Кракен пробуждается

«Кракен пробуждается» (англ. The Kraken Wakes) — апокалиптический роман Джона Уиндема 1953 года. В США часто выходил в значительно изменённой редакции под названием «Из глубин» (Out of the Deeps).

Цитаты

	— Книга — всегда книга, даже если никто кроме автора и его жены никогда её не прочтёт. — вариант трюизма
	'I suppose a book is still a book, even if no one but the writer and his wife ever reads it.'

Фаза первая

	Оказывается, на свете существует несметное число любителей сверхъестественного, которые только тем и занимаются, что раскапывают душещипательные секреты и тайны. Им достаточно малейшего повода, чтобы усмотреть единомышленника в первом встречном. — вариант трюизма
	There must, I think, be a great many people who go around just longing to be baffled, and who, moreover, feel a kind of immediate kin to anyone else who admits bafflement along roughly similar lines.

Кремль после нескольких дней «созревания» выдал ответный протест, заявив, что тактикой приписывания своих преступлений другим Запад никого не удивил, что оружием, разработанным советскими учёными для дела мира, недавно уничтожено более двадцати летательных аппаратов над территорией Союза; и это должно вразумить всякого, кто ещё промышляет шпионажем...

The Kremlin, after a few days of gestation, produced a rejection of the protest. It proclaimed itself unimpressed by the tactic of attributing one's own crime to another, and went on to state that its own weapons, recently developed by Russian scientists for the defence of Peace, had now destroyed more than twenty of these craft over Soviet territory, and would, without hesitation, give the same treatment to any others detected in their work of espionage…

И вот внезапно плоская гладкая поверхность вздыбилась, море извергло огромное белое облако, которое, корчась и скручиваясь, поднималось все выше и выше. Наше судно содрогнулось от удара взрывной волны. Мы оторвались от экранов и выскочили на палубу. Облако повисло над горизонтом, продолжая корчиться, разрастаться, и во всех его движениях было что-то непристойное, грязное. И только когда облако поднялось на огромную высоту, на нас обрушился первый водяной вал. — описание подводного ядерного взрыва

Then it came. The placid surface of the sea suddenly belched into a vast white cloud which spread, and boiled, writhing upwards. A tremor passed through the ship. We left the screens, and rushed to the ship's side. Already the cloud was above our horizon. It writhed and convolved upon itself in a fashion that was somehow obscene as it climbed monstrously up the sky. Only then did the sound reach us, in a buffeting roar. Much later, amazingly delayed, we saw the dark line which was the first wave of turbulent water rushing towards us.

	— Можете ли вы представить, что мы потерпим какую-либо форму сопернического разума на Земле, независимо от того, как он попал сюда? Человечество этого не потерпит. Мы внутри себя не можем разобраться. — вариант трюизма
	'Can you imagine us tolerating any form of rival intelligence on earth, no matter how it got here? Why, we can't even tolerate anything but the narrowest differences of views within our own race.'

Атмосфера была, как при объявлении войны. Вчерашние флегматики и скептики превратились в ярых поборников крестового похода против… как бы это выразиться… того, кто имеет наглость нарушать свободу навигации. Единодушие, с которым мир подхватил эту идею, поражало воображение. Все загадочные явления, произошедшие в последние годы, связывали теперь исключительно с тайнами Глубин.

The atmosphere was similar to that at a declaration of war. Yesterday's phlegmatics and sceptics were, all of a sudden, fervid preachers of a crusade against the — well, against whatever it was that had had the insolent temerity to interfere with the freedom of the seas. Agreement on that cardinal point was virtually unanimous, but from that hub speculation radiated in every direction, so that not only fireballs, but every other unexplained phenomenon that had occurred for years was in some way attributed to, or at least connected with, the mystery in the Deeps.

