История Небесного дара

«История Небесного дара» (кит. 牛天赐传) — сатирический роман воспитания Лао Шэ 1934 года.

Цитаты

Весенние экзамены он сдал очень хорошо и поглядывал на однокашников с презрением. Они совершенно осатанели. Но желая быть позади Незаконнорожденного, они объявили, что учитель не должен включать его в первые десять мост, если хочет работать дальше. А если включит, то они пойдут к директору или вовсе уйдут из школы. Директор, услышав об этом, приказал учителю поставить Небесного дара на пятнадцатое место. Он даже считал свой поступок очень справедливым, так как негоже выделять ученика, которого недолюбливают товарищи по учебе. Учитель сочувствовал Небесному дару, но не мог ничего сделать: он не решался обижать других учеников. К тому же в их школе существовала традиция произвольного выбора мест. — глава 14

На столе лежала грубая лепёшка, похожая то ли на крышку от котла, то ли на толстую подошву. <…> На стенах виднелись следы от раздавленных клонов и закопченная новогодняя картинка «Деревня злого тигра» с изображением его любимого Хуан Тяньба. Мальчик был немало растерян, когда заметил, что на мече героя блестит свежая клопиная кровь, — он не думал, что в мире есть такие дома. — глава 17

Все члены «Юньчэнского общества» были людьми зажиточными, но в своих стихах постоянно грустили и обожали такие слова, как «тоска», «беспокойство», «печаль», «страдание». Устремив глаза к потолку, они долго сидели, курили сигареты и «творили». «Творили» они всё что угодно и грустили тоже о чём угодно. Когда Небесный дар пришёл к ним на заседание в первый раз, они сочиняли стихи о персиковых цветах. Подражая им, он устремил глаза к потолку, но персиковые цветы перед ним не появлялись, да он и не любил их. Учёные мужи моргали, мотали головами, однако не могли сочинить ни слова. Это показалось ему забавным, он начал фантазировать, грустить и вскоре выгрустил: Весенний дождь несёт в себе множество чувств, Грусть наслаивается на грусть. <…> Небесный дар и сам понимал, что это стихотворение не имеет особого смысла — он просто намычал его, пока мотал головой. Если бы он мычал подольше, то и грусти получилось бы побольше, но он уже был не в силах мотать головой, потому что голова закружилась. Едва он начал читать своё стихотворение вслух, как понял, что это победа. — глава 21

На кровати Небесного дара справляли праздник клопы, вылезшие средь бела дня, но он давно научился давить их спиной. — глава 24

«Пять счастливых жителей» был самым знаменитым рестораном в Юньчэне. Прославился он несколькими фирменными блюдами, особым количеством мух и мышами, которые бегали по полу даже днем. На этих мышах и мухах держалось всё благополучие ресторана: их не разрешалось бить, иначе обязательно случится несчастье. — глава 24

Глава 1

Она, как говорят, и мухи не могла обидеть и поэтому настойчиво, не боясь повторений (которые, как известно, мать учения), обижала только своего супруга. Впрочем, мухам тоже не была гарантирована безопасность, если они пролетали мимо госпожи Ню во время семейных «уроков».

Чем дольше она смотрела, тем больше убеждалась, что это именно ребёнок, но не позволяла себе никаких критических замечаний, потому что настоящий критик всегда осторожен. И только когда обнаружилось неоспоримое свидетельство принадлежности младенца к сильному полу, она добавила: — Сокровище моё! Она всё-таки понимала, что сейчас век мужчин, хоть и презирала собственного мужа. — Наше сокровище, наше! — присоединился к ней господин Ню, стараясь по крайней мере таким способом доказать свою самостоятельность. Другого способа он придумать не мог, а если б и мог, то вряд ли посмел бы прибегнуть к нему.

Глава 2

Смеётся он всегда беззвучно, ты вообще не слышишь его голоса, хотя говорит он без умолку. Просто он никого не трогает своей речью. Он как будто учитывает, что всё равно — говорит он или не говорит. Временами он словно выскакивает из собственного тела и смотрит на себя со стороны, поэтому он обычно не зазнается, а с улыбкой успокаивает себя: «Да, я такой, ничего не поделаешь!» Конечно, иногда он зазнается и даже корчит из себя невесть кого, но всего на три-четыре минуты, на большее у него дыхания не хватает. Иначе он не позволил бы госпоже Ню взять над собой верх. Кстати, насчет верха: если бы он был рыбой, он никогда не плавал бы наверху, в чистой воде, непременно копошился бы в иле. <…> У него была такая болезнь: чуть что — улыбнуться и снять шляпу или по крайней мере прикоснуться к ней. Даже при виде приветливой собаки, махавшей хвостом, он брался за край шляпы. Когда же он снимал шляпу, то опять вызывал любопытство, потому что от его лысой головы вечно шёл пар, как от горячего котла, с которого сняли крышку.

