Мурашки (Виан)

«Мурашки» (фр. Les Fourmis) — единственный авторский сборник рассказов Бориса Виана. Впервые издан в 1949 году, как и большинство рассказов.

Цитаты

Прибыли поутру, а встретили нас хуже некуда: на берегу — ни души, только куча трупов да разбросанные куски людей, танков и грузовиков. Пули летели отовсюду сразу — тоже мне удовольствие. Попрыгали в воду, но там оказалось глубже, чем представлялось, а я ещё и поскользнулся на консервной банке. Тут парню как раз позади меня подоспевшей пулей на три четверти смазало физиономию, так что банку я оставил на память. Выловил, что сумел, из этих трех четвертей своей каской и отдал ему обратно; он тут же отправился на поиски санитаров, но, похоже, ошибся направлением, потому что постепенно ушел под воду с головой, а вряд ли на такой глубине достаточная видимость, чтобы он смог найти обратную дорогу. <…>. Вернулся лейтенант, он держался обеими руками за голову, а изо рта у него текло что-то красное. С недовольным видом он быстрехонько растянулся на песке и, разинув пошире рот, протянул вперед руки. Здорово он заляпал весь песок, а ведь это было, пожалуй, одно из последних чистых мест на всём побережье. — перевод: В. Е. Лапицкий, 1997

— «Мурашки» (Les fourmis)

Блюз для чёрного кота

Blues pour un chat noir, 1949; перевод: А. Бахмутская, 1983

Кот хоть куда! Толстый котище с жёлтыми глазами и длинными подкрученными усами а-ля Вильгельм II. Рваные уши с бахромой свидетельствовали о его доблестных похождениях, а спину пересекал широкий белый шрам, кокетливо оттенённый по краю фиолетовым.

Тип в тапочках был неразговорчив, но, возбуждённый кошачьими речами, он приблизился к шлюхе и произнёс: — От вас приятно пахнет. Что это? — Серный аромат старого партнёра, — ответила та.

Второй американец <…> примостился рядом со своим соотечественником. Они стали блевать синхронно и изобразили на полу американский флаг. Второй позаботился о сорока восьми звёздах.

Водопроводчик

Le plombier; перевод: Т. Ворсанова, 1983

… разведение крупной рогатой тирольской мушки или доение гладкошерстной травяной вши.

Слесарь пробыл у меня безвылазно сорок девять часов. Работа ещё не была закончена, когда я по дороге на кухню услышал стук во входную дверь. — Откройте, — сказали из-за двери. — Скорее откройте. Я отпер и увидел соседку сверху, в глубоком трауре. По её лицу было видно, что она недавно перенесла большое горе, и с неё буквально текло на ковер. Казалось, она только что из Сены. — Вы упали в воду? — полюбопытствовал я. — Простите за беспокойство, — сказала она, — но дело в том, что у меня хлещет вода… Я вызвала водопроводчика, он должен был прийти три дня назад… — У меня тут один работает. Может, ваш? — Семеро моих детей утонуло. Только двое старших ещё дышат, вода пока доходит им до подбородка. Но если слесарь должен ещё поработать у вас, я не хочу мешать. — Наверно, он ошибся этажом, — ответил я. — Спрошу-ка его для очистки совести. Вообще-то у меня в ванной всё было в порядке.

Пустынная тропа

La route déserte, 1948; перевод: Н. О. Хотинская, 1983

На стенах были развешаны фотографии роскошных надгробий, сделанных по его проектам: серые тона гранита приятно оживляли комнату.

Пациент лежал на операционном столе, представлявшем собой что-то вроде буквы А из металлических трубок. Больной удерживался в равновесии, опираясь позвоночником на острие буквы, по обе стороны свисали голова и ноги. Кожа на животе держалась натянуто.

— А как выглядит ваша невеста? — Она красивая, — сказал Фидель. — Щёки у неё розовые, гладкие, как хорошо отполированный порфир, глаза — как две большие чёрные жемчужины, тёмно-рыжие волосы уложены венком вокруг головы, грудь — словно из белого мрамора, и у неё такой вид, будто она ограждена от всего мира изящной кованой решёточкой.

Рак

L'écrevisse; перевод: Н. С. Мавлевич, 1983

Жак Тежарден лежал в постели и хворал. Во время последнего концерта, когда он играл на своей гнус фистуле и в придачу на сквозняке, его продуло, и он схватил бронхину. <…> Голова его распухла, а мозг остался каким был, и образовавшуюся за счет этого пустоту заполнили инородные тела, вздорные мысли и залила боль, острая, как кинжал или перец. Когда Жак Тежарден начинал кашлять, инородные тела бились о выгнутые стенки черепной коробки, взметаясь по ним вверх, подобно волнам ванны, и снова падали друг на друга, хрустя, как саранча под ногами. То и дело вздувались и лопались пузыри, и белесые, липкие, как паучьи кишки, брызги разлетались под костяным сводом и тотчас смывались новой волной.

— Попозже я принесу вам ещё чаю, — сказала хозяйка, складывая пустую чашку и фаянсовый кувшин втрое, чтобы удобнее было нести.