Сложилось мнение, что происходящее не соответствует нашим представлениям о межпланетной войне. А поскольку это не межпланетная война, то сам собой напрашивался вывод — это происки русских. У русских, в свою очередь, даже и не возникало сомнения, что всё это — дело рук капиталистических поджигателей войны. Когда же сквозь железный занавес просочились слухи о вторжении инопланетян, красные ответили следующими взаимоисключающими утверждениями: во-первых, всё это — ложь чистой воды, попытка скрыть приготовления к войне; во-вторых, всё это — правда, ибо капиталисты, верные себе, атаковали мирных, ничего не подозревающих инопланетян атомными бомбами; и, в-третьих, правда это или нет — СССР будет непоколебимо бороться за мир во всём мире всем имеющимся в его распоряжении оружием, кроме бактериологического.

Then, by degrees, a feeling began to get about that this was not at all the way anyone had expected an interplanetary war to be; so, quite possibly, it was not an interplanetary war after all. From there, of course, it was only a step to deciding that it must be the Russians. The Russians had all along discouraged, within their dictatorate, any tendency for suspicion to deviate from its proper target of capitalistic warmongers. When whispers of the interplanetary notion did in some way penetrate their curtain, they were countered by the statements that (a) it was all a lie: a verbal smoke screen to cover the preparations of warmongers; (b) that it was true: and the capitalists, true to type, had immediately attacked the unsuspecting strangers with atom bombs; and (c) whether it were true or not, the USSR would fight unswervingly for Peace with all the weapons it possessed, except germs.

	— Пойми, как только у человека наметилась первая извилина в мозгу, он огляделся и увидел, что мир, в том виде, как он есть, его не устраивает;..
	'The thing is that once we had developed intelligence we weren't satisfied with the world as we found it;..'

[Нечеловеческий] голос: «…Самая недоступная точка Земли — дно. Так было, есть и будет. Кромешная темнота. Мрак. Самая мрачная точка Земли. Так было, есть и будет до тех пор, пока не высохнут моря и океаны, и тогда растрескавшаяся, безжизненная планета будет нескончаемо вращаться по своей орбите, а жизнь на ней станет историей. Но это случится не раньше, чем Солнце высушит пять миль воды над нами. А пока — здесь мрак. А также холод, такой же, как на любом из ледников… и тишина... И покой. Пусть будет так эонами. Мы так хотим. <…> Дно — самое лучшее и самое страшное место на Земле. Здесь правит сама Смерть. Вглядитесь, всё устлано бренными останками цветущей некогда жизни. Биллионы и биллионы существ обрели здесь свой последний приют. Тишина… Гробница Мира. Вы говорите: „Нет! Ничто не может существовать Здесь“.» — <…> Однако, наши предки миллион лет назад тоже выкарабкались на берег, преодолев огромную толщу вод… — радиопередача с попыткой имитации мыслей обитателей Глубин

Voice says: 'The deep-sea bottom! The uttermost part of the Earth! It is dark; it has always been dark; it will always be dark until the seas dry up and the arid Earth spins on her endless way, with life a tale that has long been told and finished. 'But now, that is far away in the future, as far away in time as it will take the sun to scorch up the five miles of water above our heads; and it is dark. 'It is cold, too, as cold as any glacier; and quiet… and still… It has been still for aeons… '<…> It is an eerie place, an awful place, death's own place; for the floor, the rock shelves, everything but the perpendicular faces of the cliffs, is drifted deep with the mortal remains of untold billion millions of minute creatures. 'Nothing,' you would say, 'absolutely nothing could live here. This is beyond the reach of life: the nethermost pit.' <…>'Millions of years ago our own ancestors crawled from the sea on to the land —'

Фаза вторая

— Майк, ты что, ещё не понял — игра кончилась. Затонуло огромное судно, погибло семьсот человек!.. Это ужасно. Сегодня мне приснилось, что я заперта в тесной каюте, а изо всех щелей хлещет вода. — Вчера… — начал я и остановился. Мне захотелось напомнить Филлис, как вчера она вылила целый чайник кипятка на ненавистных домашних муравьев. Уж, наверняка, их полегло более семисот. Но я вовремя опомнился и продолжил: — Вчера множество народа погибло в автокатастрофах, столько же погибнет и сегодня… — Да причём тут это? Конечно, Филлис была права, я привел плохое сравнение, но говорить о существах, для которых мы — самые настоящие муравьи, мне не хотелось.

