Идейная борьба. Ответственность писателя

6 июня 1968 года «Литературная газета» напечатала письмо Александра Солженицына от 21 апреля — протест против публикации за рубежом повести «Раковый корпус», сопроводив пространной редакционной статьёй «Идейная борьба. Ответственность писателя» без подписи. Главным редактором газеты тогда был А. Б. Чаковский.

Цитаты

Наши недруги не могут понять, сколь тщетны их усилия вбить клин между партией и советскими писателями. <…> Западная пропаганда всячески изощряется в том, чтобы извратить высказывания советских писателей на встречах и дискуссиях со своими зарубежными коллегами. Провокационная деятельность врагов получает достойный отпор. Политическую зрелость, высокий гуманизм, коммунистическую убеждённость проявляют наши писатели на международных форумах.

В общественной жизни Союза писателей А. Солженицын участия не принимал. Он предпочёл избрать другой путь — путь атак на основные принципы, которыми руководствуется советская литература, которые записаны в Уставе Союза писателей СССР и которые, вступая в Союз писателей, добровольно обязался соблюдать и Солженицын. За несколько дней до открытия IV съезда писателей А. Солженицын направил съезду письмо, одновременно, в нарушение общепринятых норм поведения, разослав его по меньшей мере ещё в 250 самых различных адресов, с очевидным расчётом на то, что оно, уже бесконтрольно, будет и дальше размножаться, пойдёт по рукам и станет литературной сенсацией.

Действительно, «Пир победителей» не является «самоновейшей работой» А. Солженицына. Но как можно делать вид, что такой пьесы не существует, если, доверив хранение своих сочинений поставщику антисоветчины для заграницы, Солженицын тем самым утратил над ними, над пьесой в частности, всякий контроль? Как можно возражать против упоминания «Пира победителей», не протестуя публично против главного — против того, что само имя Солженицына, все вообще его литературные работы и письмо IV съезду писателей западной пропагандой используются в идеологической борьбе против Советского Союза?

В апреле 1968 года снова во множестве копий А. Солженицын разослал ещё два письма, в которых высказывает деланную тревогу относительно предстоящей публикации «Ракового корпуса» в реакционнейших издательствах Запада и лицемерно возлагает моральную ответственность за это на Секретариат правления Союза писателей СССР. Кстати, на этот раз адресаты Солженицына получили и приложение к письму — запись заседания Секретариата, сделанную им самим, сделанную тенденциозно, крайне необъективно, с таким расчётом, чтобы создать выгодное для него представление о характере и тоне обсуждения. Запись эта, разумеется, тут же была включена в реестр антисоветских материалов и пущена в оборот буржуазной пропагандой. <…> Письмо А. Солженицына было написано в апреле с. г., когда, по словам самого же автора, на Западе в разных изданиях уже началось печатание отрывков из «Ракового корпуса». Ясно — и Солженицыну прежде всего, — что публикация письма ничего не могла изменить. Тем более, что в нём высказывалась по существу лишь забота о том, чтобы издатели, не дай бог, в спешке не исказили текста повести.

Писатель А. Солженицын мог бы свои литературные способности целиком отдать Родине, а не её злопыхателям. Мог бы, но не пожелал.

О статье

Когда весной 1968 г. стали появляться признаки, что вот-вот [«Раковый корпус»] напечатают на Западе, я обратился с письмами: в «Литературную газету», в «Ле Монд» и в «Унита», где запрещал печатать «Раковый корпус» и лишал всяких прав западных издателей. И что же? Письмо в «Ле Монд», посланное по почте заказным, не было пропущено. Письмо в «Унита», посланное с известным публицистом-коммунистом Витторио Страда, было отобрано у него на таможне и мне пришлось горячо убеждать таможенников, что в интересах нашей литературы необходимо, чтоб это письмо появилось в «Унита». Через несколько дней после этого разговора, уже в начале июня, оно-таки появилось в «Унита» — а «Литературная газета» всё выжидала! Чего она ждала? Почему она скрывала моё письмо в течение девяти недель — от 21 апреля до 26 июня? Она ждала, чтобы «Раковый корпус» появился на Западе! И когда в июне он появился в ужасном русском издании Мондадори — только тогда «Литгазета» напечатала мой протест, окружив его своей многословной статьёй без подписи, где я обвинялся, что недостаточно энергично протестую против напечатания «Корпуса», недостаточно резко. А зачем же «Литгазета» держала протест девять недель? Расчёт ясен: пусть «Корпус» появится на Западе, и тогда можно будет его проклясть и не допустить до советского читателя.

