Время перемен (Силверберг)

«Время перемен» (англ. A Time of Changes) — фантастический роман Роберта Силверберга 1971 года.

Время перемен (Силверберг)

Статья в Википедии

Цитаты

	Я написал «Время перемен» летом 1970 года, и это был, полагаю, мой ответ всему, что случилось в последние несколько лет 1960-х годов, которые были временем перемен для многих из нас. Я тогда был суровым и контролируемым, как и все остальные в старом добитловском, допсиходелическом, дореволюционном мире эпохи Эйзенхауэра, и я был потрясён преобразованиями в следующем безумном десятилетии, преобразованиями, которые изменили моё отношение к жизни, мою манеру одежды, мою работу и всё остальное.
	I wrote A Time of Changes in the summer of 1970, and it was, I suppose, my response to al that had happened in the last few years of the 1960's, that time of changes for so many of us. I had been as rigid and controled as anyone else in the old pre-Beatle, pre-psychedelic, pre-revolutionary world of the Eisenhower years, and I had been rocked by transformations in the crazy decade that folowed, transformations that had altered my attitude toward life, my way of dress, my work, and just about everything else.
	— предисловие, 1978

	Почти всю свою жизнь я воздвигал надлежащие социальные стены между собой и другими, и, пока не пали эти стены, я не видел того, что и от самого себя я замуровывался каменными кладками обычаев и условностей. — 7
	For nearly al my life I kept the proper social wals between myself and others, and not til the wals were down did I see I had waled myself away from myself as wel.

	Услышав эти непристойности, сказанные её нежным голосом, я от огорчения чуть не проснулся. Говорю вам об этом, чтобы было ясно, как трудно приобщиться к новому образу жизни, как глубоко гнездятся рефлексы воспитания в дальних уголках души. — 8
	... the shock of hearing those obscenities in her sweet voice nearly awakened me. This thing I tel you to make it clear that I am not fuly converted to my own changed way of life, that the reflexes of my upbringing stil govern me in the deepest corners of my soul.

Вы должны также понять, что Халум и Ноим по отношению друг к другу не были назваными сестрой и братом. Их связывали только общие для них обоих узы со мной. У Ноима была своя названая сестра, а именно Тирга, а у Халум была названой сестрой девушка из Маннерана по имени Нальд. Благодаря подобным узам Завет образует цепь, которая туго скрепляет все наше общество. У Тирги тоже есть названая сестра, а у Нальд соответственно — названый брат и так далее, и так далее. Таким образом составляется громадная, если не бесконечная, последовательность родственных связей. — 9

You must understand that Halum and Noim were no bond-kin to one another, and were linked only by way of their common relationship to me. Noim had a bondsister of his own, a certain Thirga, and Halum was bonded to a girl of Manneran, Nald by name. Through such ties the Covenant creates a chain that clasps our society together, for Thirga had a bondsister too, and Nald a bondbrother, and each of them was bonded in turn on the other side, and so on and so on to form a vast if not infinite series.

	... священник удалился, чтобы принести договор. Я уже говорил, что мы, уроженцы Бортана, люди подозрительные. Верить на слово у нас не принято, предпочитаем заключать контракты. Слово значит для нас не больше, чем мимолётное сотрясение воздуха. Прежде чем солдат уложит девку в постель, они договорятся об условиях сделки и занесут обоюдные требования на бумагу. — 12
	Next he brought me the contract. I have said that we of Borthan are suspicious people; have I indicated how we rely on contracts? A man's word is merely bad air. Before a soldier beds a whore they come to the terms of their bargain and scrawl it on paper.

	Ни один человек, только что исповедавшийся, не может уже пугать своего исповедника. — 12
	... no man newly drained can awe his drainer.

Мой стиль, естественно, отражает мои человеческие качества, а я всегда хотел быть искренним, непредвзятым, старался сообщить даже больше, чем другим хотелось на самом деле узнать. Следы этих качеств я нахожу в собственной прозе. У неё немало недостатков, но написанное мной мне нравится, ибо, хотя и у меня самого немало недостатков, я тем не менее собой вполне доволен. — 27 (вероятно, Силверберг о себе)

My style too reflects the man, for I know myself to be earnest, solemn, fond of courtly gestures, and given to communicating more perhaps than others realy want to know; al these traits I find in my own prose. It has its faults, yet am I pleased with it: I have my faults, yet am I pleased with me.

