее, чем белая замазка в панировочных сухарях, а чипсы не настолько острые, чтобы ими можно было бриться. И бывают сосиски в тесте, чья общность с мясным продуктом не ограничивается одной лишь розоватостью <…>. Но весь фокус в том, что людей можно приучить к тому, чтобы они питались исключительно по поваренной книге, которую мог бы написать Макивелли, и никакую иную еду не признавали.

There are fish 'n' chips where the fish is more than just a white goo lurking at the bottom of a batter casing and you can't use the chips to shave with. There are hot dog fillings which have more in common with meat than mere pinkness <…>. It's just that people can be trained to prefer the other sort and seek it out. It's as if Machiavelli had written a cookery book.

	Бильярдным шаром Ринсвинд прокатился через толпу и ловко вписался в лунку переулка.
	Rincewind could run through a crowd like a ball on a bagatelle board, and always got an extra go.

	Во рту был такой вкус, словно там совсем недавно плавили олово. — у Пратчетта трюизм «лизал оловянную ложку», курсивом — оригинальность Жужунавы и Жикаренцева
	His mouth tasted as though he'd been sucking a tin spoon.

	Волшебники привыкли жить в атмосфере, в которой разящее слово наносит много больше вреда, чем волшебный меч. Они знали, что правильно составленный циркуляр бьёт не хуже огненного шара, зато куда дольше.
	The wizards had spent a lot of time in an atmosphere where a cutting remark did more damage than a magic sword and, for sheer malign pleasure, a well structured memo could do more real damage than a fireball every time.

	— Именно, Задница На Два Стула! Самое время перейти на личности! В Университете недаром говорят, что у всякого, кому не повезёт идти следом за тобой, начинается морская болезнь! <…> Воздух вокруг волшебников трещал. Волшебник в дурном настроении притягивает магию, как переспелое яблоко — мух.
	'Absolutely, Two-chairs! Let's have some personal remarks! We always said that walking behind you made people seasick!' <…> The air crackled around the wizards. A wizard in a foul temper attracts magic like overripe fruit gets flies.

	— А как вообще отличить [акулу от тунца]? — послышался голос главного философа. — Можно по пути в пищевод попробовать пересчитать зубы, — пожал плечами Думминг. По крайней мере, они перестали швыряться друг в друга магией. Можно изъять волшебников из Незримого Университета, но изъять Незримый Университет из волшебников невозможно.
	'How can you reliably tell the difference [between shark and tuna]?' said the Senior Wrangler. 'You could count their teeth on the way down,' sighed Ponder. But at least no one was throwing magic around any more. You could take the wizards out of Unseen University, but you couldn't take the University out of the wizards.

	— Я за то, чтобы покинуть корабль, — произнёс декан. — Зачем? — поинтересовался заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Чтобы поближе познакомиться с акулами? — Это вторая проблема, — ответил декан. — И то верно, — поддержал Думминг. — В случае чего всегда можно будет проголосовать за то, чтобы покинуть акулу.
	'I move that we abandon ship,' said the Dean. 'What for?' said the Chair of Indefinite Studies. The sharks?' 'That is a secondary problem,' said the Dean. 'That's right,' said Ponder, 'we can always vote to abandon shark.'

	— Что ж, устраиваясь на эту работу, она знала, на что идёт, — философски заметил декан. — Что? — воскликнул главный философ. — Ты хочешь сказать, что, нанимаясь на работу домоправительницой, следует принимать во внимание вероятность быть съеденной акулой у берегов неведомого континента за много тысяч лет до того, как ты появилась на свет?
	'Well, she knew the risks when she got the job,' said the Dean. 'What?' said the Senior Wrangler. 'Are you saying that before you apply for the job of housekeeper of a university you should seriously consider being eaten by sharks on the shores of some mysterious continent thousands of years before you are born?'

	В детстве Думминг не особо увлекался спортивными играми, хотя играл с другими ребятами и принимал активное участие во всех их играх, таких как «толкни-тупса-в-крапиву» или «привяжем-думминга-к-дереву-а-сами-пойдём-по-домам-чай-пить»…
	Ponder <…> did never been much of a one for sports when he was a boy, but he remembered playing with the other local lads and joining in all their games, such as Push Poncy Stibbons Into the Nettles or Tie Up Stibbo and Go Home for Tea…

	— Мне не впервой будет незаметно проникнуть на корабль! Там я затаюсь, потом, когда он выйдет в море, начну блевать, меня найдут, вышвырнут за борт, я два дня буду плавать в гнилой бочке и ловить бородой планктон, но затем доберусь до какого-нибудь атолла, заговорю зубы кораллам, проберусь внутрь и буду жить там припеваючи, питаясь одним ямсом!
	'I know how to stow away, throw up, get discovered, be thrown over the side, stay afloat for two days by clinging on to an old barrel and eating plankton sieved through my beard, carefully negotiate the treacherous coral reef surrounding an atoll and survive by eating yams!'

