Отыквление

«Отыквление (божественного) Клавдия» (лат. Apocolocyntosis (divi) Claudii) или «Действо о смерти божественного Клавдия» (Ludus de morte divi Claudii) — условные названия менипповой сатиры, приписываемой Сенеке, вероятно, 54 года. Не сохранился конец про само «отыквление» Клавдия (тыква считалась символом глупости), пародирующее его обожествление (апофеоз).

Цитаты

(1) Хочется мне поведать о том, что свершилось на небесах за три дня до октябрьских ид, в новый год, в начале благодатнейшего века. <…> спросите меня, откуда я всё это знаю, так прежде всего, коль я не захочу, — не отвечу. Кто может меня заставить? <…> (2) Который был час, этого точно тебе не скажу: легче примирить друг с другом философов, чем часы <…>. (3) Клавдий был уже при последнем издыхании, а скончаться никак не мог. Тогда Меркурий, который всегда наслаждался его талантом, отвёл в сторонку одну из парок и говорит ей: «До каких же это пор, зловредная ты женщина, будет у тебя корчиться этот несчастный? <…> Вот уже шестьдесят четвёртый год, что он задыхается. Что за зуб у тебя на него и на государство? Дай ты в кои-то веки не соврать звездочётам: с тех пор, как он стал править, они что ни год, что ни месяц его хоронят. Впрочем, удивительного нет, коль они ошибаются, и никто не знает, когда наступит его час: всегда его считали безродным». <…> «А я-то, — говорит Клото, — хотела ему малость надбавить веку, чтобы успел он и остальным, которые все наперечёт, пожаловать гражданство. (А он ведь решил увидеть в тогах всех — и греков, и галлов, и испанцев, и британцев.) Но если уж угодно будет хоть несколько иноземцев оставить на племя и ты приказываешь, так будь по-твоему».

[1] Quid actum sit in caelo ante diem III idus Octobris anno novo, initio saeculi felicissimi, volo memoriae tradere. <…> si quis quaesiverit unde sciam, primum, si noluero, non respondebo. Quis coacturus est? <…> [2] Horam non possum certam tibi dicere, facilius inter philosophos quam inter horologia conveniet <…>. [3] Tum Mercurius, qui semper ingenio eius delectatus esset, unam e tribus Parcis seducit et ait: "Quid, femina crudelissima, hominem miserum torqueri pateris? <…> Annus sexagesimus [et] quartus est, ex quo cum anima luctatur. Quid huic et rei publicae invides? Patere mathematicos aliquando verum dicere, qui illum, ex quo princeps factus est, omnibus annis, omnibus mensibus efferunt. Et tamen non est mirum si errant et horam eius nemo novit; nemo enim unquam illum natum putavit." <…> Sed Clotho "ego mehercules" inquit "pusillum temporis adicere illi volebam, dum hos pauculos, qui supersunt, civitate donaret (constituerat enim omnes Graecos, Gallos, Hispanos, Britannos togatos videre), sed quoniam placet aliquos peregrinos in semen relinqui et tu ita iubes fieri, fiat."

(4) И тут испустил он дух и перестал притворяться живым. <…> Вот последние слова его, какие слышали люди и которые он произнёс, издав громкий звук той частью, какой ему легче было говорить: «Ай, я, кажется, себя обгадил!» <…> (5) Рассказывать о том, что случилось после этого на земле, не стоит. Всё это вы прекрасно знаете, и нечего бояться, что позабудется событие, вызвавшее общую радость: своего счастья не забыть никому. Слушайте, что свершилось на небесах. (6) <…> Лихорадка, покинув свой храм, одна только и пришла с ним; всех других богов он оставил в Риме. «<…> родился он у шестнадцатого милевого камня от Виенны, и он чистейший галл. И, как и подобало галлу, он взял Рим». <…> Вспыхнул тут Клавдий и забормотал вне себя от злости. Что он говорил, никто не понимал, а он-то приказывал схватить Лихорадку и тем самым движением расслабленной руки, только на это и способной, каким снимал людские головы, приказал уже перерезать ей шею. <…> (7) «Послушай-ка, — говорит ему тогда Геркулес, — брось ты дурака валять. Ты ведь пришёл туда, где мыши железо грызут. Сейчас же говори правду, а не то я ерунду твою выбью». <…> Клавдий, как увидел такого силача, позабыв свою дурь, понял, что если в Риме не было ему ровни, то здесь ему спуску не будет: петушись, петух, на своём навозе. <…> «А я-то, Геркулес, храбрейший из богов, надеялся, что ты будешь предстательствовать за меня перед другими и что, если кто потребовал бы от меня поручителя, я могу назвать тебя, прекрасно меня знающего. Припомни: ведь это я у тебя, перед твоим храмом, судил целыми днями в июле и в августе. Тебе известно, как я там мучился, день и ночь слушая стряпчих; если бы ты им попался, каким ни кажись ты храбрецом, а предпочёл бы чистить Авгиевы помойки: я гораздо больше твоего выгреб оттуда навозу».