Госпожа Ню была несравненно энергичнее своего мужа, но по ошибке родилась в женском облике, да ещё домохозяйкой. Кроме издевательств над мужем, у неё не было ни малейшей возможности проявлять присущий ей героизм. Она обладала одним из главных качеств, необходимых герою, — самомнением. Мир существовал для нее. Правда, этот мир был слишком маленьким, но зато уж в нём она полностью разворачивала свои способности. Ни один человек, не связанный с ней, не мог удержаться в доме Ню: Тигрёнок был её дальним родственником, а тётушку Лю она сама выбрала из служанок матери. Господина Ню она не привезла из родительского дома, в этом состоял его крупный недостаток, однако менять его было как-то неудобно, не по-чиновничьи. — вариант 1 и 2-го предложений: «родилась героиней, но стала домохозяйкой <…> и не могла найти ни малейшего применения своему героизму, кроме как тиранить мужа»

… мужа и его друзей она называла кучей картофелин.

Господин Ню думал, <…> что мир — это куча земли, в которой можешь лениво ковыряться, если тебе что-нибудь надо, но можешь и не найти ничего. <…> Он помнил, что где-то висели объявления о кормилицах, но где именно вспомнить не мог. Закурив сигарету, он затянулся и поглядел на звёзды. Сами звёзды ему были ни к чему, но они напомнили глаза жены — всезнающие и вездесущие. И он снова отправился на поиски кормилицы — не ради себя, а ради жены и младенца. Для себя он, наверное, и искать бы ничего не стал.

Добравшись до дома, он передал обеих женщин жене. Госпожа Ню взглянула на Ослицу и приободрилась: она любила общаться с такими людьми и оттачивать на них свой интеллект. А Ослица, поглядев на госпожу Ню, поняла, что она встретила чрезвычайно милосердную и в то же время очень зубастую женщину, которой песку в глаза не насыплешь. <…> Ослица собиралась основательно подоить кормилицу, но поняла, что из этой дамы масла не выжмешь. <…> Чиновничьи приёмы госпожи Ню были просто неотразимы. Ослица сдала свои позиции, но не чувствовала себя в накладе: госпожа Ню всегда умела ударить именно в то место, которое чесалось.

Глава 3

Кормилицу хозяйка не нагружала особыми дополнительными делами, но всё же не забывала воспитывать её. Как держать младенца, как разговаривать с ним и с другими, как стоять — всё это было ей преподано самым неукоснительным образом. Даже вздернутые носки её ног за первые два дня опустились на несколько градусов, а возглас «чего?» сменился почтительным словом «госпожа». Она была наряжена в новые штаны и куртку из синей материи, аккуратно причесана и выглядела вполне прилично, если не считать слишком большого рта, который сразу уменьшить не удалось.

… если хочешь завоевать уважение соседей, надо совершить что-нибудь такое, чтобы даже их собаки залаяли. Почти никто не знал, отчего у тётушки Лю красные пальцы. Дело в том, что она окрасила в счастливый красный цвет множество яиц, и, если бы яйца умели гордиться, они оценили бы её подвиг. Эти маленькие безглазые «существа» сейчас выглядели очень торжественно, казалось, понимая, что они имеют благоприятный смысл.

За женскими столами всё было не так просто. Каждое блюдо ели чуть ли не целый час — этого требовала воспитанность, как считала госпожа Ню. Но одна вещь её беспокоила: с некоторых столов до неё доносились перешептывания, явно невыгодные для Небесного дара. Воздух в комнате, казалось, посинел и сгустился, в нём плавал знак вопроса.

Успех героя целиком зависит от умения разбрасывать кости, иначе он пропустит мякоть и не удовлетворит собственного эгоизма. А если кость брошена, наверняка найдутся желающие признать себя собаками и подхватить её.

Как бы там ни было, а существование Небесного дара теперь стало общепризнанным. После того как гости унесли с собой крашеные яйца и приложения к ним, он уже не мог незаметно расстаться с жизнью, даже если бы захотел.

Глава 4

… госпожа Ню не очень усердствовала, так как считала, что уже заткнула рты всем, кому надо. На самом же деле рты отнюдь не бездействовали, из них текло, как из гнилых персиков. И хотя Небесный дар абсолютно никого не задевал, его репутация становилась день ото дня всё хуже. Только человек с самого рождения может снискать себе дурную славу — я никогда не видел новорожденного щенка или поросенка с плохой репутацией.

