Мороз и пламя (Желязны)

«Мороз и пламя» (англ. Frost and Fire) — авторский сборник малой прозы Роджера Желязны. Впервые опубликован в 1989 году.

Цитаты

	… смерть — это единственный бог, который приходит, когда его зовут.
	… death is the only god who comes when you call.
	— «24 вида г. Фудзи кисти Хокусая» (24 Views of Mt. Fuji, by Hokusai), 1985

	Простодушие — мой тёмный плащ… — вариант трюизма
	Simplicity is my cloak of darkness…
	— там же

	… «Снежная страна» — роман Ясунари Кавабаты, — <…> как я всегда чувствовал, есть самая антилюбовная история Японии.
	… Snow Country — Yasunari Kawabata's novel <…> — which I have always felt to be the great anti-love story of Japan.
	— там же

	Высоко на западном склоне горы Килиманджаро лежит высохший и замёрзший труп леопарда. Чтобы объяснить, что он там делает, необходим автор, ибо окоченевшие леопарды не очень разговорчивы. — начало; ироничная аллюзия на эпиграф повести Эрнеста Хемингуэя «Снега Килиманджаро»
	High upon the western slope of Mount Kilimanjaro is the dried and frozen carcass of a leopard. An author is always necessary to explain what it was doing there because stiff leopards don't talk much.
	— «Вечная мерзлота» (Permafrost), 1986

	Всегда хорошо иметь хобби, которое может служить оправданием для странных поступков…
	It’s always good to have a hobby that can serve as an excuse for odd actions…
	— «Дневная кровь» (Dayblood), 1985

	… гипотетические живые воздушные шары с чувствительной к гравитации сенсиллой и передающими и принимающими электрические сигналы органами, волны которых проникают через поверхность — дающими им «чувство осязания» и возможность взаимосвязи. <…> Они ничего не строят, они ни с чем не экспериментируют. Здесь не может быть технологии. Вся их культура должна быть заключена в их сверхъестественном мозгу, поэтому у них не может быть истории. Если у одного из них появится какая-нибудь великая мысль и никто из них не оценит её, она умрет вместе с ним. Они не могут ничего знать о том, что находится за их небом и немногим больше знают о том, что находится внизу. Их смерть может быть просто погружением и исчезновением. У них не может быть жилищ, они могут только передвигаться. Они не могут ничего делать, кроме как есть, издавать звуки и обдумывать свои точечно-симметричные думы.
	… the hypothetical living balloons with gravity-perceptive sensilla and electrical broadcasting and receiving organs whose waves penetrate surfaces—giving them a "texture sense" as well as a means of communication. <…> They could build nothing, they have nothing to experiment with. So there would be no technology. All of their culture would be within their weird minds, so they would have no history. If one of them ever had a great idea and none of the others appreciated it, it would die with him. They would know nothing beyond their sky, and not much about what's down below either. Their dead would just sink and vanish. They'd have no homes, they'd just wander. They would do nothing but eat, make noises at each other, and think incomprehensible point-symmetrical thoughts.
	— «Предсмертная песня» («Песня чужого мира», Dreadsong), 1985

	Это была машина-убийца, и если верность цели может рассматриваться как добродетель, в этом смысле он был добродетельным.
	It was a single-minded killing machine, and if purpose may be considered a virtue, it was to this extent virtuous.
	— «Сам себя удивил» (Itself Surprised), 1984

Нечто вроде экзорцизма

A Exorcism, of Sorts (предисловие)

	Каждый день я читаю стихи. Мне кажется, это самая необходимая вещь для тех, кто пишет прозу, — как ежедневная пробежка, которая поддерживает бодрость тела.
	I read some poetry every day. It’s the closest thing I can think of for a prose writer in the way of exercising the writing faculties as something like a daily run through a t’ai chi form might the body.