— Александр Солженицын, слова на заседании Рязанской писательской организации, 4 ноября 1969

Да, Вы боитесь правды даже в Вашем собственном понимании! Вы так привыкли к маскараду, что писать то, что думаешь, представляется Вам прямо-таки непристойным; это вроде как попасть голым в общество прилично одетых господ. Именно такое содержание скрывается обычно под маскарадным термином «идейно незрелое произведение». <…> Вам следовало бы напечатать это заявление тогда, когда Вы его получили, то есть два месяца назад. Почему Вы не сделали этого? Я вижу только одно объяснение: заявление Солженицына, напечатанное само по себе, было бы встречено нашей общественностью с сочувствием, всем было бы ясно, что ответственность за то, что «Раковый корпус» издаётся впервые не на родине автора, а за границей, а также за возможное использование этого факта в антисоветских целях, лежит не на авторе, а на тех, кто препятствовал публикации повести. Вас это не устраивает, и Вы решаетесь опубликовать заявление Солженицына, лишь потратив два месяца на сочинение оскорбительной статьи, ставящей целью опорочить Солженицына путём ругани и фальсификации. В заявлении Солженицына Вам недостаёт дюжины стандартных проклятий по адресу лакеев империализма. Вы не можете простить Солженицыну его независимости и чувства собственного достоинства. Это-то и вызывает Вашу злобу. Подобно этому, взяточники, например, больше всего на свете ненавидят бескорыстных людей: ведь они разрушают их теорию, что иначе жить нельзя, и лишают их морального оправдания. При этом Вы отлично знаете, что Солженицын лишён возможности дать Вам отпор в печати. Ах, как любите Вы и Вам подобные бить связанного по рукам и ногам человека, особенно когда этот человек выше Вас в профессиональном и нравственном отношениях! <…> Вы пишете: «Незадолго до окончания войны он был осуждён по обвинению в антисоветской деятельности и отбывал наказание в лагерях. В 1957 году реабилитирован». Вот как, оказывается, «отбывал наказание»! Не «был заключён», а «отбывал наказание»! Вы что же, не знаете, что понятие «наказание» включает в себя понятие «преступление»? Вы, конечно, можете возразить, что в следующей фразе написано «был реабилитирован», а это указание на отсутствие преступления. Да, формально это так, но от этого гнусный намёк, заключённый в словах «отбывал наказание», не снимается. После слов «был осужден и отбывал наказание» слова «был реабилитирован» воспринимаются просто как «был освобождён», то ли по амнистии, то ли по окончании срока. В подтексте этих строчек мне видится один из самых отвратительных типов русской истории — тупой самодовольный мещанин, который в 1968 году рассуждает примерно так: «Да, реабилитирован, ну и что? Раз посадили, значит, была причина. Меня вот, например, не посадили же! Просто так Хозяин не сажал!.. Конечно, потом времена изменились, пришлось реабилитировать… Но всё равно, антисоветчик он и есть антисоветчик…» Да, таков подтекст, и не вздумайте сказать, что Вы его не чувствуете! Как и любой советский редактор, Вы большой специалист по подтекстам, Вы по тридцать раз ощупываете и обнюхиваете каждую фразу, прежде чем пропустите её в печать. Именно с намерением получить такой подтекст Вы и сформулировали эти фразы. Они относятся, по существу, ко всем невинно осуждённым людям. Вам мало перенесённых ими нравственных и физических мучений, Вы продолжаете их травлю, начатую в сталинское время, делая это исподтишка, через подтекст. В этих фразах Вы не на стороне невинно осуждённых, а на стороне сталинских доносчиков и палачей.

