Люди или животные?

«Люди или животные?» (фр. Les animaux dénaturés) — социально-фантастический роман Веркора 1952 года. Каждой главе предшествует ироничный синопсис.

Цитаты

	Все несчастья на земле происходят оттого, что люди до сих пор не уяснили себе, что такое человек, и не договорились между собой, каким они хотят его видеть.
	— Д. М. Темплмор, «Животные или почти животные»

Теперь они встречались почти ежедневно. И всегда у неё. Он приходил часам к пяти, снимал куртку и, оставшись в толстом красном свитере, усаживался на полу, у самого огня, который она разжигала к его приходу. Затем он набивал трубку, а она готовила чай и поджаривала ломтики пресного хлеба, купленного у еврея-бакалейщика в Суис-коттедже. Когда он не мог прийти, они переписывались. В письмах своих они всегда говорили о литературе, обсуждали тот или иной вопрос, который не успели решить во время последней встречи. К уходу Дугласа всегда оставался какой-нибудь нерешённый вопрос. То же получалось и в письмах. И потому у них всегда имелся предлог снова встретиться или написать друг другу. А главное, так легче было избежать молчания. Ибо их отношения приняли вполне определённую форму. По молчаливому уговору было решено, что они не влюблены друг в друга: слишком уж это было бы пошло и прозаично! Ей было тридцать лет, ему тридцать пять, страсть не раз уже опустошала их сердца. «У нас выработался иммунитет», — говорили они. То ли дело дружба! <…> Но бывали минуты, когда они чувствовали себя неловко вдвоём. Случалось, что вопрос, который они обсуждали, был до конца исчерпан, а они не сразу могли найти новую тему. Тогда наступали минуты гнетущего молчания, которых они с каждым разом боялись все больше. Они не знали, чем их заполнить. Они не хотели поверить, что им может быть хорошо просто оттого, что они вместе; им не приходило в голову посидеть молча, думая каждый о своём, до тех пор, пока слова не польются сами собой, или даже помечтать в полумраке, глядя на огонь в камине. Им казалось, что, если молчание продлится ещё хоть немного, в комнату проникнет злой дух, который разоблачит их, и тогда произойдёт что-то такое, от чего они растеряются и против чего оба будут бессильны. В такие минуты они храбро улыбались друг другу, как бы желая сказать: «Нам-то нечего бояться, не правда ли?» Они улыбались до тех пор, пока один из них не находил наконец новой темы, за которую они оба судорожно хватались. Но иногда им долго ничего не приходило в голову, и в панических поисках темы они чувствовали, как улыбка их становится нелепой гримасой; и всё-таки они улыбались. И это было просто ужасно. — глава 3

— Образ жизни людей постоянно меняется. Животные же на протяжении тысячелетий ничего не меняют в своём существовании. Тогда как между взглядами на жизнь моего деда и моими собственными не более сходства, чем между черепахой и казуаром. — глава 4; вариант трюизма

Итак, если тропи люди — пусть даже они грешат в неведении, — они греховны, и только крещение может смыть с них первородный грех, а тем временем они прозреют, поймут, что творят, и уже сами станут отвечать за спасение своих душ. Ведь тех, кто умрёт без крещения, ждёт если не адское пламя, то в лучшем случае вечное безмолвие чистилища. Могу ли я примириться с мыслью, что по моей вине они будут обречены на такие страшные муки? — Тогда окрестите их! — сказал Дуг. — Чем вы рискуете? — Ну а вдруг они животные, Дуглас, не могу же я дать им святое причастие. Это было бы просто святотатством! Вспомните, — добавил он, улыбаясь, — ошибку святого старца Маэля, который по своей близорукости принял пингвинов за мирных дикарей и, не теряя времени, окрестил их. По свидетельству летописца, эта акция привела в страшное замешательство всё царство небесное. Как принять в лоно божье души пингвинов? Наконец совет архангелов решил, что единственный выход — превратить их в людей. Так и сделали. После чего пингвины перестали уже грешить в неведении, и им самым законным образом были уготованы адские муки. — Ну, тогда не крестите их! — А вдруг они люди, Дуглас! — глава 7

В лагере часто подшучивали над отцом Диллигеном, пытавшимся обратить папуасов в христианство. И в самом деле, несмотря на все его увещания, новообращённые продолжали покрывать свои тела татуировкой. С той только разницей, что теперь среди прочих замысловатых рисунков можно было порой увидеть крест и терновый венец. — глава 8

Холёные усы джентльмена в манжетах не смогли скрыть кислой улыбки, кривившей уголки его тонких губ. — глава 15

… что бы там ни говорили, я знаю, что убил всего лишь зверёныша. Может быть, потому, что… в общем… ну вот, если бы… если бы во время войны я убил немца из Восточной Пруссии, и мне вдруг говорят: «Да, но, видите ли, теперь это польские земли — значит, вы убили нашего союзника». Но ведь я-то знаю, что это не так. — глава 15

— Мы можем теперь объяснить, — проговорил сэр Артур, — почему животные не нуждаются ни в мифах, ни в амулетах: им неведомо их собственное невежество. Но разве мог ум человека, вырвавшегося, выделившегося из природы, не погрузиться сразу же во мрак, не испытать ужаса? Он почувствовал себя одиноким, предоставленным самому себе, смертным, абсолютно невежественным — словом, единственным животным на земле, которое знает лишь то, что «ничего не знает», не знает даже, что оно такое. Как же ему было не выдумывать мифы о богах или духах, чтобы оградиться от своего невежества, идолов и амулетов, чтобы оградиться от своей беспомощности? И не доказывает ли как раз отсутствие у животных таких извращающих действительность измышлений, что им неведомы и страшные вопросы? — глава 15 (пересказ теории о происхождении религии)