Затем я попросил его рассказать о Земле — нашей общей отчизне. — Планета небольшая, — начал он. — Очень далеко отсюда. Задушенная своими собственными древними отходами. Её небеса, воды и суша отравлены ядами двух тысяч лет легкомыслия и перенаселения. Страшное место! — Неужели в самом деле страшное? — изумился я. — Нечто привлекательное ещё осталось. Но совсем немного, так что похвастаться нечем. Немного деревьев тут и там. Невысокая трава. Озера. Водопад. Долина. Большей частью планета представляет собой выгребную яму. Землянам очень часто хочется воскресить своих далеких предков, а затем задушить их. За то, что они не брали в расчет грядущие поколения. Они заполонили собой весь мир и исчерпали все его ресурсы. — Значит, земляне создают империи в небесах, чтобы убежать от грязи в своем собственном доме? — В общем-то, да. Хотя бы частично, — кивнул Швейц. — Там было столько миллиардов людей. И все, у кого хватило сил, покинули Землю. Но все-таки это нечто большее, чем просто бегство. Здесь и жажда постижения нового, и неудержимая тяга к путешествиям, и неутоленное желание начать все заново. Создать новые и более лучшие миры для людей! Целое ожерелье таких планет наброшено на лоно небес! — Ну а те, кто не мог уйти? — спросил я. — На Земле до сих пор ещё остались миллиарды людей? — Я подумал о материке Велада с его скудным населением в сорок-пятьдесят миллионов. — О, нет-нет. Она теперь почти пуста. Планета — призрак. Разрушенные города, растрескавшиеся дороги. Там живёт очень мало людей. И с каждым годом всё меньше рождается. <…> — И вот перед этой планетой благоговеет вся Галактика! — воскликнул я. — Планета, породившая столько легенд! Планета мальчишеской мечты! Центр Вселенной — просто жалкий прыщ! Нарыв! — Вы точно описали её. — И всё же перед ней благоговеют! — О, почитайте её, молитесь на нее, кланяйтесь ей! — воскликнул Швейц. Глаза у него блестели. — Мать человечества! Первооснова всех миров! Почему же не почитать её, ваша милость? Благоговейте перед смелыми начинаниями, предпринятыми там. Воспевайте высокие стремления, которые выросли из грязи. И чтите также наши ужасные ошибки. Древняя Земля совершала ошибку за ошибкой и нечаянно задушила сама себя, чтобы вы были избавлены от тех же мучений и болезней. — Швейц хрипло рассмеялся. — Земля погибла во искупление ваших, люди неба, грехов. Разве в этом нет чего-то мистического? Вокруг такой идеи можно организовать новую религиозную веру. Земля — искупительница, а жители её — жрецы этой религии. — 28

I asked him to tel me now about Earth, the mother of us al. "A smal planet," he said. "Far away. Choked in its own ancient wastes; the poisons of two thousand years of carelessness and overbreeding stain its skies and its seas and its land. An ugly place." "In truth, ugly?" "There are stil some attractive districts. Not many of them, and nothing to boast about. Some trees, here and there. A little grass. A lake. A waterfal. A valey. Mostly the planet is dunghole. Earthmen often wish they could uncover their early ancestors, and bring them to life again, and then throttle them. For their selfishness. For their lack of concern for the generations to come. They filed the world with themselves and used everything up." "Is this why Earthmen built empires in the skies, then, to escape the filth of their home world?" "Part of it is that, yes," Schweiz said. "There were so many bilions of people. And those who had the strength to leave al went out and up. But it was more than running away, you know. It was a hunger to see strange things, a hunger to undertake journeys, a hunger to make fresh starts. To create new and better worlds of man. A string of Earths across the sky." "And those who did not go?" I asked. "Earth stil has those other bilions of people?" I was thinking of Velada Borthan and its sparse forty or fifty milions. "Oh, no, no. It's almost empty now, a ghost-world, ruined cities, cracking highways. Few live there any longer. Fewer are born there every year." <…> "And this is the planet that al the galaxy reveres!" I said in wonder. "The world of so many myths! The planet of boys' dreams! The center of the universe — a pimple, a boil!" "You put it wel." "Yet it is revered." "Oh, revere it, revere it, certainly!" Schweiz cried. His eyes were aglow. "The foundation of mankind! The grand originator of the species! Why not revere it, your grace? Revere the bold beginnings that were made there. Revere the high ambitions that sprang from its mud. And revere the terrible mistakes, too. Ancient Earth made mistake after mistake, and choked itself in error, so that you would be spared from having to pass through the same fires and torments." Schweiz laughed harshly. "Earth died to redeem you starfolk from sin. How's that for a religious notion? A whole liturgy could be composed around that idea. A priestcraft of Earth the redeemer."