— Валентин Турчин, письмо А. Б. Чаковскому 26 июня 1968

Бывают статьи, которые читаешь с натугой. <…> Чувство такое, будто жуёшь пережёванное. Автор не произвел никакого труда мысли; он лишь механически повторил привычные сцепления слов, а иногда и фраз, а иногда и целых абзацев. Ему было легко писать — вот почему тебе читать затруднительно. <…> Речь идёт о борьбе идей, а идей-то и не ухватишь; не борьба, а скольжение по накатанной дорожке; не идеи, а вереницы словес. Если преданность, то беззаветная, если верность, то безграничная, если волна клеветы, то мутная, если отпор, то достойный. Воображения не хватает, чтобы за этим набором готовых штампов увидеть преданность, верность или обжечься ядом клеветы. <…> А любопытно было бы узнать: какая именно идея из проповедуемых автором не устраивает секретариат? Идея очеловечения человека? Ненависть к бессмысленной жестокости, пропитывающей жизнь до краёв? <…> На эти вопросы «Литературная газета» ответить не только не хочет — не может. Тут в самом деле должен совершаться труд мышления, а думать и обосновывать свои мысли — это вовсе не то же самое, что переставлять словечки: настойчивый отпор и мутная волна. <…> Единственное место, которое газета рискует изложить и на которое пытается ответить, — это предложение А. Солженицына внести в Устав Союза Писателей пункт об обязанности Союза защищать неправо гонимых. Как? Защищать? Своих членов? Союз? В самом деле, развернём это предложение в жизнь, и мы сами убедимся, что оно — фантастическое. <…> А в действительности газета стала соучастницей похитителей [его архива]: в <…> статье пересказала содержание отвергнутой автором пьесы. Второго такого случая я в нашей печати не знаю. Умышленно не давать читателю представления о повести и романе, за опубликование которых годами открыто борется автор, — и пересказать во всеуслышание пьесу, никогда ни для печати, ни для распространения не предназначавшуюся, хранившуюся в личном архиве… Это беспримерно. Не выкрасть ли у Солженицына (на этот раз уже из его квартиры в Рязани, а не из квартиры его друга в Москве) дневник или письма к жене и не пересказать ли в «Литературной газете»? <…> Письмо Солженицына кончается так: «<…> Никому не перегородить путей правды, и за движение её я готов принять и смерть». И такого человека «Литературная газета» вздумала обучать ответственности!.. Ну, разве не смешно?

— Лидия Чуковская, «Ответственность писателя и безответственность „Литературной газеты“», 27 июня — 4 июля 1968

Своей чёрной статьёй «Литературная газета» сделала ещё более очевидным тот неприглядный факт нашей общественно-политической и литературной жизни, когда люди мыслящие, принципиальные, которые <…> служение народу видят в том, чтобы говорить правду, — <…> лишены гражданских свобод и профессионально-творческих условий проявления личности. В то же время беспринципные трубадуры, консерваторы и демагоги <…> получают полную свободу действий, имеют право за дымовой завесой политической трескотни травить и третировать <…>. Почему Вы не пустили А. Солженицына на IV съезд писателей, а сейчас обвиняете его в том, что он-де не принимает участия в общественной жизни Союза?

— Б. Попов, «Чёрная подоплёка „идейной борьбы“», 1968

Вы обвиняете писателя за то, что эти книги были, в конце концов, изданы в других странах и что он этому не воспрепятствовал. Но ведь вам известно, что решительный протест автора, который вы, напечатав с большим опозданием, сделали лишь поводом для издевательской клеветнической статьи, — этот протест всё равно не имел никакой юридической силы, что права советских авторов за рубежом не защищаются нашим государством, отказывающимся вступить в нормальные, всемирно признанные соглашения о международной защите авторских прав.

— Жорес Медведев, открытое письмо Союзу советских писателей, 21 ноября 1969