Дорога на Океан

«Дорога на Океан» — роман Леонида Леонова 1935 года. Сочетает сатирические реализм и футурологически-утопическую фантастику.

Цитаты

Беседа с другом не возвращает молодости. Неверный жар воспоминанья согреет ненадолго, взволнует, выпрямит и утомит. — «Курилов разговаривает» (начало романа)

Больница предназначалась для ответственных работников. Модернизованные цветочки вроде лакфиоли были нарисованы на матовой охровой панели. По желанию включалось радио, и долгие больничные сумерки насыщались мелодиями, блаженными, как сновидение. Профессора приходили, как маги, рассыпая дары надежд, мудрой горечи или примиренья. Самая смерть в этом убежище несчастных представлялась таинственным медицинским средством, необходимым для последнего исцеления. — «Курилов и его спутники в жизни»

Он не боялся смерти, он только не хотел её. — там же

— А ты избери работу полегше. Например, пальто стеречь. О-отличная работа! Оно, скажем, висит, на хорьке, а ты сидишь супротив и со вниманием и лаской наблюдаешь его. И очень хорошо вам обоим. — там же

— Ты как русская баба. Они бывают только трёх возрастов: десяти, двадцати трёх и пятидесяти лет. И перемена происходит сразу, в один день. — «Он едет на океан»

… книги — как колодцы в пустыне, они принадлежат всем!.. — там же

Должно быть, всегда владела человеком тёмная и жадная надежда выиграть истину через интуицию, кратчайшим путём. — там же

Познав улыбку, люди научились пугаться её утраты. — там же

— Каждое высокое звание, которого люди добиваются с риском для жизни, когда-нибудь становится ругательством. — «Братья Протоклитовы»

Как многие в те времена, он скрыл свою предварительную техническую подготовку. Его добротные познанья тем охотнее принимали за следствие природной одарённости, что это подтверждало распространённую тогда уверенность, будто культуру поколенья можно сработать в кратчайшие сроки. — там же

Оба были холосты. Глеб благоразумно избегал заводить под боком у себя врага или двойника; делиться кроватью означало делиться и едой, а там и до души недалеко. Илья жил наедине со своей коллекцией часов и с книгами; поместить жену было некуда… — там же

Вражда с дураком не умнее дружбы… — там же

— А когда-то это растение цвело у меня, господин химик… онцидиум кавендишианум, слово-то какое, а? За одно слово рублей двадцать можно взять… а ныне какие-то цветные паучки под листьями развелись, с предприимчивыми такими лицами. Сидит, подлец, и паштет из мух крутит… — «Приключение»

— Забвенье — высшее социальное качество… — там же

— Я с детства люблю собак, кошек… а вы? — Кошки… они приятные, — неуверенно и содрогнувшись произнёс Илья Игнатьич. — «Актриса»

— Вот я и говорю о том человеке, в чьих руках соединятся нити совершенного знания. <…> Такой человек бессилен будет принести вред. Кроме того, он будет и сам совершенен… — А ты помнишь в прошлом хоть какое-нибудь божество, лишённое недостатков? И потом — почему непременно вред! Он будет делать пользу, но по своему усмотрению… Словом, я не верю тебе, Глебушка. Революция убила врагов и поддержала друзей… но сколько и тех и других осталось ещё нераскрытых! — «Мёртвый хочет жить»

Маленькую и лёгкую, [Курилов] приподнял Лизу на руки, чтобы ей не тянуться к нему. Она повисла на нём, и сердце её сжалось, точно взошла на высокий мост над громадной рекой, проникшей дал`ким устьем к Океану. Да, он как мост, и люди по нему переходили в будущее. — «Курилов изобретает курс лечения»

Утро

Дальше началось неописуемое рукоприкладство. Все народы, в обход их согласия, были впряжены в каторжный плуг, перепахивавший карту планеты. Никто не смог бы сказать, чего было больше в этой нечеловеческой трагедии: величия или низости. (И как хорошо, что самое спасительное свойство памяти — забывать!) Эти войны были длинны и опустошительны. Самый ужас их со временем вырождался в гнетущую скуку. Их прологи начинались по правилам бандитской дуэли, потому что демон войны покровительствует тем, кто первым схватится за пистолет. Сражения походили на клубление первозданного расплавленного вещества, и поражала способность человеческого сознанья выдерживать даже такое испытание. Наконец стало так жарко, что потребовалось скинуть совсем потрёпанный фиговый листок буржуазного гуманизма. (Кстати, эта штука была изобретена ещё в ту пору, когда полевая пушка не делала и выстрела в минуту!) Были превзойдены устарелые рекорды Навуходоносоров и Васильев Болгароктонов, Хулагу и Альб, Махмудов всех номеров и Омаров. Появились вожди, утверждавшие, что полезно, по обычаю долгобородых предков, сожрать в бою дымящееся, кровоточащее сердце врага. Бывали случаи, когда враждующие страны в одну ночь обращались в кладбища и трупные бочонкообразные черви становились единственным населением благословенных долин. Были примеры, когда ночь заставала двух вооружённых друзей-держав на шумном банкете, и потом одна с легкой дрожью изумления просыпалась в брюхе другой. Кратковременные передышки и мирные сны капиталистического процветания не обманывали уже никого: дьявол любит казаться ласковым.

