Юрий Карлович Олеша

русский советский писатель-прозаик, поэт, драматург, сатирик
(перенаправлено с «Олеша»)

Ю́рий Ка́рлович Оле́ша ( 19 февраля [3 марта] 189910 мая 1960) — русский советский писатель-прозаик, поэт, драматург, сатирик.

Юрий Карлович Олеша
Статья в Википедии
Произведения в Викитеке
Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

править

Из записей «Ни дня без строчки» (1954—1960)

править
  • Он мудрец, Монтень! Странно читать эти тонкие рассуждения в книге, написанной в шестнадцатом веке! Впрочем, я подпадаю здесь обманчивому впечатлению, что качество человеческого ума улучшается в прямой зависимости от увеличения календарного счета.
  • Очевидно, развивается только ум, касающийся овладения материальным миром, — техника, наука. Ум, касающийся овладения самим собой, не изменяется.
  • … Я бы привел поразительные строки из Есенина:
    Счастлив тем, что целовал я женщин,
    Мял цветы, валялся на траве,
    И зверье, как братьев наших меньших,
    Никогда не бил по голове.
    … считать себя счастливым оттого, что не бил зверей по голове — это необычно, это может открыть нам в нас только поэт.
  • Сколько бы еще хотелось привести подобных цитат! Нет ничего приятней, кстати, чем делиться с кем-либо красотой, чем указывать читателю на те или иные красоты, которые он по неопытности да, наконец, просто по незаинтересованности, может и не заметить.
  • Какую первую книгу я прочел? Пожалуй, это была книга на польском языке — «Басне людове» («Народные сказания»)? Я помню, как пахла эта книга… как расслоился угол картонного переплета, как лиловели и зеленели мантии седых королей, как повисали на горностаях черные хвосты…
  • Сегодня (3 февраля 1955 года) известие в «Литературной газете» о смерти поэта Михаила Лозинского. Он перевел несколько трагедий Шекспира, перевел «Божественную комедию» Данте. …
    Вечная память поэту, пересказавшему на родном языке чужое великое произведение!
  • Я знаю два определения неизмеримости вселенной — художественных, доступных любому воображению: одно принадлежит Паскалю, другое — Эдгару По.
  • Стоя написать рассказа нельзя. А я ведь чаще всего пишу стоя. …
    Гоголь писал, стоя за конторкой.
  • Как они, Гоголь, Пушкин, заслонили собой почти всех, кто писал одновременно!
  • Нужно ли такое обилие красок, как у Бунина? «Господин из Сан-Франциско» — просто подавляет красками, читать рассказ становится от них тягостно.
  • С достоверностью можно утверждать, что подавляющее большинство людей не уделяет какого-либо особого внимания звездному небу.
    Часто ли вы видите человека, который, подняв голову, смотрит на звезды?
  • Я твердо знаю о себе, что у меня есть дар называть вещи по-иному. Иногда удается лучше, иногда хуже. Зачем этот дар — не знаю. Почему-то он нужен людям. Ребенок, услышав метафору — даже мимоходом, даже краем уха, — выходит на мгновение из игры, слушает и потом одобрительно смеется. Значит, это нужно.
  • Я как-то предложил Маяковскому купить у меня рифму.
    — Пожалуйста, — сказал он с серьёзной деловитостью. — Какую?
    — Медика́мент и медяками.
    — Рубль.
    — Почему же так мало? — удивился я.
    — Потому что говорится «медикаме́нт», с ударением на последнем слоге.
    — Тогда зачем вы вообще покупаете?
    — На всякий случай.
  • Ничего не должно погибать из написанного. А я писал карандашом на клеенке возле чернильницы — причем в чужом доме, писал на листках, которые тут же комкал, на папиросной коробке, на стене. Не марал, а именно писал законченно, работая над стилем. Хорошо бы вспомнить, что писал.
  • (О Шопене) Большинству людей он известен как автор похоронного марша. Вернее, большинству людей известен его похоронный марш, об авторе которого не думают.
  • Когда видишь фотографию китайского храма, высеченного в скале, этого нечеловеческого сооружения, с фигурами богов, величиной в тучи — тут же почти, закрыв лицо, отбрасываешь это изображение. …
    Вот как, если заглянуть вглубь, чувствуешь себя. Довольно мне и моей культуры — греческой, римской, средиземноморской, — моей культуры, моего Наполеона, моего Микеля, моего Бетховена, моего Данте, меня. Довольно мне меня! Я был в аду, в чистилище, в раю, я шел куда-то по звуку скрипки, по зеленоватой дороге — да, да, это было со мной. Но никогда я не был в скале храма, во рту Будды, в огне дракона! Не надо мне этого! Не надо! Мне страшно. Я перестаю существовать! Я ничто!

из разных произведений

править
  •  

Его, так же пряча пока что мир от его глаз, привозят в один из прекраснейших уголков земли. В Альпы? Кажется, в Альпы. Там, на лугу, где цветут цикламены, в полдень снимают с его глаз повязку… Юноша, разумеется, ошеломлён, восхищён красотой мира ― не это важно. Рассказ сосредоточивается на том, как поведёт себя этот никогда не видевший солнца юноша при виде заката... Наступает закат...[1]

  — «Книга прощания», 1930-1959

Цитаты об Олеше

править
  •  

Передо мной была повесть молодого, своеобразного, талантливого, а главное ― живущего в своем времени писателя, человека, умевшего писать и писать совершенно по-новому, как по-русски до него не писали, обладавшего чувством меры, вкусом, знавшего, как переплести драму и иронию, боль и радость, и у которого литературные приемы полностью сочетались с его внутренними приемами собственной инверсии, косвенного (окольного) показа действительности. Он изображал людей, не поддаваясь при этом изображении соблазну «реализма», давал их в собственном плане, на фоне собственного видения мира, со всей свежестью своих заповедных законов. Я увидела, что Олеша ― один из немногих сейчас в России, который знает, что такое подтекст и его роль в прозаическом произведении, который владеет интонацией, гротеском, гиперболой, музыкальностью и неожиданными поворотами воображения.[2]

  Нина Берберова, «Курсив мой», 1966

Примечания

править
  1. Олеша Ю.К. «Книга прощания». — Москва, «Вагриус», 2001 г.
  2. Берберова Н. «Курсив мой». Автобиография. — М., 1996 г.