Метель (Сорокин)

«Метель» — повесть Владимира Сорокина 2010 года с элементами сатиры из цикла «История будущего». В 2021 году вышло непосредственное продолжение — роман «Доктор Гарин».

Цитаты

Старики-возчики говорили: один едешь — на плечах по ангелу, вдвоём — один ангел, втроём — сатана в телеге.

— Пахтай меня, хороший мой… — зашептала она в его щёку и обняла обеими руками. Он плыл по её телу, эта волна несла и несла, и казалось, конца этому не будет.

Прямо перед самокатом из-под снега торчало что-то. Сначала доктору показалось, что это вывороченный пень старого дерева. Но приглядевшись, он различил голову мертвого великана. Своим правым полозом самокат въехал ему в левую ноздрю. Доктор заморгал, не веря своим глазам, приглядываясь: горка, на которую они влетели, была не чем иным, как трупом большого, занесённого снегом.

… он любит всех родных и друзей, он любит и зомби, которые шевелятся и рычат под полом церкви, он любит всех, всех, и все сейчас начинают двигаться вокруг него, потому что он не может оторваться ногами от потрясающего тепла, все гости и батюшка, и басом ревущий протодьякон, и певчие, и Ирина, все ходят вокруг, ходят вокруг него, ходят и поют, а зомби движутся под землёй вокруг храма и тоже поют, поют в землю, поют земляным жужжанием, как большие земляные пчёлы, гудят в землю, гудят, гудят «Многая лета!», гудят так сладко и сильно, что щекотно от гудения, и все вращаются, вращаются вокруг Гарина, как вокруг оси земной, а ему и ногам его от этого коловращения и гудения становится всё теплее и радостней… — сон

Он хватается за кольцо подпола, тянет, поднимает деревянный люк, лезет в подпол, там бочки с квашеной капустой и солёными огурцами, там висит окорок в марле, а рядом с окороком, тоже в марле, замаскированная под окорок, висит куколка большой бабочки, она величиной с окорок, а размах крыльев у бабочки, которая вылупится из этой куколки, будет больше двух метров, отец и дядя выкрали её из государева инкубатора под Подольском, дядя сезонно работал там в теплицах, они вынесли куколку, спрятали в тачке с торфом, увезли в Покровское, отец спрятал её в подвале, замаскировав под окорок солонины, обмотал марлей, вымазал салом, это куколка большой синей «Мёртвой головы», она очень дорогая, очень красивая, она стоит в три раза больше отцовского дома, отец уже договорился продать её румынам, главное, держать её в прохладе, чтобы бабочка не вылупилась раньше времени, тогда все пропало… — сон

О повести

корр.: Вы цитируете в своей повести едва ли не всех отечественных классиков, которые, так или иначе, касались в своих текстах мотивов пути и метели <…>. — Это и субъект, и объект. И персонаж, и сцена. И герой, и декорация — задник, на фоне которого происходит действие. Это стихия, которая определяет жизнь людей, их судьбу. От чего здесь люди зависели, по-прежнему зависят и будут зависеть — это русская география. Это размер России, размер этих полей, во многом безжизненных, это затерянность людей в этих пространствах. И главный персонаж, порождаемый этим пространством, — Метель. <…> я не книгами обкладывался, когда её писал. Одной из отправных точек стал рассказ моего покойного дедушки. <…> В повести бунт вещей — это, безусловно, бытовая неустроенность русской жизни <…>. И в этом и есть метафизика места, в котором мы живём. Здесь многое сломано. Здесь сломана государственная машина, и её невозможно починить — она то чихает, то глохнет. <…> Я по форме хотел написать классическую русскую повесть. <…> к этому тексту подбирался давно <…> — ещё когда писал «Норму», в некоторых рассказах. <…> А что касается деконструкции, то тут другая задача поставлена — это герметичная вещь. Как пирамидка. И я постарался её тщательно отшлифовать.

— Владимир Сорокин, интервью

… в «Метели» есть что-то школьное: это такое наглядное пособие по русской литературе, пусть с вариациями, но всё ж по части наглядности превосходящее прежние высокие достижения автора в этой области. Тут работает всё: обозначение жанра, осмысленно устаревшего, <…> название, отсылающее <…> к идее русской литературы вообще, а также общее течение и настроение прозы. <…> Техническая безупречность, с которой сработан этот дайджест, как кажется, «Метель» и губит. Русская литература выходит здесь весьма похожа и поэтому весьма обаятельна — так что все насмешки, сколь угодно тонкие, оказываются ей нипочём, а всё другое либо в ней растворяется, либо из неё выталкивается, оказываясь лишь досадным и вообще-то ненужным добавлением к этой истории из жизни чеховского героя, попавшего в толстовские обстоятельства (скрашенные Буниным, Булгаковым и др.). <…> Про вирус, который, как обычно, занесён к нам из далёких и вражеских стран <…> — смешно. Про снеговика — ярко и пугающе. Но вмешенное в тесто почти узнаваемой и даже в стилизации притягательной русской прозы всё это порождает <…> вопрос: зачем такое вообще было нужно? <…> В недавних произведениях <…> он отметался злободневностью, а в давнишних — страстностью, с которой он выяснял отношения с русской литературой. В «Метели» же темы актуальные замещены темами вечными, а страсть вытеснена привычной изощрённостью.

— Анна Наринская, «Сочинение на заданную тему»

… путники сбиваются с дороги навсегда, потому что в России по-другому и быть не может. <…> Видимо, с детства мечтал [он] выложить-таки проклятое слово «вечность» и прорваться к ней, подлинной вечности. Только складывал он своё слово изо льда, льдинок, в кромешном холоде собственных фантазий и сложить, разумеется, не мог, придумывая всё новые и новые версии неудачи. По гипотезе, высказанной в «Метели», выложить недоступное слово на этот раз не удалось, потому что к цели он двигался через русские вьюжные дороги.

— Майя Кучерская, «Пирамидальный синдром (Россия не лечится)»

… «Метель» — вещь, скорее, грустная и куда более душевная, даже отчасти пронзительная. Что-то вроде лебединой песни Сорокина, вспомнившего о своём «Романе», о любви к русской классике, <…> и решившего порадовать своих поклонников эдаким деликатесным блюдом, где всего ровненько по чуть-чуть. <…> отсылает к раннему рассказу Льва Толстого с тем же самым названием. По сути же «Метель» — переписанная повесть Толстого «Хозяин и работник» с противоположным финалом.

— Павел Басинский

Сейчас она представляется свидетельством некоторого, если не упадка, то поворота Сорокина в сторону чего-то добропорядочно-унылого. Хотя, с другой стороны, если вычленить концепты, то, да, действительно, Россия, которая не имеет ясного пути, которая заблудилась, которая не может дойти до какого-то финала, да и не очень понимает, к какому финалу идёт: это высказывание о путинской России такое концептуально-ясное.

— Михаил Золотоносов, интервью

Однако ощущение похожести всё же обманчиво. Сорокин поступает с текстами классиков так же, как поступал и раньше: он разбирает конструкцию на составные части. Только раньше эти оголённые оси конструкции насмешливо выставлялись наружу, а нынче они предварительно были собраны в некие ёмкости и тщательно перемешаны. <…> Почему это срастается, когда по всем законам эстетики, логики и здравого смысла срастаться не должно, — мне неизвестно. Технология.

— Алла Латынина, «Тюбик „живородной пасты“ и спрей „мёртвая вода“»

• см. статьи Кирилла Кобрина «Кабинет мёртвых вещей Владимира Сорокина» и «Доктор едет, едет сквозь снежную равнину», 2016, 2017