'Mike, this isn't a game, you know. After all, a big ship has gone down, and seven hundred poor people have been drowned. That is a terrible thing. I dreamt last night that I was shut up in one of those little cabins when the water came bursting in,' 'Yesterday — ' I began, and then stopped. I had been about to say that yesterday Phyllis had poured a kettle of boiling water down a crack in order to kill a lot more than seven hundred ants, but thought better of it. 'Yesterday,' I amended, 'a lot of people were killed in road accidents, a lot will be to-day.' 'I don't see what that has to do with it,' she said. She was right. It was not a very good amendment — but neither had it been the right moment to postulate the existence of a menace that might think no more of us than we of ants.

Иногда просто диву даёшься, почему твои друзья женятся на тех, на ком женятся. Я знаю, как минимум, трех девушек, которые составили бы Гарольду великолепную пару: одна, например, могла запросто сделать ему карьеру, другая… ну, да ладно. Туни, безусловно, красивее, но… есть, на мой взгляд, некоторое различие между комнатой, в которой живёшь, и комнатой с выставки «Идеальный дом». Как говорит Филлис: «Откуда может взяться у девушки с именем Петуния то, чего не хватало её родителям».

Wondering why one's friends chose to marry the people they did is unprofitable, but recurrent. One could so often have done so much better for them. For instance, I could think of three girls who would have been better for Harold, in their different ways; one would have pushed him, another would have looked after him, the third would have amused him. It is true that they were none of them quite as decorative as Tuny, but that's not — well, it's something like the difference between the room you live in and the one at the Ideal Home Exhibition. However, there it was, and, as Phyllis said, a girl who makes good with a name like Petunia must at least have something her parents didn't have.

	— ... обнажать истину без цели — бессмысленно и распутно. — мнение персонажа-обывателя — трюизм или его вариант
	'… truth made naked without purpose is really a wanton.'

	... это судно <…>. Божественное творение — нечто среднее между произведением искусства и живым существом, <…> горделиво уносящееся в открытое море.
	… the ship <…>. A creation that had been somewhere between a work of art and a living thing, <…>, moving serenely out towards the high seas,..

	— Даже лотосы приедаются.
	'Even a diet of lotuses can pall.'

Лесли грянул новую песню: О, сжигаю в подсобках свои я мозги, Что почти заставляет мой кортекс светиться, Чтобы новое нечто найти И бабахнуть! Ксенобатитов заставив пускать пузыри. О, размышлял я о ядерных термиках И всех мыслимых видах лучей. Я обшарил журналы технические, И только сейчас начинаю молиться. Чего бы мне хотелось — так это микроба-ноу-хау, Чтоб жил бы при давлении в пять тонн он на квадратный дюйм, Тогда мы по глубинам бы ударили пониже, И были бы границы, как чёлка у подружки. Разведал я, что дальше там за ультрафиолетом, А инфракрасный обкопал кругом, И… — Бедняга Лесли, — печально сказал я, — посмотри, что с ним сделал этот чёртов климат. [Рифмовать такое!] <…> Боже мой, что творится! Какое размягчение мозгов! Извилины плавятся. Пора объявить Бокеру ультиматум. Конкретный срок, скажем, неделя, и мы уезжаем. Иначе нас ждёт здесь полное разложение, и мы тоже начнём сочинять песенки с дебильными рифмами. Струны наших душ заржавеют, и в один прекрасный миг мы вдруг обнаружим, что рифмуем подобные песенки.