Трудностей у Небесного дара всё же было немало. Согласно представлениям кормилицы Цзи, младенца следовало класть в мешок с песком или отрубями. Так растили детей в деревне, откуда вышла кормилица. Некоторые не хотели жить в этих мешках и умирали — ну что ж, по крайней мере хлопот меньше. Небесный дар рос в семье чиновницы, поэтому был избавлен от песка и отрубей, но зато его туго пеленали — совсем как солдатские икры обмотками. Госпожа Ню полагала, что тогда ноги у него не будут колесом, а в результате они оказались перекрученными, так что он никогда не мог по-человечески пробежать стометровку. Непродуманные благие намерения делают людей инвалидами. Поскольку руками и ногами он не мог шевельнуть, оставалось упражнять свое тело плачем. Но это тоже не позволялось: при каждом звуке его рот мигом затыкали грудью, так что плач превращался в хрюканье, как у истомленного поросенка. Во-первых, ребёнок не должен плакать, а во-вторых, незачем беречь молоко кормилицы: госпожа Ню никогда не упускала того, что. ей принадлежит. Плач истощает силы ребёнка, а экономия на уже оплаченном молоке не может быть оправдана никакими экономическими теориями. Госпожа вроде бы понимала, что ребёнку в надлежащее время полезно поплакать, но, когда она видела набухшие груди кормилицы и вспоминала о её месячном жалованье, она невольно вскрикивала: — Цзи, дай ему скорей пососать! <…> Итак, руками и ногами шевелить нельзя, звуков издавать тоже, поэтому у Небесного дара остался единственный способ для демонстрации своей активности — класть кучки. Но и тут надо было знать, на кого нарвешься, потому что госпожа Ню ради таких случаев давно приготовила разных крепительных и слабительных: «драконовы пилюли», «горсть золота», «семь жемчужин», «волшебная киноварь» и ещё бог знает что. Чуть ребёночек заболеет — и всё в него вливается! Так что по-настоящему единственным способом сопротивления для Небесного дара осталось непротивление. Лежать и крутить глазами оказалось гораздо лучше, чем активно демонстрировать свое недовольство. Смирившись со своей судьбой, Небесный дар с утра до вечера ел и спал, спал и ел. Когда не спал — крутил глазами, а пососать кулаки или подрыгать ножками было совершенно несбыточной мечтой. В результате он растолстел и стал ещё солиднее. Госпожа Ню даже прозвала его «мой дорогой толстячок». Если бы его собирались заколоть и съесть, лучшего объекта не нашлось бы.

Говорят, прихвостни делятся по крайней мере на два вида: зачисляющих себя в класс собак ради выгоды и поджимающих хвост ради морального удовлетворения. — возможно, китайская пословица

Без госпожи Ню она чувствовала себя точно без хребта и решила пожертвовать своим семейным благополучием ради привычного душевного спокойствия. Она боялась свирепой хозяйки, но в этом страхе было даже что-то приятное. Когда она помогала госпоже Ню тиранить мужа, распоряжаться Тигрёнком или просто делать покупки, это чувство ещё больше усиливалось: она ощущала себя помощницей незаурядного человека и тем удовлетворяла свою страсть. С возрастом эта страсть росла в ней, как будто она боялась в один прекрасный день умереть и не выполнить до конца свою миссию. Она делала всё это не ради денег, а ради души; душа её постоянно алкала, и никто не мог успокоить её, кроме госпожи Ню.

Прихвостень больше всего боится кандидатов в прихвостни — тем более что ещё не известно, кто из них будет ближе к вожделенному хвосту.

Кормилица, страдая от уколов тётушки Лю, немедленно щипала Небесного дара — то ли проникаясь к нему большей нежностью, то ли срывая на нём свою злобу. Как видим, чтобы расти рядом с необыкновенной личностью и её прихвостнями, надо предварительно запастись крепким задом.