Великая жёлтая страна, которая века защищалась лишь бездорожьем да непротивленьем бронированному злу, сама схватилась за упущенные поводья судьбы. Одна восточная держава окончательно заглотнула Китай и даже перенесла на материк столицу, но кусок был громаден, он взорвался, и чрево расползлось по швам, и организм изменил свою социальную форму. Случилось это, разумеется, не сразу, и можно было по частям наблюдать этот поучительный процесс.

… самой популярной организации Старого Света — General Providence Trust. В своём первоначальном виде — частная артель сыска и нападения — она оказала финансовым владыкам двуглавого материка некоторые секретные услуги, была легализована и превратилась в крупнейшую контору всяких комиссионных поручений. Этот тысячерукий левиафан брался за любые предприятия — от организованного похищения детей до избиения держав-малюток, уцелевших кое-где на материке. Председатель фирмы м-р Д. Мекези имел самую толстую совесть, и оттого, что всегда греховны тайные помыслы людей, он за недорогую плату принимал на себя прегрешения всего мира. (Война южноамериканского типа, например, стоила по каталогу всего в двести раз дороже отрыва ноздрей у какого-нибудь конкурента.) У меня в записной книжке сохранилось несколько рекламных объявлений этой фирмы: «24 процента наших акций у священнослужителей. Почитайте Библию, и вы поймёте, кого вы приобретаете в сообщники!» — «Вручая нам деньги, вы делаетесь пайщиками рая (Paradise-investors)!»

Несмотря на искусное лицемерие послов, континенты жили недружно. Неоднократно на территории [Северной Федерации Социалистических Республик] происходили странные и неуместные несчастья, а за три года до малайского инцидента произошло гомерическое нашествие вшей в районе Бордо. Отличной породы, плоды многолетней селекции, заслуженно названные именем Монтекуколли, изобретателя бактериологической войны, они поползли на поселенья в количествах, заставлявших вспомнить знаменитые гигиенические подати Монтецумы. Они шли плотным фронтом, эти подвижные ампулы с сыпняком, не подверженные грозным случайностям насекомой судьбы. На некоторых, покрупнее, были обнаружены микроскопические клейма с надписью: «Бог да покарает вашу скуку!» Уровень санитарной техники исключал всякие последствия этой диверсии, справедливо расцененной современниками как хулиганский шлепок по плечу.

Мы не стеснялись изобретать. Мы строили орудия для обстрела из полушария в полушарие, особые тугоплавкие пули, достаточные пробить полк, если выстроить его гуськом, подводные линкоры громадных скоростей, — про них сказали бы, что они ходят в ухе, намекая на рыбу, убитую разогревом воды. (За счёт температуры работали внутренние охладители.) Мы выдумывали атомные рассеиватели вещества, при воздействии которых, испытывая подобие щекотки, человек растворялся в улыбающееся ничто: мы запускали танки вторжения на газе из всякой древесной дряни (они двигались, пользуясь подножным кормом, пожирая леса, выдирая половицы из каменных домов, прокладывая по планете страшные просеки войны);..

… Алексей Никитич категорически отрицал в городе будущего и пыль, и мух, и несчастные случаи, и даже то нормальное количество мелких пакостей, какое неминуемо во всяком человеческом общежитии.

Случилось, я заинтересовался с научной точки зрения гуденьем в непривлекательной уличной дыре, и меня втянуло в гигантский магнитный пылесос. Двадцать семь минут, распятый, я провисел на проволочной сетке, облепленный всяким мерзейшим мусором. Руки мои искрились, и солоноватый привкус долго оставался на языке. Курилов, пытавшийся меня спасать, оказался рядом со мною вроде Вараввы. Толпа зевак, мальчишек, уличных фотографов, этой публики третьего разряда, окружила нас. Напрасно я кричал им, что друг мой, Алексей Никитич, является начальником политотдела большой дороги, а следовательно, и на меня распространяется сиянье его святости. Ничто не помогало. Няньки показывали на нас своим детишкам, как на пленённых обезьян. Другие ребятки, постарше, летали мимо нас на каких-то жужжащих машинках, вроде наших медогонок. Не очень метко они плевали мне на шляпу. <…> Здесь и состоялось наше очередное столкновение с Алексеем Никитичем (пока не сняли нас с ужасной сетки!). Он категорически отвергал это происшествие. Кажется, он этих летающих малюток намеревался сделать благовоспитанными, чистенькими бакалаврами.