Leslie's voice rose: Oh, I'm burning my brains in the backroom, Almost setting my cortex alight To find a new thing to go crack-boom! And blow up a xenobathite. Oh, I've pondered the nuclear thermals And every conceivable ray. I've mugged up on technical journals, And now I'm just starting to pray. What I'd like is the germ of the know-how To live at five tons per square inch, Then to bash at the bathies below now Would verge on the fringe of a cinch. I've scouted above ultra-violet, I've burrowed around infra-red, And the — 'Poor Leslie,' I said. 'You see what happens in a climate like this, Phyl. We are being warned. <…> For heaven's sake! Softening sets in without the victim being aware of it. We must give Bocker a time limit — a week from now to produce his phenomena. If not, he'll have had it, as far as we are concerned. Any longer, and real deterioration will get us. We, too, shall start composing songs in outdated rhythms. Our moral fibres will rot so that we shall find ourselves going around doing dreadful things like [this] rhyming...

Я сижу в лаборатории, Раскалился добела. Ксенобатоинфузория, Ты с ума меня свела! Ох, вы атомы ядрёные, Термоядерный утиль! Что ж вы, неучи, учёного Подвели под монастырь? А когда не торопили бы, Я бы горы своротил, Некробаротерапию бы Шаг за шагом воплотил. Я настроил бы локаторы, Я бы выждал до утра, Взмыл бы в небо авиатором, Жахнул сверху… и ура! Я бы… — рифмованный пересказ песни Захаренковым

Вообразите себе яйцо, причем яйцо не менее тридцати пяти футов в длину, затем поставьте его на попа, отсеките нижнюю половину, то, что останется, покрасьте в свинцовый цвет, и вы получите самый настоящий морской танк. Как он передвигался — оставалось только догадываться. На колесах? Вряд ли. Судя по виду и звуку, он просто полз на своем брюхе без всяких там приспособлений. Ни на что земное это не походило. <…> На самой верхушке «яйца» образовался небольшой нарост — беловатое полупрозрачное подобие пузыря. Он был значительно светлее остальной поверхности и стремительно разрастался. — Господи, он все раздувается… Грянул одиночный выстрел, пузырь задрожал, но не лопнул. Он надувался все быстрее и быстрее, всё больше и больше. Казалось, он вот-вот оторвется от обшивки и взовьется в небо, как воздушный шар. — Сейчас лопнет. Я уверена, сейчас лопнет. — Ещё два. Первый пузырь был уже не менее трёх футов в диаметре и всё рос и рос. — Сейчас, сейчас… — голос Филлис дрожал. Огромный пульсирующий пузырь продолжал расти, и лишь когда достиг футов пяти, вдруг перестал раздуваться, забился, затрясся, как желе, и оторвался от тонкой ножки, связывающей его с танком. Перетекая, как амеба, он постепенно уплотнялся, превращаясь в устойчивый шар. Мы и не