[4] Et ille quidem animam ebulliit, et ex eo desiit vivere videri. <…> Ultima vox eius haec inter homines audita est, cum maiorem sonitum emisisset illa parte, qua facilius loquebatur: "vae me, puto, concacavi me." <…> [5] Quae in terris postea sint acta, supervacuum est referre. Scitis enim optime, nec periculum est ne excidant memoriae quae gaudium publicum impresserit: nemo felicitatis suae obliviscitur. In caelo quae acta sint, audite: fides penes auctorem erit. [6] <…> Febris, fano suo relicto sola cum illo venerat: ceteros omnes deos Romae reliquerat. "<…> ad sextum decimum lapidem natus est a Vienna, Gallus germanus. Itaque quod Gallum facere oportebat, Romam cepit." <…> Excandescit hoc loco Claudius et quanto potest murmure irascitur. Quid diceret, nemo intellegebat, ille autem Febrim duci iubebat, illo gestu solutae manus et ad hoc unum satis firmae, quo decollare homines solebat, iusserat illi collum praecidi. <…> [7] Tum Hercules "audi me" inquit "tu desine fatuari. Venisti huc, ubi mures ferrum rodunt. Citius mihi verum, ne tibi alogias excutiam." <…> Claudius ut vidit virum valentem, oblitus nugarum intellexit neminem Romae sibi parem fuisse, illic non habere se idem gratiae: gallum in suo sterquilino plurimum posse. <…> "Ego te, fortissime deorum Hercule, speravi mihi adfuturum apud alios, et si qui a me notorem petisset, te fui nominaturus, qui me optime nosti. Nam si memoria repetis, ego eram qui tibi ante templum tuum ius dicebam totis diebus mense Iulio et Augusto. Tu scis, quantum illic miseriarum tulerim, cum causidicos audirem diem et noctem, in quod si incidisses, valde fortis licet tibi videaris, maluisses cloacas Augeae purgare: multo plus ego stercoris exhausi."

	(8) … праздник Сатурна он, сатурнальский владыка, справлял вместо месяца целый год, <…> Юпитера он при всяком удобном случае обвинял в кровосмешении.
	… Saturno <…> mensem toto anno celebravit, Saturnalicius princeps, <…> Iove quantum quidem in illo fuit, damnavit incesti.

(10) Поднимается Божественный Август: <…> «Ему <…> так же ничего не стоило убивать людей, как собаке ногу поднять. <…> Вот этот самый, кого вы тут видите и кто столько лет укрывался под моим именем, он отблагодарил меня тем, что убил двух Юлий, моих правнучек, — одну мечом, другую голодом, — да ещё и правнука моего, Л. Силана <…>. На небесах так не делается. (10) Вот Юпитер, сколько лет он царствует, а только одному Вулкану сломал голень <…>. И его-то хотите вы сделать богом? Этакого выродка? Да скажи он хоть три слова подряд без запинки, и я готов быть его рабом. Кто же станет поклоняться такому богу? Кто в него верит? Коль вы будете делать таких богов, так и в вас самих совсем перестанут верить».

[10] Divus Augustus surrexit: <…> "Hic <…> tam facile homines occidebat, quam canis adsidit. <…> Iste quem videtis, per tot annos sub meo nomine latens, hanc mihi gratiam rettulit, ut duas Iulias proneptes meas occideret, alteram ferro, alteram fame; unum abnepotem L. Silanum <…>. In caelo non fit. [11] Ecce Iuppiter, qui tot annos regnat, uni Volcano crus fregit <…>. Hunc nunc deum facere vultis? Videte corpus eius dis iratis natum. Ad summam, tria verba cito dicat, et servum me ducat. Hunc deum quis colet? Quis credet? Dum tales deos facitis, nemo vos deos esse credet."

(14) Эак <…> выносит обвинительный приговор со словами: «По делам вору и мука». <…> О роде наказания спорили долго, никак не находя подходящей кары. Нашлись говорившие, что Сизиф довольно уж потрудился над своей ношей, что Тантал погибнет от жажды, если ему не помочь, что пора бы остановить колесо несчастного Иксиона. Но решили никого из старых преступников не освобождать от наказания, чтоб и Клавдий впредь на это не надеялся. Решено было установить новую кару, измыслив ему труд тщетный, в виде какой-нибудь бесцельной забавы. Тогда Эак приказывает играть ему в зернь дырявым рожком. И вот начал он без конца подбирать высыпающиеся кости и всё без толку.

Aeacus <…> audita condemnat et ait: αἴκε πάθοις τά ἔρεξας, δίκη εὐθεῖα γένοιτο. <…> De genere poenae diu disputatum est, quid illum pati oporteret. Erant qui dicerent, Sisyphum [satis] diu laturam fecisse, Tantalum siti periturum nisi illi succurreretur, aliquando Ixionis miseri rotam sufflaminandam. Non placuit ulli ex veteribus missionem dari, ne vel Claudius unquam simile speraret. Placuit novam poenam constitui debere, excogitandum illi laborem irritum et alicuius cupiditatis speciem sine effectu. Tum Aeacus iubet illum alea ludere pertuso fritillo. Et iam coeperat fugientes semper tesseras quaerere et nihil proficere.

Перевод

Ф. А. Петровский, 1957 («Сатира на смерть императора Клавдия»)