	Ринсвинд <…> всегда считал, что главное — бежать не куда, а откуда. Он так набил в этом руку (точнее, ногу), что мог бы написать мемуары под заглавием «Побег из Откуда».
	Rincewind <…> had always been the foremost exponent of the from rather than the to of running. He could have written 'The From of Running'.

	Разумеется, можно привести массу доводов в пользу кожаной одежды. Она ноская, практичная, не требует большого ухода. Некоторые, вроде Коэна-варвара, настолько ценили эти её свойства, что впоследствии, чтобы снять набедренную повязку, были вынуждены прибегать к услугам кузнеца.
	You could make a lot of arguments in favour of leather. It was long-lasting, practical and hard-wearing. People like Cohen the Barbarian found it so hard-wearing and long-lasting that their old loincloths had to be removed by a blacksmith.

	Что-то сверкающее пролетело над его головой и приземлилось на булыжники между ним и стражниками. Предмет походил на стол в вечернем платье, и у него были сотни ножек. На высоких каблуках. — см. ниже продолжение
	Something brilliant passed over his head and landed on the cobbles between him and the guards. It looked rather like a table wearing an evening dress, and it had hundreds of little feet. They were wearing high heels.

	— А знаете, я по-прежнему считаю, что всем нам предоставлена ценнейшая возможность, — заявил Чудакулли. — Что верно, то верно, — буркнул декан, усаживаясь. — Не всякому выпадает шанс умереть от голода на унылом и бесплодном континенте за тысячи лет до собственного рождения. Нам ни в коем случае нельзя опозориться.
	'You know, I still think it would help if we thought of all this as a valuable opportunity,' said Ridcully. That's true,' said the Dean, sitting up. 'It's not many times in your life you get the chance to die of hunger on some bleak continent thousands of years before you're born. We should make the most of it.'

	На невысоком склоне образовался козырёк, защищавший от дождя участок гладкой вертикальной поверхности скалы. В Анк-Морпорке на этом пятачке уже давно не осталось бы пустого места от плакатов, листовок и граффити, и даже если кому-то пришло бы в голову снести скалу, культурный слой рекламы всё равно устоял бы.
	There was an overhang here under a small cliff, shielding a stretch of vertical rock from the rain. It was the kind of tempting surface that would, in Ankh-Morpork, have already been covered so thickly with so many posters, signs and graffiti that if you'd removed the wall the general accretion would still have stood up.

Казначей поступил в Университет в те времена, когда будущие волшебники начинали свой профессиональный путь достаточно рано — вскоре после того, как начинали ходить, но до того, как начать дергать девчонок за косички. И в те времена в школах было достаточно распространено следующее наказание: провинившегося заставляли по многу-многу раз писать какое-то одно предложение, будь то «Я больше не буду» или что-нибудь из учебника. Казначей был одним из тех, кто пытался привязывать к линейке несколько ручек, дабы сэкономить время и усилия. Но Калошник, который уже тогда подавал надежды, раздобыл несколько деревянных брусков, выдрал из матраса пружины и построил с их помощью машину, способную писать четыре, шестнадцать или даже тридцать две строки одновременно. Это изобретение пользовалось такой популярностью, что мальчишки сознательно нарушали правила, лишь бы получить шанс опробовать машину в деле. Удовольствие стоило три пенса за работу как таковую и пенни за помощь в заводке машины. Как это частенько бывает, на наладку и заводку машины тратилось куда больше времени, чем экономилось в результате её использования, но такова уж цена Прогресса. Машине пришёл трагический конец, когда однажды в очень неподходящий момент один учитель открыл дверь и — со всей пружинной силой экспериментальной версии двухсотпятидесятишестистрочника — был вышвырнут в окно четвёртого этажа.

The Bursar had joined the University when likely wizards started their training early, somewhere after the point where they learned to walk but before they started to push over girls in the playground. The writing of lines in detention class was a familiar punishment and the Bursar, like everyone else, toyed with the usual practice of tying several pens to a ruler in a group attempt to write lines in threes. But Houser, a reflective sort of boy, had scrounged some bits of wood and stripped a mattress of its springs and devised the four-, sixteen— and eventually the thirty-two-line writing machine. It had got so popular that boys were actually breaking rules in order to have a go on it, at threepence a time to use it and a penny to help wind it up. Of course, more time was spent setting it up than was ever saved by using it, but this is the case in many similar fields and is a sign of Progress. The experiments tragically came to an end when someone opened a door at the wrong moment and the entire pent-up force of Houser's experimental prototype 256-line machine propelled him backwards out of a fourth-floor window.