заметили, как он оказался футах в десяти от нас. И тут что-то произошло: не то чтобы пузырь взорвался — никакого звука мы не услышали, скорее, он раскрылся, как бутон, раскинув во все стороны бессчетное число белых щупалец. Мы инстинктивно отскочили от окна, подальше от этой мерзости. Четыре или пять щупалец неслышно упали на пол и моментально стали сокращаться, возвращаясь обратно. Громко вскрикнула Филлис: одно щупальце дотянулось до её правого плеча и теперь, сокращаясь, увлекало за собой. Филлис попыталась оторвать его левой рукой, но пальцы тут же прилипли к белому телу. — Майк! — закричала она. — Майк! Щупальце натянулось, как тетива лука, неумолимо таща Филлис к окну. Я подскочил, обхватил её и рванул с такой силой, что мы оказались в другом конце комнаты. Однако оторваться нам не удалось, и щупальце потянуло на улицу нас обоих. Я уцепился коленом за ножку кровати и что есть мочи держал Филлис. Когда мне уже казалось, что нам не вырваться, Филлис вдруг закричала, и мы повалились на пол. Она была в обмороке, из ран на плече и кисти левой руки сочилась кровь. Я положил её так, чтобы ничто не могло до неё дотянуться и осторожно выглянул на площадь. Отовсюду доносились леденящие кровь крики и стоны. Первый пузырь, окруженный сонмом щупалец, лежал на земле. Щупальца одно за другим исчезали за его оболочкой, унося в нутро пузыря свою добычу. Несчастные ещё боролись, пытаясь вырваться из цепких лап, бились, вопили, но тщетно… Вдруг я увидел Мюриэл Флинн, её волочило по булыжной мостовой за чудесные рыжие волосы, она так страшно кричала от боли и ужаса, что у меня зашлось сердце. Рядом тянуло Лесли, он не сопротивлялся, не кричал — ему повезло больше — при падении из окна бедняга сломал шею. Какой-то мужчина пытался освободить ускользающую от него женщину. И он уже дотянулся до неё, но задел липкое щупальце, и дальше их поволокло вместе. Кольцо сужалось, щупальца сокращались, люди бились, как мухи в паутине. Во всем этом была какая-то тщательно продуманная жестокость. Не в силах оторваться от кошмарного зрелища, я чуть не прозевал, как от танка отделился второй пузырь. Три аспида скользнули в окно, поизвивались на полу и медленно уползли назад. Я выглянул на площадь. Снова та же картина: теперь уже второй пузырь собирал тщетно отбивающихся людей. Зато первый — нажравшись до отвала, захлопнулся и не спеша покатился к морю. Танки, похожие на больших серых слизняков, оставались на месте, занятые производством отвратительных пузырей. Следующая «Горгона» взметнула в воздух своих змей, я отскочил, но на этот раз ничего не угодило к нам в комнату. Я решил закрыть окно, и очень вовремя: едва я задвинул задвижку, четыре щупальца с такой силой шмякнулись о стекло, что оно треснуло.