И всё-таки Небесный дар смеялся, это видел, например, господин Ню. Нельзя сказать, чтобы младенец уже умел различать людей, но перед приемным отцом он смеялся чаще, чем перед другими, — может быть, потому, что его привлекала блестящая лысина, которую не умели по достоинству оценить взрослые. <…> И Небесный дар действительно смеялся, разевая свой беззубый рот. Господин Ню докладывал об этом жене, но она начинала немного ревновать. Сначала кормилица говорит, теперь муж: уж не спелись ли они? Не хочет ли он тем самым укрепить её положение? Раз госпожа Ню сама не видела, как ребёнок смеется, все остальные в счёт не шли. — А я почему не видела? — зловеще спрашивала она мужа. Тот чувствовал, что может утонуть в её глубоко посаженных глазах, как в колодцах, и отвечал, стараясь не довести дело до расследования: — Может быть, он всего лишь плакать хотел. — Поменьше ходи в комнату к кормилице! Стар-стар, а всё туда же! — шипела жена. Её ревность, как настоящий уксус, становилась с годами всё крепче. Разумеется, госпожа Ню была не слепой и видела, что кормилица не обладает притягательной силой, но на всякий случай считала необходимым оборониться. Сомнения героя обычно всеохватывающи: задумав кого-нибудь убить, он не щадит и безвинных окружающих, чтобы не помешали. <…> Так благодаря смеху Небесного дара в доме Ню был раскрыт гнусный сговор. Старик стал меньше ходить к ребёнку, и тому оставалось смеяться лишь украдкой, для себя.

Глава 5

Если человек достигает полугода и в его судьбе ничего не меняется, это значит либо то, что оп святой, либо — что он скоро отправится к праотцам.

— Наверное, можно уже не пеленать? Когда вы в деревне это делаете? Кормилица снова вспомнила про мешок с песком или отрубями: — Мы ведь всё время в поле работаем, так что пеленать младенца не можем. Просто сажаем его в мешок, подвязываем под горло и следим, чтоб не задохнулся.

Её лесть была увесиста и приторна, как гуандунский лунный пряник; она действовала не стилем, а идейным содержанием. — Но вообще-то и в полгода можно уже не пеленать, пора переходить на курточки и штанишки. В действительности она тоже не знала, когда полагается отказываться от пеленок, так как и её дети росли в мешках, но раз госпожа спрашивает, значит, хочет дать Небесному дару свободу. Если бы она хотела обезглавить младенца, то тётушка Лю первая связала бы его и потащила на плаху, а сейчас задача другая. Как бы там ни было, по Небесного дара наконец освободили от пут и переодели в ползунки. Кормилица сразу обнаружила, что шестимесячное тюремное заключение имело эффект: его ноги отнюдь не были колесом, а, напротив, даже немного прогибались вовнутрь. Правда, она поостереглась сказать об этом госпоже, и хорошо, что сделала так, — иначе его мигом снова бы запеленали. К счастью, Небесный дар, как типичный мужчина, совершенно не стремился к округлости форм. Он просто радовался освобождению, засовывал кулачки в рот, дрыгал ножками и вообще был удовлетворён.

Гости, естественно, тоже смотрели лишь на то, что легче было похвалить. Ведь толстые щёки считались признаком благополучия! А места невзрачные можно было попросту обойти, умолчать о них, поскольку искусство — это прежде всего умелое распределение внимания. Если бы пухлостью отличались не щёки, а попка Небесного дара, ему оставалось бы лишь постоянно ждать трёпки.

Когда Небесному дару понадобилось привить оспу, она лично занялась этой операцией, потому что прививка делалась многими врачами, однако не каждый из них подходил ей по положению. Иностранные врачи делали всего один надрез, да к тому же не обязательно на руке — можно было и на ноге, что, сами понимаете, несолидно. А ближайший китайский врач делал надрезы только на предплечьях, по три на каждом, и рука у него при этом дрожала от старости. Последнее как раз больше всего устраивало госпожу Ню, потому что вместо шести надрезов можно было получить семь, а то и восемь. Это же сплошная выгода!

Небесный дар был наряжен в новую красную курточку из заморской шерсти и жёлтые ботинки; его жидкие волосы удалось с помощью красной бархатной ленты заплести в косичку. Словом, всё в нём было красиво, кроме него самого.

Глава 6

Порою он казался ей просто кучкой денег, умеющей сосать грудь, но в другие моменты она крепко обнимала его и осыпала поцелуями, буквально впиваясь в его щечки своим большим ртом, как лягушка, собирающаяся проглотить червячка.

Этот человек давно принес свои идеалы в жертву желудку.

