Повей вояна

«Повей вояна» — неоконченная поэма Николая Асеева о Первой мировой войне, написанная в 1914—1916 годах. Отрывки публиковались как отдельные стихотворения в разных сборниках автора, некоторые — лишь в периодических изданиях. Впервые собраны воедино и представлены как цикл Игорем Шайтановым в 1990 году.

Цитаты

	Пять за пядью всё реже, реже там встают, шатаясь, озябшие кости, кричат: вы горы, зажатые скрежетом зубов железных, — на нас не бросьте! Кто закричал там: с ними, с ними, с ними пусть будет каждое имя, забитое веком! Пусть древние узы карпатских горных пород не оборвутся! Музыка, вперёд, вперёд!
	— «Боевая сумрова», 1915

---

Захлёстанная ветрами слепая лошадь — весна кричала от страха боли, туманов бельма выкатывая. Я вышел узнать, в чём дело, что улица стала тесна, зачем столпилась на площади, плача, толпа плакатовая? Но только ступил с подъезда — и сам захлебнулся от слёз: её уже подкосило, и только из грязи гривы флаг трепался над мостовой, и я его вам принес и пару ног её, трижды ветрами вывихлых. <…> Вы, руки! Держать не можете. Падите, мертвея, наземь, пускай боевые лошади пройдут за кубанским князем. Вы, кони! В привычном ужасе храпите, осев, на крупы. Уже в придорожной лужице купаются тихо трупы.

— «Весна войны», 1916

---

Вдоль по небу выкован Данте, Но небу вовеки не сбросить На марша глухое andante Одёжь его красную проседь. <…> И в свивах растерзанных линий Запела щемящая давка, Как тысячеструнных румыний, Сердец, покачнувшихся навкось! <…> Упали осенние травы Пугливого конского храпа, И, ранена, Русская-Рава Качает разбитою лапой. <…> Полков почерневшая копоть Обвешала горные тропы: Им любо, им бешено топать В обмёрзшие уши Европы. <…> Теперь я солдат и занят созвучьями грохота Здесь страх нам щекочет каждый едва народившийся промысел И умирает ребёнком в дыму задыхаясь хохота. И если забыты шестые чувства За дней стекляшками тусклыми — Вы будете знать одно лишь искусство: Вцепиться в землю всеми мускулами. А высадив судеб оконницы На край крутой вселенской пропасти Мы тащим, тащим миров покойницу За бронированные лопасти. Не здесь ли сладко пахнет порох И — десять солнц небесной олыби И лакомо скользят на взорах Сверкающие сталью голуби? <…> И вообще, что вы можете предъявить умирая Кроме паспорта и манжет? Или вы может быть о кущах рая Мечтаете тайком, как подобает ханже? <…> Но каменный кремль ваш — игрушка Его любая сдунет хоботом Благовоспитанная пушка!

— «Война», <1916>

---

	Герб серба сорвала слишком грубая рука. Время Европу расшвырять! Пусть рушатся колени зданий в огне, пусть исказится за чертою черта поношенной морды мира. Божьего гнева я слышу голос у каждого рта. <…> Матерой материк в истерике, пули изрешетили его дочерей черепа, скоро уже — о, вы не верите? — вам, вам, вам выступать, — только стальной Америки выдвинется презрительная губа.
	— «Об 1915 годе», <1914>

---

Ещё никто не стиснул брови врагам за думой одолеть их, когда, шумя стаканом крови, шагнуло пьяное столетье. Как старый лекарь ржавым шилом, увидя знак болезни тяжкой, он отворил засовы жилам и бросил сгустки в неба чашку. Была страна, как новый рой, курилась жизнь, как свежий улей; ребёнок утренней порой игрался с пролетавшей пулей. Один поёт любовь, любовь, любовь во что бы то ни стало! Другой — мундира голубого сверкает свежестью кристалла. <…> Ещё смертей двойных, тройных всходил опары воздух сдобный, а уж труба второй войны запела жалобно и злобно. Пускай тоски, и слез, и сна не отряхнёшь в крови и чаде: мне в ноги брякнулась весна и молит песен о пощаде.

— «Повей вояна», 1916

---

	Пусть новую вывесят выдумку над стеклами новых наций, как будто тому в крови дымку не всё равно где взорваться. Все мысли безумием вымыты, земля опоясалась в гул… Теплейте, холодные климаты, огнём разряжаемых дул. Ведь пушки дышали розами, клубами алых и чайных, и в битву вступили озими, пылая маков отчаяньем.
	— «Пусть новую вывесят…», 1916

---

	Бросайте же норы отцветших смыслов с теми, Чей язык от проклятий засох. Вы не останетесь здесь впереди себя выслав Племя, Теперь обнажившее свежий сосок. Разве же нет кровей Ран оброненных в грязь, поднявшихся как черви после дождя и дорог. Буря сердец провей За недоступный ветру мира крутой порог.
	— «Соловьи, что слыли», <1916>

О цикле

Стихотворение называлось «Об 1915 годе». О чём оно? О предельной нелепице происходящего; о современниках, которым придётся увидеть рушащиеся в огне здания, бесконечные бедствия войны, когда в моря выйдут эскадры изрыгать тяжёлые снаряды, когда из-за ничтожного повода, спровоцированного на сербской земле, поднимется вся Европа, вовлекая в борьбу и нас, и Америку, и все народы. Читатель может спросить: но откуда же это всё можно видеть в спотыкающихся от волнения, неразборчивых словах? Да, видеть этого, к сожалению, а вернее, к счастью, вновь нельзя. Но почувствовать тем сердечным волнением, которое пережил пишущий, мне кажется, можно. Если, разумеется, читатель внимателен к автору, к его усилиям передать неповторимое.

— Николай Асеев, «Путь в поэзию», 1957—1962

Все эти стихии — старинного слова, мифотворчества и ломающей устоявшиеся размеры обиходной речевой интонации — удивительно соединились в произведениях, порождённых Первой мировой войной, большую часть которой солдат Асеев проведёт в окопах: в стихотворениях «Повей вояна», «Венгерская песнь» в сценах из неоконченной мистерии «Война». Их поэтическая мощь и гуманистический пафос ощутимы и сегодня, после ещё более страшных войн…

— Сергей Гиндин, 2009