Мы проходим через войну

Нейтральная среднеафриканская держава, носившая имя прежней метрополии, с готовностью вдовы подчинялась насилию. Впрочем, она успела сказать вдовье «ах-ах», когда двухмиллионная армия Юго-Восточного Союза прошла через её территорию на соединение с [генералом] Грегором. — вероятно, пародия на немецкое вторжение в Бельгию в начале Первой мировой войны

Командующий приказал начать тренировку головных ударных батальонов, назначенных на высадку в условиях хаоса и ужаса. Группы унтер-офицеров по двести человек помещались в специальные камеры, и автоматы проделывали над ними всё, что могло произойти в действительности. На шлюпке люди попадали в пенящуюся от снарядов воду, над ними грохотали шрапнели, газ рвал им ноздри и лёгкие; их слепили искусственные вспышки орудий и прожекторов, на голову им лили кипящую пакость, пули рикошетировали о пуговицы шинелей и крошили весла в их руках; вода переливалась через голову, их душили сумасшедшие товарищи, взрывы бомб подкидывали их в чёрные лохмотья небес, а они должны были грести, петь весёлые песни и грести. По секретным сведениям, людской брак от таких испытаний достигал сорока восьми процентов, но те, кому удавалось задержаться на грани здорового идиотизма, способны были пойти на завоевание ада. Подготовка была прекращена после восстания, известного под именем «унтер-офицерского мятежа»

О романе

… рукопись вызвала у меня впечатление недоработанности материала, недостаточной организованности его. Возможно, что впечатление это создаётся дефектом развития сюжетной линии. Обычно линия эта развивается в романах, как спираль — восходящая или нисходящая, — а у Вас она идёт рывками, точно температура лихорадящего, и, не доходя даже до 38-и, кончается температурой трупа. Иносказание это раскрывается так: в начале романа выдвинута фигура Курилова. По первым его шагам в романе он показался мне «чекистом». Я, читатель, имею право ожидать, что [мне] будет показан на деле реорганизации ж.-д. транспорта человек исключительно интересный, один из наиболее крупных и скромных «героев нашего времени». Людей этого типа у нас ещё не изображали так, как они того заслуживают, а люди эти вне пределов работы своей по охране границ государства, власти пролетариата, жизни вождей его, — организуют социально дефективный человечий материал в силу государственно полезную <…>. В среде «чекистов» типичны именно эти люди, и вот почему я имею право ждать, что Курилов будет показан именно в работе, что предо мною откроется тайна его «техники» в деле «перековки» <…> паразитов пролетариата. Возможно, что я ошибаюсь. К. — не «чекист». Всё равно: Вы показали, как умирает Курилов, а не как работает он. Его заболевание и смерть недостаточно оправданы. Читателю кажется, что Курилов умер потому, что автор не знал, что с ним делать. На развитие сюжетной линии Курилов не действует, оставаясь где-то в стороне от неё. Его выжидательное отношение к Протоклитовым — очень странно и едва ли характерно для людей его профессии. <…> Братья Протоклитовы знакомы по «Скутаревскому», Похвианев, Омеличев, женщины — всё это люди, которых Вы уже показывали так же чётко, — люди, которые воспринимают мир как нечто «ирреальное», но заставляют себя мыслить о нём реалистически, — эквилибристика совершенно бесплодная и, кажется, уже безвредная. Над всей сюжетной линией весьма чувствуется мрачная и злая тень Достоевского. Его мстительное отношение к людям чувствуешь в неожиданных капризных психологических «загибах», свойственных почти всем героям романа. <…> В итоге я должен сказать, что сюжет повести для меня — неясен, идейный её стержень — неощутим. <…> Первая фраза романа: «Беседа с другом не возвращает молодости» — неудачная фраза, она заставляет читателя подумать: а что возвращает молодость? На мой взгляд: первая фраза должна быть не философствующей, а конкретной, должна ставить читателя пред картиной, фигурой, — возбуждать впечатление, а не рассудочность. <…> «… взволнованной искренности его не пожрали требования высокого искусства». «Неумелый» писатель сделает отсюда приятный для него вывод: «Ага, значит, высокое искусство пожирает искренность? Ну, так — чорт с ним, с высоким!» <…> «Послесловие» я бы тоже выкинул. Вообще Вы слишком много даёте читателю себя самого в качестве действующего лица романа, активного путаника событий его и сеятеля ненужной премудрости.

— Максим Горький, письмо Леонову 4 октября 1935

«Дорога на Океан» была одним из первых романов, в которых выявился спор уже не между сторонниками и противниками коммунизма, а между теми, кто хотел бы обрести в нём тихий рай, и теми, кто ищет в коммунизме сложное и героическое время. <…> Герои Леонова сознают, что жизнь без драматического напряжения расточит плоды тысячелетних мук человечества. Их коллективизм — это ответственность за кровь и пот предшествующих поколений во имя будущих. Этот «вечный бой» — не ради личного самоутверждения или даже утоления страсти познания, ибо и само познание — ради утверждения человечества в огромном мире на Земле и за её пределами. <…> В Океан будущего впадает река времени — из прошлого через настоящее. <…> Горький не понял органичности утопических мотивов в идейно-психологической концепции «Дороги на Океан». А между тем леоновский симбиоз «современного» романа с коммунистической утопией был жанровой реализацией пожелания самого Горького изображать настоящее с высоты будущего…

— Анатолий Бритиков, «Русский советский научно-фантастический роман», 1969