— Но как же вы могли прожить свою жизнь, если не соприкасались ни с чем святым? — Большую часть времени вполне удавалось. Большую часть! — Ну а остальное время? — В остальное время приходилось чувствовать бремя знания того, что являешься абсолютно одиноким во всей Вселенной. Нагой под звёздами, их свет обжигает кожу, жжет холодным огнем, и никто не поможет прикрыться от этого адского огня, не предложит убежища, и некому молиться о помощи, вы понимаете? Небо холодное как лед, и некому его согреть. Нет никого! Кроме убеждения, что существует некто, кто мог бы дать утешение. Хочется опереться на какую-нибудь систему веры, хочется покориться, пасть на колени, понимаете? Верить, иметь веру во что-нибудь! Но её нет, нет такой способности — верить! И тогда приходит смертельный страх. Плач без слёз. Бессонные ночи... Лицо Швейца горело, глаза стали дикими от возбуждения.

"But how can you live al your days without a closeness to something holy?" "Most of the time, one manages fairly wel. Most of the time." "And the rest of the time?" "That's when one feels the impact of knowing one is entirely alone in the universe. Naked under the stars, and the starlight hitting the exposed skin, burning, a cold fire, and no one to shield one from it, no one to offer a hiding place, no one to pray to, do you see? The sky is ice and the ground is ice and the soul is ice, and who's to warm it? There isn't anyone. You've convinced yourself that no one exists who can give comfort. One wants some system of belief, one wants to submit, to get down and kneel, to be governed by metaphysics, you know? To believe, to have faith! And one can't. And that's when the terror sets in. The dry sobs. The nights of no sleeping." Schweiz's face was flushed and wild with excitement;..

	Нас отвели в отдельную лачугу, приткнувшуюся к скале над бухтой. Матрацы из листьев, одеяла из шкур животных, одно кривобокое окно, никакого туалета — вот все, к чему привели тысячи лет путешествия человека через бездны космоса. — 40
	Schweiz and I had a shack for ourselves, on a lip of rock overlooking the harbor. Mattresses of leaves, blankets of animal hide, one lopsided window, no sanitary facilities: this is what the thousands of years of man's voyage through the stars have brought us to.

	Обрывки разорванных пут продолжали сковывать меня. — 52
	Vestiges of my broken bonds stil crept together to shackle me.

	— Страх перед тем, что открывает разум, страшно знать, что нет никакой защиты, что могут проникнуть прямо к тебе в душу и сам ты можешь сделать это. Такой страх невозможно перенести. — Невозможно для тебя, — сказал я, — другие же только и мечтают повторить общение. — 61
	"The terror of opening one's mind — of knowing that one has no defenses, that you can slide right into one's soul, and are doing it — it's impossible to take." "Impossible for you," I said. "Others cherish it."

	— Ты ломаешь различия между добром и злом, Кинналл, и поэтому скоро будут сметены законы и рука каждого человека сможет подняться против своего же товарища или соседа, и куда тогда денется твоя любовь и всеобщее взаимопонимание? — 73
	"You'd put us on their road, Kinnal. You'd break down the distinctions between right and wrong, so that in a short while law itself would be washed away, and every man's hand would be lifted against his felow, and where would be your love and universal understanding then?"