Imagine an elongated egg which has been halved down its length and set flat side to the ground, with the pointed end foremost. Consider this egg to be between thirty and thirty-five feet long, of a drab, lustreless leaden colour, and you will have a fair picture of the 'sea-tank' as we saw it pushing into the Square. <…> The previously smooth fore-and-aft sweep of its top was now disfigured at the highest point by a small, dome-like excrescence. It was lighter-coloured than the metal beneath; a kind of off-white, semi-opaque substance which glittered viscously under the floods. It grew as one watched it. 'They're all doing it,' she added. There was a single shot. The excrescence quivered, but went on swelling. It was growing faster now. It was no longer dome-shaped, but spherical, attached to the metal by a neck, inflating like a balloon, and swaying slightly as it distended. 'It's going to pop. I'm sure it is,' Phyllis said, apprehensively. 'There's another coming further down its back,' I said. 'Two more, look.' The first excrescence did not pop. It was already some two foot six in diameter and still swelling fast. 'It must pop soon,' she muttered. But still it did not. It kept on expanding until it must have been all of five feet in diameter. Then it stopped growing. It looked like a huge, repulsive bladder. A tremor and a shake passed through it. It shuddered jellywise, became detached, and wobbled into the air with the uncertainty of an overblown bubble. In a lurching, amoebic way it ascended for ten feet or so. There it vacillated, steadying into a more stable sphere. Then, suddenly, something happened to it. It did not exactly explode. Nor was there any sound. Rather, it seemed to split open, as if it had been burst into instantaneous bloom by a vast number of white cilia which rayed out in all directions. The instinctive reaction was to jump back from the window away from it. We did. Four or five of the cilia, like long white whiplashes, flicked in through the window, and dropped to the floor. Almost as they touched it they began to contract and withdraw. Phyllis gave a sharp cry. I looked round at her. Not all of the long cilia had fallen on the floor. One of them had flipped the last six inches of its length on to her right forearm. It was already contracting, pulling her arm towards the window. She pulled back. With her other hand she tried to pick the thing off, but her fingers stuck to it as soon as they touched it. 'Mike!' she cried. 'Mike!' The thing was tugging hard, looking tight as a bow-string. She had already been dragged a couple of steps towards the window before I could get after her in a kind of diving tackle. The force of my jump carried her across to the other side of the room. It did not break the thing's hold, but it did move it over so that it no longer had a direct pull through the window, and was forced to drag round a sharp corner. And drag it did. Lying on the floor now, I got the crook of my knee round a bed-leg for better purchase, and hung on for all I was worth. To move Phyllis then it would have had to drag me and the bedstead, too. For a moment I thought it might. Then Phyllis screamed, and suddenly there was no more tension. I rolled her to one side, out of line of anything else that might come in through the window. She was in a faint. A patch of skin six inches long had been torn clean away from her right forearm, and more had gone from the fingers of her left hand. The exposed flesh was just beginning to bleed. Outside in the Square there was a pandemonium of shouting and screaming. I risked putting my head round the side of the window. The thing that had burst was no longer in the air. It was now a round body no more than a couple offset in diameter surrounded by a radiation of cilia. It was drawing these back into itself with whatever they had caught, and the tension was keeping it a little off the ground. Some of the people it was pulling in were shouting and struggling, others were like inert bundles of clothes. I saw poor Muriel Flynn among them. She was lying on her back, dragged across the cobbles by a tentacle caught in her red hair. She had been badly hurt by the fall when she was pulled out of her window, and was crying out with terror, too. Leslie dragged almost alongside her, but it looked as if the fall had mercifully broken his neck. Over on the far side I saw a man rush forward and try to pull a screaming woman away, but when he touched the cilium that held her his hand became fastened to it, too, and they were dragged along together. As the circle contracted, the white cilia came closer to one another. The struggling people inevitably touched more of them and became more helplessly enmeshed than before. They struggled like flies on a fly-paper. There was a relentless deliberation about it which made it seem horribly as though one watched through the eye of a slow-motion camera. Then I noticed that another of the misshapen bubbles had wobbled into the air, and drew back hurriedly before it should burst. Three more cilia whipped in through the window, lay for a moment like white cords on the floor, and then began to draw back. When they had vanished across the sill I leaned over to look out of the window again. In several places about the Square there were converging knots of people struggling helplessly. The first and nearest had contracted until its victims were bound together into a tight ball out of which a few arms and legs still flailed wildly. Then, as I watched, the whole compact mass tilted over and began to roll away across the Square towards the street by which the sea-tanks had come. The machines, or whatever the things were, still lay where they had stopped, looking like huge grey slugs, each engaged in producing several of its disgusting bubbles at different stages. I dodged back as another was cast off, but this time nothing happened to find our window. I risked leaning out for a moment to pull the casement windows shut, and got them closed just in time. Three or four more lashes smacked against the glass with such force that one of the panes was cracked.