… у меня время от времени возникает странная (но преодолимая) рабочая проблема: появляются и отказываются уходить «неправильные» персонажи, устраивая своего рода сидячую забастовку на пространстве идеи, порождающей рассказ. Я-то знаю, что они принадлежат другому произведению и разрушают то, которому вроде бы дали жизнь. Это похоже на Пиранделло. Своим присутствием они портят идею до такой степени, что ничто уже не может исправить положения. В таком случае я обычно отступаю с отвращением и стараюсь забыть всю вещь. Там, откуда они пришли, есть множество других героев. Так кому нужны такие осложнения? Но иногда они всё-таки возвращаются, чтобы поворчать и подразнить…

… I occasionally have a strange (nonnegotiable) labor problem: The wrong characters will sometimes turn up and refuse to leave, staging a sit-down strike on the premises, i.e., the idea. I know they belong in another story, and they’re ruining the one they’re trying to take over. Will they listen? No. It’s like something out of Pirandello. They proceed to muck the idea up so much with their presence that no one else can then fill the bill. So I usually walk away in disgust and try to forget the whole thing. There are lots of others where that came from. Who needs that sort of aggravation? But they do sometimes come back to nag and tease—

Не так давно я прочитал, что составление новых карт глубин Земли при помощи сейсмической томографии обнаружило на ядре перевёрнутые аналоги того, что существует на земной поверхности — антиконтиненты, антиокеаны, антигорные хребты. Но если горный хребет может оставлять отпечаток на ядре Земли, почему бы искусственному сооружению достаточных размеров не сделать того же? Масса крупного города не уступает массе горного хребта. Так, может быть, под нами есть анти-Манхэттен? Или анти-Париж? Или анти-Лондон? Как можно такую ситуацию использовать в фантастике? Я обратился к «Жизни вне Земли» (1980) Джеральда Фейнберга и Руперта Шапиро, замечательной книге, полной воображаемых существ, приспособленных для того, чтобы жить в самых разнообразных условиях. Из неё я смог позаимствовать «магмоба» — существо, живущее за счёт тепла магмы или радиации. Логически оправдать такую форму жизни довольно трудно, однако цель была в построении антигеографии земного ядра, которая создавала большие возможности для дальнейшего развития идеи. Я мог бы дать этим медлительным, плавающим в магме созданиям соразмерно долгую жизнь, чтобы они могли наблюдать стремительно — для них — проносящиеся события антиповерхностного мира, происходящие в анти-Карфагене, анти-Константинополе, анти-Лиссабоне, анти-Сан-Франциско, анти-Хиросиме. А потом… Но магмобы мне не нравились, что было довольно глупо, и тут я обнаружил, что они не хотят уходить. У меня, впрочем, была одна идея и кое-какие подходящие для неё образы — огненные трилобиты, ползающие по магме. <…> я решил попридержать идею на случай, если придумаю, как расправиться с трилобитами. До сих пор мне это не удалось, но чем больше я думаю, тем больше убеждаюсь, что идея по-прежнему хороша. Я закрываю глаза и вижу силуэт анти-Манхэттена, под ним пылающие — как в День Гнева — небеса, а вот и раскалённые сегменты ископаемых существ проплывают мимо, издавая отрывистые хриплые звуки. Что, если эта дрянь действует как компьютерный вирус в программе писателя? <…> Надеюсь, впрочем, что, выставив эти образы на обозрение, их можно будет уничтожить.

It was not all that long ago that I read of the new mappings of the earth’s interior by a kind of seismic tomography, with the location of upside-down analogs of surface features on the core—anticontinents, antioceans, antimountain ranges. As I considered this, it occurred to me that if mountain ranges can impress the earth’s core with inverted surface geography, why wouldn’t an artifact of sufficient size do the same? A major city has to mass as much as some mountain ranges. Supposing there’s an anti-Manhattan down there? Or an anti-Paris? Or an anti-London? How could one get at such a situation to exploit it fictionally? I turned to Life Beyond Earth, by Gerald Feinberg and Rupert Shapiro (1980), a fun book full of hypothetical species designed to make out in a great variety of environments. Came across one I might borrow, too—a “magmobe,” probably thermophagic or making its living off of radiation pockets. Not the most easily justifiable of life-forms—still, the focus would be on the antigeography of the core, which was now generating great images to go along with the idea. I could give these slow-moving, magma-swimming creatures commensurately long life spans, I decided, so that they could observe the (to them) speeded-up features of the antisurface, as an anti-Carthage, anti-Constantinople, anti-Lisbon, anti-San Francisco, anti-Hiroshima flashed by. And then… But I wasn’t happy with the magmobes—which, I suppose, was silly—and then I discovered that they wouldn’t go away. Right. I had an idea and some pretty images, with something I visualized as fiery trilobites trailing magma all over the place. <…> I decided to keep the idea in case I figured a way to beat the trilobites. I never did, and the more I think of it, it’s probably just as well. I can still close my eyes and see the anti-Manhattan skyline, a fiery heaven flowing like the Day of Wrath beneath it (with strains of anti-Gershwin blackmassing a soundtrack?)—and then these burning, segmented fossil-types come swimming by, making deep chuckling sounds. What if the damned thing were like a computer virus in one’s writing program? <…> Exposing it this way, though, should simply destroy it, I hope.