... для тысяч простых граждан, для людей, тоскующих о любви, для тех, кому тесны рамки Завета, для тех, кто жаждет общения с душами других людей. И хотя стражи старых порядков делают все, чтобы остановить этот процесс, но уже поздно, ибо старый Завет изжил себя и любовь и радость душевного общения невозможно больше прятать. Соединение душ продолжается, возникает целая сеть общения, сверкающие нити чувственных ощущений связывают каждого индивидуума со всем человечеством на этой планете. Завершается пора перемен, и устанавливается Новый Завет. Я видел все это из обшарпанной лачуги в Выжженных Низинах. Я видел, как рушатся старые стены. Я видел ослепительный свет всеобщей любви. Я видел новые лица, изменившиеся и восторженные. Руки касаются рук. Души прикасаются к душам. Это видение огнём горело в моей душе целых полдня, наполняя меня такой радостью, какой я никогда не испытывал, а мой парящий дух странствовал в мирах мечты. — 74

... by thousands of ordinary citizens, by people hungry for love, by those who found the Covenant turning to ashes, those who wished to reach one another's souls. And though the guardians of the old order did what they could to halt the movement, it could not be stopped, for the former Covenant had run its course, and now it was clear that love and gladness could no longer be suppressed. Until at last a network of communication existed, shining filaments of sensory perception linking one to one to one to al. Until at last even the septarchs and the justiciars were swept up in the tide of liberation, and al the world joined in joyous communion, each of us open to al, and the time of changes was complete; the new Covenant was established. I saw al this from my shabby cabin in the Burnt Lowlands. I saw the bright glow encompassing the world, shimmering, flickering, gaining power, deepening in hue. I saw wals crumbling. I saw the briliant red blaze of universal love. I saw new faces, changed and exultant. Hands touching hands. Selves touching selves. This vision blazed in my soul for half a day, filing me with joy such as I had never experienced at any time, and my soaring spirit wandered in realms of dream.

Литература

• Роберт Силверберг. Время перемен. — СПб.: Эгос, 1993. — С. 5-236.

О романе

«Время перемен», награждённое Организацией научно-фантастических писателей Америки, будто бы говорит о конфликте культуры и наркомании, а потому проблемное. Автор старался разделить правоту поровну: культура Бортана не только «плоха», так как отличается устойчивостью, религиозностью, монолитностью, и наркотик не совсем «плохой», так как не отсекает от других, а, наоборот, даёт возможность аутентичного духовного общения, — так две диаметрально противоположные ценности сталкиваются в драматическом конфликте. В то же время культура «плоха», потому что душит личную жизнь, табуизирует проявления любви, и средство «плохо», потому что создаёт коммуны механически, без малейших активных усилий со стороны их участников, и насильно «принуждает любить ближнего». Но на самом деле роман не говорит ни о культуре, ни о наркотиках, поскольку не имеет ничего общего с социологией или философией человека: это попросту сказка. Нам показывают два противостоящих колдовства: культура Бортана, «зачарованная антиперсоналистически», существует в злом сне заклятия, а наркотик является «расколдовывающим средством», то есть магией, которая снимает заклятие. Поскольку мы заранее негативно настроены по отношению к наркотику как к эскапистскому средству, и в то же время культура, столь жестоко глумящаяся над личностным «я», также оценивается нами негативно, мы имеем дело со злым колдовством, которое может уничтожить лишь другое злое колдовство. Именно это производит сильное впечатление на читателя, который не может признать правоту ни одной из сторон. Но редуцированная до столкновения двух нехороших магий проблема улетучивается раньше, чем её успеваешь сформулировать; поэтому серьёзная дискуссия о том, что было бы лучше, соблюдение норм такой культуры или их паралич таким средством, имеет такую же ценность, как и выяснение, какая магия лучше в общественном отношении — зелёная или жёлтая? Сказочные проблемы существуют лишь до тех пор, пока погружены в сказочную вселенную; вынуть их из неё невозможно. «Время перемен» не имеет ничего общего с реальными культурами, с их ограничениями, с характеристиками действия наркотических средств, психосоциологией эскапизма, субкультурной мотивацией наркомании и т. п. Это сказка, в чём не было бы ничего плохого, если бы не та настойчивость, с которой её выдают за проблемное произведение. Ведь не за то был награждён Силверберг, что написал сказку о поединке двух нехороших магий, а за то, что новый трюк украсил «научно-фантастической проблемой». В то время как роман является лишь свидетельством интеллектуальной недостаточности писателя, его награда свидетельствует об убожестве критериев литературной оценки, которыми пользуется Организация научно-фантастических писателей Америки. — перевод: С. Макарцев, В. И. Борисов, 2004

— Станислав Лем, «Фантастика и футурология», книга 1 (примечание 4), 1970, 1972