Кормилица <…> зашелестела своими тонкими губами, как порванная оконная бумага под ветром…

Глава 7

Небесный дар чувствовал, что жизнь — это собрание ограничений, хотя и не мог этого сформулировать. Чем больше человек умеет, тем чаще его сдерживают. Если он растет, то всякие внешние силы обязательно норовят пригнуть его к земле. Руки, ноги, рот, нос — всё должно быть по струночке, как у марионеток. Радуга на небе такая красивая, а указывать на неё нельзя: «неприлично». Только хочется крикнуть: «Посмотрите, какой большой цветной пояс!» — как тебя сразу обрывают: «Не показывай пальцем!» Палец останавливается в воздухе, лезет в рот, но тут новый окрик: «Не соси пальцы!» Палец, не зная куда деться, лезет в ухо, и опять окрик: «Опусти руку!» Где же находиться этому бедному пальцу?! Его хозяину просто плакать хочется, но Небесный дар всё-таки научился не плакать. Он с силой морщил нос, сдерживая слёзы, а сам засовывал руку в карман и оттуда тихонько показывал на радугу. Очень много вещей ему не позволяли делать, а те, что позволяли, он сам не хотел. Его маленькие глазки вечно шмыгали, как безродные щенки, пробирающиеся вдоль забора в поисках пищи. И только вдали от строгих взоров он чувствовал себя немного свободным. Неприятные вещи он научился делать с притворной радостью. Когда ему приказывали поднести гостям засахаренные фрукты, он утешал себя: «Это же приятно. Сам я не ем, а гостям несу, потому что мама говорит, что я нежадный!» И глотал слюнки, которые почему-то были менее сладкими, чем фрукты. <…> Губы не потолстели, только глубже врезались в щёки, точно глотая слюнки, — иначе и быть не могло, потому что гостей в дом приходило много и засахаренные фрукты терпели сплошной урон. Нос был вздернут, глаза полуприкрыты: первое — в знак сопротивления, а второе — для конспирации.

По-видимому, существуют две основные жизни — мамина и папина. В маминой жизни самому думать ни о чем не надо, только слушаться маму, а в папиной жизни можно делать всё что угодно, никого не спрашивая. Разумеется, ему нравилась папина жизнь, но теперь его в неё почти не пускали. Была ещё жизнь Тигрёнка. Хоть он и не мог покупать столько съестного, как папа, но кое в чем был даже поинтереснее его. Например, говорил он такие вещи, какие никто, кроме него, не говорил, да ещё так сильно! Каждое слово у него взрывалось, будто хлопушка. Когда целый день сидишь на жидкой каше, как облегчить себе душу? Использовать словечки Тигрёнка: «выродок», «сукин сын». Эти слова не требуют пояснений, а сколько в них природной остроты и силы! Небесный дар научился многим таким словечкам и, когда ему бывало совсем тошно, прятался где-нибудь в уголке и изливал свои чувства. В его глазах Тигрёнок был почти что поэтом, облегчающим людям жизнь. — Живот! Ты снова проголодался? Сукин сын!

Глава 9

Свои передние зубы он торжественно похоронил под айвой, время от времени откапывал их и разглядывал.

Маленькие глазки были похожи на катящиеся горошины, нос был задран так, точно хотел увидеть собственные веснушки.

Она совершенно не выпускала его со двора, чтобы он не нахватывался дурного, так он стал взращивать это дурное изнутри! <…> Бить бесполезно, да и руке больно — костлявый очень.

После истории с персиками мать решила засадить Небесного дара за учение. Это был такой контрудар, которого не выдержал бы никто.

Господин Ню <…> любил пощёлкать на счётах. Правда, считал он не очень хорошо, но зато звонко.

Глава 10

— Братец, а для чего учатся? — Чтобы стать чиновником. Если будешь плохо учиться, тебя начнут бить линейкой! Небесный дар похолодел. — А что такое учитель? — жалобно спросил он, надеясь, что это всё же хоть что-то пристойное. — Человек, который учит. Он-то и держит линейку, — ответил Тигрёнок, решив говорить только правду, как бы кошмарна она ни была. Глазёнки Небесного дара наполнились слезами. Он долго молчал, потом снова спросил: — А мне можно его бить? — Нельзя. Он большой, так что тебе с ним не справиться. — Братец, а ты мне не поможешь? Тигрёнок опешил: ещё не хватало ему бить учителя! Не в силах помочь другу, он отрицательно качнул головой, и Небесный дар заплакал.

Мальчик никак не мог запомнить первую фразу из «Троесловия»: «Человек по природе склонен к добру». Учитель Ван, тараща свои огромные глаза, буквально истёр себе язык, но всё было напрасно. <…> Повторив это раз пятьсот пятьдесят, он совсем заговорился и произнёс: «Целый век но погоде пёс кусает свинью». — Учитель, я запомнил! — радостно воскликнул Небесный дар. — «Целый век по погоде пёс кусает свинью»! Я обязательно расскажу это Тигрёнку. Едва человек из-за погоды спрятался, как выскочил пёс и укусил большую свинью! Ван не посмел громко захохотать — тем более что одновременно ему хотелось плакать. Он попытался поправить Небесного дара: — Не целый пек, а человек; не погода, а природа; пса и свиньи там вообще нет. — А что такое «по природе к добру»? — осмелев, спросил мальчик. Учитель замялся: — Так в книге записано. Ты не спрашивай, а запоминай! Небесный дар больше не спрашивал, но фразу о псе, кусающем свинью, запомнил намертво и ни разу её но исказил. Учитель весь вспотел от страха: что делать, если госпожа услышит такое?