	Неугомонный мистер Нэш, учёная душа, Открыл словарь и все слова, смеясь, перемешал. И «да» — ни «да», и «нет» — ни «нет»! О, мистер Бард! О, мистер Бред! И пусть мне жить ещё и жить, и снова, и опять, Но, все равно, мне рифмы той вовек не отыскать — Той рифмы, что прекрасней грёз, Что Огден Нэш с собой унёс.
	Ever since the phi etymological Mr Nash Turned the dictionary into a polysyllabical hit of hash, 'S'no longer the lingo The Bard used to sing-oh. Even if I should live a very, very long time I still shouldn't be very likely to find the rhyme That Ogden Got bogged on.

	Жизнь во всех её формах — жестокая борьба, и самое мощное оружие в этой борьбе — разум <…>. Любая разумная форма жизни — абсолют, а двух абсолютов быть не может. — парафраз тривиального нф-обоснования столкновения цивилизаций
	Life in all its forms is strife; the better matched the opponents, the harder the struggle. The most powerful of all weapons is intelligence <…>. Any intelligent form is its own absolute; and there cannot be two absolutes.

— И за что я осуждён навечно жить в демократической стране, где дурак равен разумному человеку? Если бы та энергия, что идет на околпачивание простаков в погоне за их голосами, была направлена на полезную деятельность — вот была бы нация! А так — что?! По меньшей мере три газеты ратуют за «сокращение миллионов, выброшенных на исследования», и это для того, чтобы каждый смог купить в неделю лишнюю пачку сигарет! А значит, возрастет стоимость перевозок табака, следовательно, поднимутся налоги и так далее. А суда тем временем ржавеют в портах. Какая бессмыслица. — вариант трюизма

'Why was I condemned to live in a democracy where every fool's vote is equal to a sensible man's? If all the energy that is put into diddling mugs for their votes could be turned on to useful work, what a nation we could be! As it is, at least three national papers are agitating for a cut in "the millions squandered on research" so that the taxpayer can buy himself another packet of cigarettes a week, which means more cargo-space wasted on tobacco, which means more revenue from tax, which the government then spends on something other than research — and the ships go on rusting in the harbours. There's no sense in it.'

Фаза третья

	— … многие никогда не признают неудач, полагая себя доблестными рыцарями мира сего. Но слепое упрямство — отнюдь не доблесть, а слабость под личиной ложного оптимизма. — возможно, трюизм
	'… many think it a virtue to claim that they never admit it. But blind stupidity is not one of the virtues; it is a weakness, and in this case it is a dangerous weakness, masked by a false optimism.'

	Гренландия — <…> последний бастион ледникового периода.
	Greenland is <…> the last great bastion of the retreating ice-age.

	— В других странах меня давно уже упекли бы за решетку. — <…> Тюрьма — прекрасное место отдыха для тщеславных великомучеников.
	'In most countries I'd be under arrest by now.' '<…> This has always been discouraging territory for ambitious martyrs'

	— Абсолютное большинство, а особенно специалисты, как могут сопротивляются очевидным фактам. И это в век науки! Отворачиваясь от доказательств, они готовы свернуть себе шеи, лишь бы ничего не видеть и не знать.
	'At every stage the great majority, and particularly the authorities, have resisted the evidence as long as they could. This is a scientific age — in the more educated strata. It will therefore almost fall over backwards in disregarding the abnormal, and it has developed a deep suspicion of its own senses.'

	— А что американцы? — <…> Бизнес — их национальный вид спорта, а следовательно — вещь почти священная.
	'But the Americans —?' '<…> Business is their national sport, and, like most national sports, semi-sacred.'

А тут ещё братья-славяне паясничают, не понимая, что творится с морем. По их мнению, море причиняет Западу массу неудобств согласно диалектическо-материалистическому закону. И, доберись они до Глубин, не сомневаюсь, не преминули бы заключить соглашение с их обитателями на период диалектического оппортунизма. <…> Дальше — больше: Кремль вдруг так рассвирепел, что всё внимание наших спецслужб перекинулось от действительно серьёзной угрозы на гнусные ужимки этого восточного клоуна, который думает, что моря и океаны созданы назло капиталистам.

'In the middle of all this the Muscovite, who seems to be constitutionally incapable of understanding anything to do with the sea, started making trouble. The sea, he appeared to be arguing, was causing a great deal of inconvenience to the West; therefore it must be acting on good dialectically materialistic principles, and I have no doubt that if he could contact the Deeps he would like to make a pact with their inhabitants for a brief period of dialectical opportunism. <…> Anyway, he led off, as you know, with accusations of aggression, and then in the back-and-forth that followed began to show such truculence that the attention of our Services became diverted from the really serious threat to the antics of this oriental clown who thinks the sea was only created to embarrass capitalists.'

	— Можете назвать меня филистимлянином, если пожелаете, но искусство, я вам скажу, стало Искусством только в последние лет двести. А до этого оно, в сущности, являлось лишь домашней утварью. Несколько тысяч лет мы прекрасно обходились и обходимся сейчас без культуры кроманьонцев, а попробуйте прожить, ну, скажем, без огня?
	'Call me a Philistine, if you like, but Art really only became Art in the last two centuries. Essentially, before that, it was furniture for improving one's home. Well, we seemed to get along all right although we lost the Cro-Magnon art for some thousands of years, but should we have done so if it had been the knowledge of fire that we had lost?'