— Да эти политиканы. <…> Самый твёрдый кристалл они способны превратить в медузу. — глава 16

На основании доклада комиссии Саммера, после небольших поправок, парламент принял статьи следующего закона: Статья I. Человека отличает от животного наличие религиозного духа. Статья II. Основными признаками религиозного духа являются (в нисходящем порядке): Вера в Бога, Наука, Искусство во всех своих проявлениях; различные религии, философские школы во всех своих проявлениях; фетишизм, тотемы и табу, магия, колдовство во всех своих проявлениях; ритуальное людоедство в его проявлениях. Статья III. Всякое одушевлённое существо, которое обладает хотя бы одним из признаков, перечисленных в статье II, признаётся членом человеческого общества, и личность его гарантируется на всей территории Соединённого Королевства всеми законами, записанными в последней Декларации прав человека. — глава 16

— Неужели вы думаете, что тропи будут счастливее, став людьми? <…> — Речь идёт не о счастье, — сказала Френсис. — По-моему, это слово здесь не подходит. — Жили они, не зная забот, а теперь их, наверное, начнут приобщать к цивилизации? — с ядовитым сочувствием осведомилась Гертруда. — Должно быть, начнут, — ответила Френсис. — И они станут лжецами, ворами, завистниками, эгоистами, скрягами… — Возможно, — согласилась Френсис. — Они начнут воевать и истреблять друг друга… Нечего сказать, мы сделали им прекрасный подарок! — И всё-таки подарок, — возразила Френсис. — Подарок? — Да. Прекраснейший подарок. <…> В этом страдании, в этом ужасе — красота человека. Животные, конечно, гораздо счастливее нас: они не способны на подобные чувства. Но ни за какие блага мира я не променяю на их бездумное существование ни этого страдания, ни даже этого ужаса, ни даже нашей лжи, нашего эгоизма и нашей ненависти. <…> После процесса <…> нам по крайней мере стало ясно одно: право на звание человека не даётся просто так. Честь именоваться человеком надо ещё завоевать. И это звание приносит не только радость, но и горе. Завоёвывается оно ценою слёз. И тропи придётся пролить ещё немало слёз и крови, пройти через раздоры и горькие испытания. Но теперь я знаю, знаю, знаю, что история человечества не сказка без конца и начала, рассказанная каким-то идиотом. — глава 17

Синопсисы глав

Глава первая, которая, как положено, начинается с обнаружения трупа, правда, трупа совсем крошечного, но озадачившего всех.

Глава вторая, которая, как и следовало ожидать, дополняет краткую историю одного преступления краткой историей одной любви.

Глава пятая. Отклонение в сторону на 80 миль приводит экспедицию как раз в то место, куда хочется автору.

Глава шестая. Краткий курс генетики человека, рассчитанный на писательниц (а также на писателей). <…> Дуглас хотел бы добиться ответа, но Сибила и научная объективность отсылают его прочь.

Глава седьмая. Печаль и смятение отца Диллигена. Есть ли у тропи душа? Нравы и язык человеко-обезьян. Живут ли они в первородном грехе или пребывают ещё в невинности зверя? Крестить — не крестить… Как всегда, исследование, наблюдение и опыт только увеличивают сомнения.

Глава восьмая. Дозволено ли христианам готовить себе обед из мяса тропи? Носильщики-папуасы решают этот вопрос.

Глава четырнадцатая. В кодексе законов полностью отсутствует официальное определение человека.

Перевод

Г. П. Сафронова, Р. Я. Закарьян, 1957

О романе

	Главный вопрос романа сам по себе — тот же, что всегда лежит в основе большей части научной фантастики про другие расы в других мирах. Что в действительноти есть человек?
	The question itself is one which is always at the root of most science fiction about other races on other worlds. What — really — is man?
	— Питер Скайлер Миллер

	История однозначно оригинальна, как я считаю <…>. Роман потрясает и завораживает, а его моральные и этические последствия огромны.
	The story is uniquely original, I believe <…>. The story itself is shocking and fascinating, and the moral and ethical implications tremendous.
	— Грофф Конклин

	Роман становится оригинальной и волнующей попыткой найти определение человеку.
	Le roman devient alors une originale et troublante tentative pour arriver à une définition de l’homme.
	— Робер Мерль, предисловие к «Разумному животному», 1967

Фантастическое допущение Веркора завязывает в тугой гордиев узел целый комплекс философских, этических, правовых, биологических, этнографических, политико-экономических проблем. <…> Проблемы поднимаются и формулируются персонажами романа как бы вне зависимости от авторской позиции, так, как их подсказывает буржуазное сознание, отягощённое порой наивно-обывательскими, религиозными или расовыми предрассудками и довольно часто экскурсами в область отвлечённых и предвзятых умозаключений. Автор же остерегается предлагать собственные выводы, предоставляя читателю возможность самому задуматься, насколько обоснованны высказываемые мысли, ощутить вкус «запретного плода» познания, пережить остроту напряжения и разгадать фантастический ребус, заданный в романе. Веркор умышленно обходит молчанием вопрос о двойственности биологического и социального начал в человеке. Лишь вскользь упоминает он об ином, диалектическом подходе к проблеме.

— А. М. Горбунов