Перевод

В. Самсонова, 1995

О сборнике

	Пролистайте коллекцию книг Роджера Желязны, и вы увидите удивительно мало изменений в фотографиях автора: <…> Роджер 1989 года почти не отличается от Роджера 1967 года. Чуть ровнее, чуть округлее по краям, чуть больше уверенности и блеска, пара морщинок. Как с человеком, так и с книгами, которые могут быть либо великой силой Желязны, либо его великой слабостью. А может, и то и другое. <…> «Вечная мерзлота» - это жёсткая научно-фантастическая история, изначально довольно простая басня о любви и ненависти, о мужчине и женщине, отдыхающих на чужой планете. Но история ширится <…> до леденящего кровь воскрешения и мести, которая достигает положительно оперной кульминации. Этот рассказ можно сравнить с его нашумевшим «Пока дыхание, которое я затаил…» (1966). «Вечная мерзлота» - более амбициозный, более сложный и, как мне кажется, более удачный. Мы видим здесь вполне зрелого Желязны, перерабатывающего знакомую тему с гораздо большим эффектом, чем в молодости. В «Вечной мерзлоте» Желязны проявляет большую готовность рисковать, и он выходит победителем. «24 вида г. Фудзи кисти Хокусая» перекликается с рисунком «Вечной мерзлоты». Эта история вырастает из простого паломничества во что-то всё более сложное, всё более интенсивное. Образность, вызываемая заглавием, в буквальном смысле устанавливает рамки рассказа. Каждый последующий «вид», описанный в полусамостоятельной виньетке, добавляет к эмоциональному резонансу целого, как басовый гонг, осторожно ударяемый мягким молотком, ударяемый снова и снова, вибрации усиливают друг друга, пока воздух не переполнится звуком. Большинство других историй - пустяки. <…> Именно свежесть взгляда Желязны, думаю, делает его работу такой приятной для созерцания. <…> Но он не поднялся выше переработки знакомого материала (или, возможно, независимо переоткрыл эти вещи). <…> Сборник вполне изящный, вполне законченный.
	Flip through a collection of Roger Zelazny books and you'll sec amazingly little change in the author photos: <…> Roger 1989 is hardly different from Roger 1967. A little smoother, a little rounder at the edges, a bit more confidence and polish, a couple of wrinkles. As with the man, so with the books—which may be either Zelazny's great strength or his great weakness. Maybe both. <…> "Permafrost" is a hardcore science fiction story, initially a rather simple fable of love and hatred, of a man and a woman vacationing on an alien planet. But the story grows <…> into a tale of blood-curdling resurrection and revenge that reaches a positively operatic climax. The story invites comparison to Zelazny's much-acclaimed "For a Breath I Tarry" (1966). "Permafrost" is the more ambitious, the more complex, and it seems to me the more successful of the two. We sec here the fully mature Zelazny reworking the familiar theme to far greater effect than did the young turk. In "Permafrost," Zelazny shows a greater willingness to take chances, and he emerges a winner. "24 Views of Mt. Fuji, by Hokusai" echoes the pattern of "Permafrost." This story grows from a simple pilgrimage into something increasingly complex, increasingly intense. The imagery invoked by the title establishes literally the framework of the story. Each successive "view," described in a semi-autonomous vignette, adds to the emotional resonance of the whole like a bass gong struck gently with a soft mallet, struck again, and again, the vibrations reinforcing one another until the air shimmers with sound. Most of the other stories are bagatelles. <…> It's the freshness of Zelazny's viewpoint, I think, that makes his work so pleasant to contemplate. <…> But he's not above recycling familiar material (or perhaps he rediscovers these things independently). <…> The collection is altogether graceful, altogether accomplished.
	— Ричард Лупофф