Всем сёстрам по серьгам (Новая погудка на старый лад)

«Всем сёстрам по серьгам (Новая погудка на старый лад)» — критический фельетон Николая Надеждина в диалогической форме, законченный 23 ноября 1829 года, большей частью о журналах.

Цитаты

Удивительно, как течёт время! Не успеешь заглянуться на минутку, как то, что было перед тобою, становится за тобою, и нежданная будущность, разъехавшись с настоящим, поглощается и исчезает во мраках прошедшего. — начало

Пахом Силич. … истинная философия есть сокровище, наследуемое в чистоте сердца, благородною душою, усыновившею себя истине! Это есть любовь мудрости — любовь пламенная, бескорыстная, неистощимая! Она не токмо освещает ум, но и согревает сердце; окриляет душу на высокие помыслы и на благородные деяния. Это — внутренняя жизнь наша! Великие мудрецы пролагали себе путь к ней неусыпными трудами <…>. Оттого-то они и постигали её. А ныне?.. Ныне каждый булеварный матадор, захлебнувшийся несколькими немецкими фразами, провозглашает себя гордо философом! Люди, не имеющие в себе ни души, ни сердца, присвояют себе обладание венцом внутренней жизни. Пустослов, не видавший аза в глаза, проповедует о мудрости! <…> Я. Вы отстали слишком далеко от своего века, Пахом Силич. Такая философия, какую вы себе представляете, уже давно есть не более как сладкое предание, живущее в одних только воспоминаниях. И в самой Германии, которую можно назвать огнищем нынешней философии, любомудрие состоит нередко в умении, или лучше, в дерзкой отважности толковать свысока без толку! <…> Нынешняя философия не требует ничего, позволяет всё и на всё разрешает! Говорят даже, что ничто столько не вредит развитию философического гения, как методическое заправление и школярная дисциплина. Это — дескать, грубая схоластическая пыль, от которой только что першит в горле. Философ, как и поэт, должен быть органом вдохновения! П. С. Извините! По крайней мере, о тех великих германцах, кои похищают удивление мыслящей Европы, должно согласиться, что они вырезали имена свои на скрижалях бессмертия — не булавкою из галстуха и не штопором от шипучей бутылки, что они выкричали себе славу не наглым самохвальством и не воплями наёмных прихлебателей. Немецкое терпение, немецкая учёность — вошли во всеобщую пословицу. <…> Немецкие философы суть, по крайней мере, — люди учёные! Я. Вы унижаете имена сих мужей великих! Вы — с позволения сказать — их… профанируете. Да и сам издатель «Московского телеграфа» едва ли может во глубине сердца своего претендовать на полное титло философа. Он щеголяет лишь философическим, как сам говорит, взглядом на вещи. А для этого нужен только лишь один глаз… П. С. Нет — не простой глаз, а вооружённый телескопом! Глаза мы имеем все: да далеко ли они видят! В этом-то и состоит достоинство философии, что она расширяет и просветляет взор наш. Простой человек смотрит на всё просто; философ имеет взгляд высший… — в последнем абзаце, очевидно, ключ к названию будущего журнала Надеждина «Телескоп»

П. С. Наша литература, в настоящие времена, так мелка, так ничтожна, что её с высока-то и не приметно! Напротив — надо понагнуться да понагнуться, чтоб разглядеть хорошенько крошечные крапинки жизни, иногда на них выступающие! Забавное дело! Что б подумали мы о чудаке, который, собираясь переплыть чрез Патриарший пруд на корыте, разложил бы пред собою ландкарту и компас и от всего сердца принялся бы определять географическую широту и долготу его по парижскому меридиану? Каков кажется нам «Метафизик» Хемницера, с философическою важностию взваливающий вину своего падения на центральное влеченье и воздушное давленье? А между тем в нашем литературном мире делается чуть ли ещё не хуже? Велемудрые наши крикуны, собирающиеся на телеграфической сходке, не стыдятся к хламу, унавоживающему нашу литературу, прикидывать мерку бесконечного и безусловного, по которой немецкие критики определяют величие «Мессиады» или «Орлеанской девственницы». Им чудится идеальное парение в «Нулине»; они видят развитие идей человечества в «Выжигине»!!! Не кощунство ли это? Не эстетическое ли нечестие? Одно только может извинить пред судилищем литературного правосудия сию преступную хулу на изящество: это — грех неведения! Наши верхогляды не понимают силы и значения слов, которые профанируют! Для них выражение: идеально — то же, что для соседнего нашего дворецкого: резонабельно — слово, коим он обыкновенно выражает верх своего удовольствия и полное одобрение!

П. С. Философическую идею о явлении, составляющем звено во всеобщей цепи бытия, можно составить только тогда, когда сие явление достигнет всей существенной полноты своей, определится во всех фазах своего бытия, совершит все периоды своего действования. Разве можно составить философическое понятие о растении, едва только успевшем раскинуться <…>? Но — наше отечество! Оно едва может считать два века политической своей жизни: оно только что в эпохе своего блистательнейшего цветения!

П. С. … «Московского телеграфа» <…> журнальная статья, растянутая на двенадцать томов — не более!.. По крайней мере, так можно гадать по аспектам, под которыми она выдирается на горизонт нашей литературы. Сколько наделала она шуму и гвалу, не успевши ещё проклюнуться на свет божий! Редкой журнал — даже в наше шумное время — позволяет себе так отважно захваливать себя и свой хлам по заранкам!.. Великие же творения, назначающиеся не для эфемерной славы, зачинаются, созревают и спеют в безмолвной тишине — во глубине скромного самопогружения и благоговейного смирения пред истиной.

П. С. Журнал должен быть не просто сборником изящных словесных произведений, а вместе провидцем и истолкователем внутреннего духа, их движущего. <…> Он должен иметь твёрдую и основательную теорию, полную и цельную систему… Я. Но — соответственно ли будет с целью журнала, назначаемого для обиходного чтения публики, излагать сию теорию, во всей умозрительной наготе её? Не испугает ли этот скелет сухих понятий резвую ветреность и лежебокую досужесть, ищущую в самом чтении не более как только — поиграть и понежиться?.. П. С. На это есть своя сноровка! Можно сухие понятия увлажить ясностью и занимательностью изложения.

Я. Обличённый в невежестве пустослов раздражительнее, злопамятнее и мстительнее, чем поблекшая красавица, застигнутая врасплох, без поддельных зубов и накладных пуклей!