	— Величайшее предназначение поэта — предвидеть, — назидательно отозвалась Филлис. — Хм, — усомнился я, — а может его миссия — снабжать нас цитатами при всяком неожиданном повороте событий.
	'It's the job of poets to have the idea,' she told me. 'H'm. It might also be that it is the job of poets to have enough ideas to provide a quotation for any given set of circumstances, but never mind.'

Оставалось найти способ добраться до Корнуэлла. Попытаться идти сухим путём? Но мы были наслышаны о специальных капканах, засадах, сигнализациях, сторожевых пунктах и так далее, причем, говорят, доходило до того, что буквально вырубали целые рощи, лишь бы ничто не могло помешать всадить очередному беженцу пулю в лоб. Во всем — строгий расчёт, каждому известно, что значит лишний рот, каждый знает свою задачу — не допустить и не пропустить. Таков закон борьбы за выживание.

Everything we could hear warned us against attempting to get away by normal means. We were told of belts where everything had been razed to give clear fields of fire, and there were booby-traps and alarms, as well as guards. Everything beyond those belts was said to be based upon a cold calculation of the number each autonomous district could support. The natives of the districts had banded together and turned out the refugees and the useless on to lower ground where they had to shift for themselves. In each of the areas there was acute awareness that another mouth to feed would increase the shortage for all. Any stranger who did manage to sneak in could not hope to remain unnoticed for long, and his treatment was ruthless when he was discovered — survival demanded it.

Перевод

А. Захаренков, 1990 (иногда не вполне совпадает с оригиналом) — с уточнениями

О романе

	Убедительный и пугающий отчёт, <…> изображающий мелкие человеческие реакции на подавляющий ужас с прекрасной точной детализацией, в солидном и восхитительном стиле.
	A convincing and frightening account <…> depicted with beautifully precise detail in a solid and admirable story of small-scale human reactions to vast terror.
	— Энтони Бучер и Фрэнсис Маккомас, 1954

	Это всё — чистая мелодрама, но мелодрама, приправленная и остроумием, и едким комментарием на человеческие слабости, и резкими выпадами против человеческого самоуспокоения и тщеславия...
	It's all sheer melodrama, sure, but melodrama spiced with wit, with pungent commentary on human foibles, with sharp attacks on human complacency and conceit...
	— Грофф Конклин, 1954

	Хотя роман написан в несколько более спокойном тоне, чем «Триффиды», тем не менее, оказывает даже более длительное воздействие на воображение.
	The novel is somewhat quieter in tone than Triffids, it would nevertheless exert an even more lasting effect on the imagination.
	— Фрэнсис Маккомас, 1955

	«Из глубин» <…> погружает свой фантастический элемент даже больше, чем это делал Уэллс — почти настолько, насколько и нудный эксперт Г. Ф. Лавкрафт — и заостряет внимание на фигурках людей на переднем плане <…>. Здесь события сами по себе являются производными от уэллсовских, через посредничество Эрика Фрэнка Рассела: межпланетные посетители откуда-то прилетают на Землю, и они точно не сухопутны <…>. Никто, кроме англичан не может писать такие романы, и, по-видимому, они делают это слишком редко.
	Out of the Deeps <…> submerging his fantastic element even more than Wells did—almost as much as the tediously expert H. P. Lovecraft—and keeping his focus sharply on the human figures in the foreground <…>. In this case, the events themselves derive from Wells, via Eric Frank Russell: interplanetary visitors from somewhere arrive on Earth, but don’t exactly land <…>. No one but the British can write novels like this, apparently, and they do it all too seldom.
	— Деймон Найт, «В поисках удивительного», 1956

	«Кракен пробуждается» <...> похож на ««Триффидов», Оба романа были совершенно лишены идей, но читались плавно, и таким образом привлекли максимальную аудиторию, которая наслаждалась уютными бедствиями.
	The Kraken Wakes <…> like Triffids. Both novels were totally devoid of ideas but read smoothly, and thus reached a maximum audience, who enjoyed cosy disasters.
	— Брайан Олдисс, «Кутёж на миллиард лет», 1973