Иероглифы получались у него то толстыми, то топкими, и все были связаны между собой, точно цепочка маленьких крабов. Небесный дар затаил от восторга дыхание: как здорово пишет учитель! Он прекратил рисовать человечков и стал подражать его движениям, очень быстро, даже быстрее, чем тот. <…> Прекрасно подражал излюбленным движениям учителя: закатывал рукава, вытирал лоб носовым платком, кашлял, таращил глаза. Писал большие кляксы, думал, что это иероглифы, и очень прогрессировал в изображении человечков: если он рисовал на лице только рот, это была Цзи, а если только глаза — учитель Ван. Иногда, рассердившись на Цзи, он делал ей совсем маленький рот, в виде точки, и добавлял при этом: — Посмотрим, как ты теперь будешь есть!

Глава 11

— Учитель, дайте мне, пожалуйста, старую книжку. Посмотрите, как я мгновенно листаю! <…> он был очень доволен этим. В результате оба старых экземпляра предназначались исключительно для удовлетворения страсти Небесного дара.

На стуле, жалобно скрипевшем под тяжестью грузного тела, сидел человек с жирным лицом, шумно дышал и беспрерывно двигал челюстями, как только что вылезший из воды крокодил.

За всю свою жизнь госпожа Ню не сталкивалась с такой Революцией. Как ни берегла она собственный авторитет, но заткнуть всем рты не могла. Особенно подкосило её неожиданное выступление мужа, так как ей было неудобно надавать ему пощечин при учителе, крайне неудобно. А поскольку она но Могла усмирить мужа, то и Тигрёнок распоясался. Даже Цзи на сей раз была за Небесного дара, потому что представила на его месте своего сына и почувствовала, что детей желательно любить при жизни, а не только после смерти.

Глава 12

Наивность — это великолепное оружие детей, а надежда — самоуспокоительная таблетка матерей.

Учитель долго строил учеников, у него не получалось, он глубоко задумался, потом кивнул сам себе головой и стал оттаскивать детей поодиночке в сторону. Каждому из них он велел равняться налево. Никто не понимал, что значит «равняться», но голову послушно поворачивал. Учитель явно решил, что этот способ обучения превосходит все, что он до сих пор выдвинул, и повторял построение несколько раз. Один первоклассник не выдержал и обмочился. Небесный дар, боясь, что с ним произойдет то же самое, начал расстегивать ширинку. В результате учитель был вынужден повести весь класс строем в уборную. Таких приемов его теория воспитания ещё не знала. Он занимался только научными проблемами и забыл, что у школьников тоже бывают естественные потребности.

К половине одиннадцатого Небесный дар пережил пять или шесть равнений и пришёл к выводу, что в школе ничего интересного нет. Но протестовать он не решился, потому что все остальные вели себя очень послушно. К тому же шишковатый мальчишка шепнул ему: — Сегодня всё хорошо, только головы поворачивают не с таким хрустом, как в прошлом году! <…> Дома Небесный дар мог говорить только с Тигрёнком, да и то в основном о его новостях. А сейчас появился собственный опыт, в том числе хруст в шее, — это наполняло его душу законной гордостью.

Учитель любил, чтобы дети смеялись только в подходящих для этого местах, например на спортплощадке.

Глава 13

С детства заикавшийся преподавал музыку; пел он хуже жабы, схваченной за горло, но смеяться над собой не позволял. Физкультуру преподавал толстяк, жирный, как боров; он всё был недоволен, что дети медленно бегают, а сам даже не шевелился. Третий, с вечно грязной шеей, — рассуждал о гигиене; четвёртый, засыпавший на ходу, — учил детей быть трудолюбивыми. Перед летними каникулами школа становилась ещё оживленнее: приходили на практику студенты педучилища, и тогда преподаватели менялись каждый час. Ученики не успевали заглядывать в книги, только давали прозвища новым учителям. Некоторые практиканты с вытаращенными глазами подходили к столу и, даже не дождавшись, пока дети сядут, целый час тараторили, выкладывая ученикам все принципы педагогики и психологии. Другие дрожали от страха и непрестанно извинялись, а сами вели себя как тараканы, попробовавшие никотина из трубки. И смеяться над ними нельзя было, потому что рядом сидел классный руководитель. Только во время студенческой практики школьники понимали, что их учителя ещё ничего. — вариант о четвёртом: «соня, дремавший целыми днями за своим столом, призывал детей усердно трудиться»

Дорогие школы считались самыми лучшими, поэтому все туда стремились. Ну а школы стремились укрепить свой авторитет различными достижениями: борьбой преподавателей, поборами, собраниями и так далее.

