Марфа, Посадница Новогородская (Надеждин)

«Марфа, Посадница Новогородская, трагедия в пяти действиях, в стихах» — рецензия Николая Надеждина января 1832 года на историческую трагедию Михаила Погодина.

Цитаты

По странному стечению обстоятельств, начало прошлого года ознаменовано было явлением Бориса Годунова, а конец заключён Марфой Посадницей Новогородской. Сии произведения, написанные гораздо ранее, явились на рубежах протекшего года, как будто нарочно для того, чтобы год сей, в летописях русской словесности, отметился эрой поэтического драматизирования народной истории, сообразно понятиям, требованиям и видам современного просвещения. — начало

… Марфа Посадница <…> называется определённо — трагедией. Это имя, для оправдания коего употреблены всевозможные усилия, сообщает Марфе Посаднице особенную физиономию и — подвергает её особенной ответственности пред судилищем критики.

Возрождённый христианскою религиею человек познал своё духовное достоинство и сверг с себя иго природы. Личность восторжествовала над роком: и жизнь стала созидать свободно сама себя. Какие ж средства оставались трагедии поддержать и оправдать название, присвоенное ей столетиями? Она старалась запутывать человека в борьбе с самим собою, с своим сердцем, с своими страстями, представляла его игралищем мечтаний и заблуждений, обременяла преступлениями и бедствиями: но — возбуждала только участие, а не ужас и соболезнование. Все катастрофы, употребляемые новою трагедиею, показывали вольное страдание природы человеческой, в коем она сама более или менее виновна, а не насильственное сокрушение неотвратимою, враждебною мощью. Напрасно французская Мельпомена, наиболее ревновавшая быть верным подобием классической древности, поднималась на ходули, возвышала голос, надувалась из всех сил; напрасно английская трагедия окружалась чудовищами и обливалась кровью: их усилия оканчивались отвращением и скукою. Новейшие немецкие драматурги наконец почувствовали анахронизм эффектов, коих тщетно домогалась новейшая трагедия: они оставили это имя, так явно разногласившее с действительностью; и создали для себя особую раму драматического представления, коей дали имя Schauspiel и которая заменила собой трагедию на немецком театре.

Такова ли Марфа Посадница? Содержание её составляет падение великого Нова-Города, событие, окружённое в наших исторических воспоминаниях трагическою величественностию. Если оно было таково в самом деле, то в трагедии Марфа Посадница сия величественность представлена слабо и тускло. Не с треском и громом разваливается здание Новогородской республики под державною рукою Иоанна. Шумит и беснуется чернь, плачут женщины и дети: но этого недостаточно для трагедии. Где этот разгар страстей сосредоточенных, могущественных, непреодолимых, которые можно задушить, но укротить невозможно? Где эти опоры и столпы народности, которые ломаются после тщетного упорства, но погнуться не могут? Новогородское вече, пошумев и побушевав сначала, <…> смиренно преклоняется пред Иоанном. И добро бы, если б Иоанну даны были сила и величие, пред которыми ничто устоять не может, если б царственные его очи блистали всенизлагающею мудростью <…>. Но он представляется в трагедии умным и — бессильным, осторожным до робости, нерешительным до слабости. <…> Одна Марфа имеет в себе элементы трагического величия: силу воли, непреклонность характера, пыл энтузиазма; но сие величие не могло открыться в полном своём блеске, за недостатком достойного противодействия. Где обнаружиться её героизму? В возмущении страстей черни? Но на это не нужно величия души, которого чернь не понимает и понять не может: это стадо, коим управляет тот, кто кричит громче. В мужественном самоотвержении для общего дела? Но опасность не была слишком настоятельна и ужасна: Марфа могла выиграть все и — имела на стороне своей столько выгод, обеспечивающих успех. Кого ж, однако, винить за то? Может быть, не столько поэта, сколько самую действительность. Трагедия вся основана на исторических фактах: и, признаемся, всмотрясь ближе в нелицеприятные, беспристрастные свидетельства летописей, нельзя не подумать, нельзя не увериться, что падение Нова-Города не было таким важным событием, каким обыкновенно представляется. Это ветхое здание, давно обуреваемое внутренними неустройствами, само собою клонилось к разрушению. <…> Может быть, мы и ошибаемся, но нам кажется, что взятие Нова-Города было усмирение буйства неблагоразумного и слепого, подобно взятию Запорожской Сечи в новейшие времена, а не катастрофа народности, издыхающей в судорожных потрясениях. Как бы то ни было, Марфа Посадница не может и не должна называться трагедией, а есть драма живая, обширная, занимательная. Сочинитель подчинил её сценическим условиям, краткости времени и близости места: это несколько стеснило полноту и естественность картины. Но тем не менее она богата чертами занимательными, трогательными, сильными и, что всего важнее, запечатленными глубокою народностью. Физиономия века, к коему принадлежит сия картина, представлена верно, оттенена выразительно. Язык, данный действующим лицам, подслушан в современных сказаниях. Одного только недостаёт ей — разнообразия. Все новогородцы почти на одно поличье; даже язык их один и тот же: речи дьяка архиепископского не отличаются от речей бояр, старейших и людей житых. То же можно сказать и о московцах.

Наружная, стихотворная отделка драмы даёт много привязчивой критике. Вообще, должно сказать, что автор не владеет стихом. Излишняя верность народному языку перерождается иногда в тривиальность. Но, в заключение, нельзя не согласиться, что Марфа Посадница есть важное приобретение для нашей словесности. Она представляет собой первый опыт русской исторической драмы и указывает новое поприще русскому национальному театру.

См. также

• Борис Годунов. Сочинение А. Пушкина. Беседа старых знакомцев (его рецензия марта 1831)