Он проснулся, словно какая-то сила толкнула его. Так и оказалось: он пропотел от аспирина, и так как, по закону Архимеда, он потерял вес, равный объёму вытесненного пота, то его тело оторвалось от матраса, увлекая за собой одеяло, и всплыло на поверхность лужи пота, подняв легкие волны, которые плескались вокруг него. Жак вытащил затычку из матраса, и пот стёк в сетку. Тело стало медленно опускаться и наконец снова оказалось на разгорячённой простыне — от неё с лошадиной силой валил пар. <…> Он глубоко вздохнул и беспомощно уронил руки, поерзал на постели, чтобы устроить себе уютное гнёздышко в солёной корке пота, пока она ещё не совсем затвердела. Двигаться приходилось осторожно, потому, что стоило ему повернуться на правый бок, как весь пот устремлялся на правую сторону сетки, кровать наклонялась, и он чуть не падал. А когда он поворачивался на левый, кровать и вовсе опрокидывалась на спинку, так что сосед снизу стучал в потолок бараньей ручкой, запах которой просачивался сквозь половицы и кружил голову Тежардену. И вообще ему не хотелось разливать пот по полу. Булочник из соседней лавки давал ему за него хорошую цену, он разливал пот по бутылкам с этикетками «Пот лица», и люди покупали его, чтобы поливать свой насущный, горелый, полученный по карточкам хлеб.

Он <…> упражнялся на гнус фистуле. Он всё время не дотягивал си-бемоль на два сантиметра, но наконец дотянулся, взял ноту и раздавил её пальцами, довольный своей победой.

Статист

Le figurant; перевод: В. А. Каспаров, 1994

… конструкция была выкрашена в тёмно-зелёный цвет, потускневший от снежных бурь и метеоритов. <…> длинный коридор со студиями и складами для декораций по бокам. Метров через пятнадцать коридор поворачивал под прямым углом и растраивался: одно его ответвление вело к павильону Б, второе — к артистическим уборным и павильону А, третье — на небо. <…> Такой предстала перед ним студия Кинокагал. По дороге он скрестил двух механиков и получил одного, маленького, в одежде такого же цвета.

… обед — два куска хлеба <…> и два на всякий случай анестезированных помидора…

… большое зеркало. В нём люди видели себя спереди в двух цветах, сзади — тоже в двух, но уже несколько других…

Музыка сразу смолкла, и начатая было фраза свалилась наземь со шлепком, с каким падает тронутое гнильцой мясо.

К столу статиста подошел ассистент режиссёра. — Освободите-ка пространство, — сказал он, — мне нужно поставить на ваше место кастрюлю. — Кастрюлю? — переспросил статист и поспешил прочь, чтобы его не сварили.

Статист <…> очутился перед кучей строительного мусора, оставшегося после разборки предыдущей декорации. Здесь он подобрал большой ржавый гвоздь и съел его. Так он и помер на двадцать втором году жизни.

Туман

Le brouillard; перевод: В. М. Кислов, 1997

Соседний дом ещё не успели заново отстроить: брезент по-прежнему закрывал огромную пробоину в его правом крыле, а у подножия стены громоздились железные обломки и кучи мусора, заселенные мокрицами и преядовитыми гремучими змеями, чьи трещотки не замолкали допоздна, как бы призывая на чёрную мессу. Последняя бомбёжка имела и другие последствия — в частности, отправку Андре и сумасшедший дом. Андре пережил уже вторую бомбёжку, и в результате его мозг, привычный к обильным возлияниям евангелия Святого Дзано, завертелся преимущественно в вертикальной плоскости, деля таким образом тело на две почти равные части. Мозг, вращаясь по часовой стрелке, устремлял черепную коробку вперед и для сохранения равновесия руки приходилось раздвигать в стороны. Андре дополнял эту оригинальную позу легко темперированным «бззз» и оказывался в отрыве от нормативных окружающих по меньшей мере на одну-две головы.

Свет пробивался через маленькое квадратное отверстие в полу и лениво растекался по потолку рядом с сидящим пауком. Паук грыз углы светового пятна, постепенно придавая ему форму циферблата, потом принялся за цифры, и Андре понял, что этажом ниже говорили о них. Он приложился ухом к отверстию, и свет вошел в Андре: доносившиеся слова резонировали в голове, а яркие буквы высвечивались на фоне расширенных зрачков.

Кровать принялась по-кошачьи царапать пол: её ножки, сгибаясь и разгибаясь одна за другой, стали регулярно раскачивать весь каркас. Железные коготки вгрызались все глубже и глубже; чтобы спасти паркет — не то до завтра все будет исковеркано! — Андре встал с кровати и, поймав удобный момент очередного взбрыкивания, подложил под каждую ножку по старому ботинку. Лечь ему пришлось на пол. Кровать этим воспользовалась, чтобы обойти все комнату и задрать лапу у стены. Ходить в ботинках было легко и забавно.

И тут, за его спиной возникла фигура Майора, разозлённого тем, что его нет в рассказе. — Жак Лустало (1925—1948), ближайший друг Виана

Отдельные статьи

• Дохлые рыбы
• Желторотая тетеря
• Прилежные ученики