Когда его обижали, он искал случая отомстить, а если отомстить было трудно, придумывал множество поводов этого не делать. — вариант трюизма

Дети Хэя <…> ловили котят и щенков — уж не для того ли, чтобы продать их живодёру? Учитель говорил, что животных нужно любить. Небесный дар с удовольствием замучил бы какое-нибудь животное, но притворялся добрым — ведь он ученик привилегированной школы.

Когда объявили о выступлении председателя торговой палаты, аплодисменты были особенно бурными. Он сумел использовать многие выражения из «Четверокнижия» и учебника «Родная речь». <…> — Вежливость, чувство долга, умеренность и стыдливость — это четыре опоры государства! Все дела нужно делать, руководствуясь принципами священномудрого. Эти принципы можно уподобить уставу торговой палаты…

Глава 15

В школе началось очередное волнение — сместили директора, а учителя отказывались признать нового. Прежний директор мало сталкивался с учениками и не вызывал у них никаких чувств, но, поскольку учителя начали твердить о нём в классах, ученики дрогнули, а некоторые даже прослезились. Учителя говорили, что директор владеет десятью лавками, что в его семье пять или шесть чиновников, а он во имя просвещения согласился занять этот жалкий пост, отказавшись стать начальником уезда. Как можно не поддержать такого человека? К тому же новый директор — голодранец, всего лишь сын плотника! Тут ученики сразу решили, что такой претендент ни в коем случае не может стать директором привилегированной школы. Любой из их отцов был выше плотника <…>! В Юньчэне плотник не считался человеком. Надо защитить прежнего директора, его уход будет равносилен вечному заходу солнца! Родители учеников тоже разом взорвались: «Как? Сын плотника? Ничего себе! Ещё немного, и директорами школ будут золотарей назначать? Нет, не выйдет!» Уроки прекратились, на стенах появились огромные лозунги: «Клянемся до последней капли крови выступать против маленького плотника! Защитим революционного директора!» Но хотя уроки и прекратились, все должны были ходить в школу: на каждом углу несли пикеты бойскауты со своими дубинками. Те, кто по приходил, считались прихвостнями маленького плотника, которого необходимо свергнуть.

Небесный дар должен был патрулировать перед окнами директорского кабинета и постоянно боялся, что с крыши в них может проникнуть убийца. Чем больше он смотрел на крышу, тем реальнее становилась такая опасность. Он тайком оттиснул на нескольких бумажках свою печать с изображением сливы, приписал: «Меч в брюхо собаке-директору!» — и наклеил на директорский кабинет, на учительскую и другие видные места. Потом взял одну из этих бумажек и помчался докладывать: «Тревога! Убийцы!» Все учителя и ученики побледнели от ужаса, а Небесный дар мигом превратился в героя. Его наперебой спрашивали: — Ты видел этих убийц? Небесный дар сжимал свои тонкие губы и чеканил: — Да, видел. Двоих с мечами, на крыше, как раз над кабинетом директора! Один передавал десяти, десять — сотне, и вот уже пополз слух, что убийц было десятеро. Всё новые слушатели прибегали, чтобы лично удостовериться: — Ты видел десятерых с мечами? Небесный дар не отрицал: — Может быть, их было и одиннадцать. Они так быстро бежали, что трудно было сосчитать. Да, пожалуй, действительно одиннадцать.

Во дворе Небесный дар совсем обомлел: повсюду были охранники. Оказывается, новый директор, узнав, что ворота загорожены электрической сетью, перелез через школьную стену по приставной лестнице. Небесному дару пришлось вернуться домой, хотя он и жалел, что ему не удалось вступить в смертельную битву. Через два дня мальчик решился заглянуть в школу. Лозунги на воротах там уже сменились: «Приветствуем нового революционного директора!», «Долой старого директора — прихвостня империализма!». Он узнал почерк: эти лозунги писал их классный руководитель.

Воспитатели, которые не потрафили родителям, были в Юньчэне кончеными людьми. Он снова потёр руки и стал похож уже не на лягушку, а на большую муху, остановившуюся в растерянности. <…> Небесный дар вспомнил, как вместе с детьми Хэя ловил лягушек за городом. Польстившись на муху, лягушка повисала на крючке, выпучив глаза, дрыгая лапками, надувая брюшко. Директор был похож на такую лягушку. Наверное, он даже ел недосыта.