Когда Ринсвинд наконец решился поднять голову, шлем стражника, тихонько бренча, вращался на земле. К его изумлению, сами стражники всё ещё были неподалёку, хотя все до единого валялись в живописных позах и в бессознательном состоянии — либо настоящем, либо притворном (некоторые стражники не так уж и глупы и в критических ситуациях соображают быстро). Сундук в чём-то был похож на кошек: пнув объект несколько раз, он быстро утрачивал интерес, если враг не пытался дать сдачи. Земля была усеяна не только стражниками, но и самыми разными туфлями. Сундук, прихрамывая, описал победный круг. Ринсвинд со вздохом поднялся. — Сними туфли, — посоветовал он. — Они тебе не идут. Сундук постоял неподвижно, как будто раздумывая, после чего, резко вскинув ножки, швырнул оставшиеся туфли о ближайшую стену. — И платье тоже. <…> Знаешь, эти серёжки… они тебе не идут. — Он нагнулся чуть ниже. — А это что, гвоздик? Ты проколол себе крышку? Сундук попятился. Всем своим видом он недвусмысленно давал понять, что да, туфли, платье и даже серёжки — со всем этим он готов расстаться, но в вопросе пирсинга будет стоять до последнего. <…> У Сундука хватило приличия принять смущённое выражение крышки. <…> Сундук медленно отвернулся, чтобы Ринсвинд не видел выражения его замка.

When Rincewind lifted his head a watchman's helmet was spinning gently on the ground.To his amazement the men themselves were still there, although they were lying around in various attitudes of unconsciousness or at least, if they had sense, feigned unconsciousness. The Luggage had a cat's tendency to lose interest in things that didn't fight back even after you'd kicked them a few times. Shoes littered the ground, too. The Luggage was limping around in a circle. Rincewind sighed, and stood up. Take the shoes off. They don't suit you,' he said. The Luggage stood still for a moment, and then the rest of the shoes clattered against the wall. 'And the dress. <…> Those earrings… they don't do anything for you at all, you know.' He leaned closer. Is that a stud? Have you had your lid pierced?' The Luggage backed away. Its manner indicated very clearly that while it might give in on the shoes, the dress and even the earrings, the battle over the stud would go to the finish. <…> The Luggage had the decency to look embarrassed. <…> The Luggage turned around slowly so that he couldn't see the expression on its lock.

	— Всех политиков сразу после выборов мы отправляем в тюрьму. <…> Очень экономит время.
	'We put all our politicians in prison as soon as they're elected. <…> It saves time.'

	Незримый Университет был построен из камня — настолько из камня, что трудно было сказать, где кончается дикая скала и начинается одомашненный, ручной камень.
	Unseen University was built of stone — so built out of stone that in fact there were many places where it was hard to tell where wild rock ended and domesticated stone began.

	— И как к тебе обычно обращаются, друг? — Обычно? «Держи его!» Или типа того. — ответил Ринсвинд <…>. — Это типа прозвище. А если официально: «Эй, не дайте этому паскуднику уйти!»
	'What do people usually call you, mate?' 'Well, they usually say, "Stop him!"' said Rincewind <…>. 'Of course, that's just a nickname. When they want to be formal they shout "Don't let him get away!"'

	— Тебя нужно поддерживать в состоянии достаточно пьяном, чтобы пироги Достабля казались тебе вкусными, но чуть-чуть перегнёшь палку — и это может вызвать необратимые изменения головного мозга.
	'We've got to keep you just drunk enough so that Dibbler's pies sound tasty, but not so drunk that it causes lasting brain damage.'

	С грохотом раздавшегося под кроватью грома и нежностью столкнувшихся друг с другом зефирин прошлое врезалось в настоящее.
	As loudly as a thunderstorm under the bed but as softly as two souffles colliding, past and present ran into one another.

	Способность задаваться вопросами типа: «Где я и что это за „я“, который задаёт мне данный вопрос?» — одна из особенностей, отличающих человека от, скажем, каракатицы. (Хотя отличие не столь уж и очевидно, учитывая множество сходных черт, к примеру абсолютно одинаковую манеру при малейшей опасности скрываться за большим чернильным облаком.)
	The ability to ask questions like 'Where am I and who is the "I" that is asking?' is one of the things that distinguishes mankind from, say, cuttlefish. (Although of course it's not the most obvious thing and there are, in fact, some beguiling similarities, particularly the tendency to try to hide behind a big cloud of ink in difficult situations.)

	Человеку, способному найти дорогу в уборную Незримого Университета (в ту самую, что на первом этаже, с крайне любопытной гравитационной аномалией), разгадать подобную головоломку — раз плюнуть.
	This presents no great problem for a man who has found his way to the lavatory at Unseen University. (The one on the first floor, with the curious gravitational anomaly.)

Перевод

С. Жужунава (под псевд. С. Увбарх), А. В. Жикаренцев, 2005 (с некоторыми уточнениями)

О романе

Пратчетт не скрывает, что написал «Последний континент», поддавшись на уговоры фанатов Ринсвинда, которых неожиданно много. <…> В предыдущих книгах беготня Ринсвинда была более-менее осмысленной. <…> [Тут] сюжет отсутствует: как и в самых ранних романах о Плоском мире, его заменяет набор пародий — вариаций на «кенгуровую» тему. <…> А ещё в «последнем континенте» есть миф — то, в чём Пратчетт разбирается отлично. Однако, в отличие от «Санта-Хрякуса», он оттеснён на третий план…

— Михаил Назаренко, «Осторожно! Тут водятся Ринсвинды!»