Глава 16

В глазах родственников было вполне естественно, чтобы она умерла раньше мужа. При жизни они не могли справиться с ней — следовательно, она должна была облегчить их миссию. Конечно, родичи не решались сами убить её, но её болезнь означала, что небо следует человеческим желаниям — их желаниям. Они приходили к ней с подарками, утешали её, а сами лишь хотели убедиться, что она действительно умирает. Если её состояние соответствовало их надеждам, они чувствовали, что их подарки преподнесены не напрасно

Отец в темно-синем халате, подпоясанном белым траурным кушаком, бессмысленно бродил по двору. Он предлагал пришедшим чаю, сигарет, вина, через силу улыбался, поблескивая покрасневшими глазами, и никто не утешал его. Гостьи выглядели в траурной одежде как-то по-особенному кокетливо, хотя некоторые из них были предельно уродливы. Они выпрашивали вещи матери, якобы на память, бросали друг на друга приветливые взгляды, в которых сквозила ненависть, и все сообща презирали отца. Небесного дара разбирал неудержимый смех, ему хотелось придумать что-нибудь ещё более забавное, раз уж похороны должны быть забавными. Почему бы, например, отцу не устроить вечер самодеятельности, на котором все бы плясали и пели перед гробом? Почему бы не посостязаться, кто быстрее съест сотню фрикаделек или проплачет без передышки полчаса? От этих мыслей растерянность покинула его, он всерьёз признал, что смерть забавна. Каждый человек должен со временем умереть и доставить радость другим. Небесный дар подумал, что и ему самому было бы неплохо умереть, прокрутить дырку в гробу и понаблюдать за всеобщим весельем. Может быть, и мама сейчас так делает? Может быть, она стучит в крышку гроба и просит: «Дайте мне чаю!» Ему стало страшно, воображение завело его слишком далеко. Он не понимал, зачем он должен стоять здесь на коленях: уж лучше развлекаться или зарубить мечом нескольких монахов; начать стоит с того жирного — крови будет больше. Но воображение воображением, а факты фактами. Он услышал, как одна старуха, которую словно только что похоронили, а затем выкопали, недовольно спросила: — Что делает перед гробом этот мальчишка?

Глава 20

… на севере началась война между милитаристами. Войн юньчэнцы боялись больше всего, потому что в это время не только затруднялась торговля, но и приходилось снабжать армии провиантом, платить чрезвычайные налоги, подписываться на военные займы. Хотя в ходе войны торговцы повышали цены и могли ещё успешнее обдирать бедняков, доходы всё же не превышали убытков да и противоречили торговым приличиям. А юньчэнцы почитали Конфуция, его многочисленных последователей и старались соблюдать правила святых мудрецов, если была такая возможность. Ну а если возможности не было, тогда дело другое, это уже не их вина. Они никогда не знали, между кем ведутся эти внутренние войны, кто в них побеждает, а кто терпит поражение, их интересовало только одно: чтобы войска не проходи через Юньчэн, а если уж проходят, то пусть поскорее. Они не жаждали ничего, кроме пощады, и в любую минуту были готовы вывесить любой флаг, хоть японский.

С тех пор как военные действия приблизились к Юньчэну, соперники наперебой стремились захватить этот жирный кусок мяса: он был не только богатым, но и покладистым, так что грабить его можно было не раз. Едва солдаты вступили в город, как многие лавки поспешно закрылись, однако торговцы жареными лепёшками продолжали действовать вовсю, потому что уездное управление отправляло лепёшки в военную ставку. В разгар этой деятельности издалека послышались новые орудийные выстрелы. Солдаты полезли на городские стены с винтовкой в одной руке и с лепёшкой в другой. Некоторые держали лепёшки в обеих руках, потому что на трех солдат была одна винтовка. Орудийный огонь становился всё сильнее. К полуночи армия, занявшая город, поняла, что не удержится, и начала грабить.

Перевод

В. И. Семанов, 1991

О романе

… писатель, опираясь на действительность, <…> предвосхитил некоторые картины «культурной революции». Например, как и в романе «Мудрец сказал», посвящённом студентам, рисуется выступление учащихся против директора — сына плотника, но в «Истории» эта сцена выглядит ещё гротескнее, потому что она перенесена в начальную школу и снабжена соответствующими деталями, отражающими крайнюю юность «борцов». <…> Аналогии с более поздней китайской (и не только китайской) жизнью видны здесь невооружённым взглядом.

— Владимир Семанов, «Лао Шэ и его герои», 1991